Судьбы дипломатов – литераторов довоенной Литвы
Дипломатическая служба Литовской Республики является частью государственной службы, которая реализует и осуществляет внешнюю политику, установленную Президентом Республики, Сеймом Литовской Республики и Правительством Литовской Республики. Её возглавляет министр иностранных дел. Литовская дипломатия имеет глубокие корни и началась во времена короля Миндаугаса (1200–1263), но началом современной дипломатии Литовской Республики считается 7 ноября 1918 года, когда тогдашний премьер-министр Литвы Аугустинас Волдемарас занял пост министра иностранных дел, и было создано Министерство иностранных дел. Теперь 7-го ноября отмечается День дипломата. В 1918 году важнейшей целью литовской дипломатии было признание де-юре восстановленного Литовского государства, установление государственных границ и официальных дипломатических отношений. Первые международные договоры были подписаны с Германией, Латвией, Россией (в 1918–1920 годы). Литву стало признавать всё больше стран, увеличивалось число сотрудников Министерства иностранных дел и дипломатического корпуса. Дипломатами стали литераторы Каролис Рачкаускас-Вайрас, Винцас Креве-Мицкявичюс, Оскарас Милашюс (Оскар Владислас де Любич-Милош), Юргис Балтрушайтис, Игнас Шейнюс, Юргис Савицкис, Антанас Вайчюлайтис. По разному сложились их судьбы, но большинство из них после 15-го июня 1940 года уже не вернулись в Литву и присоединились к литераторам эксода.
Каролис Рачкаускас-Вайрас (1882–1970)
Каролис Рачкаускас-Вайрас (Karolis Rackauskas-Vairas, 04 11 1882–03 04 1970) родился 4 ноября 1882 года в всемье органиста в Шяудине, недалеко от Акмяне, умер 3 апреля 1970 года в Каунасе. Он – журналист, редактор, переводчик, писатель, работник культуры и печати. Надо заметить и то, что он – дядя матери поэта Томаса Венцловы. С 1905 года сотрудничал с разными газетами и журналами. Учился в гимназиях в Шяуляй и в Тарту. В 1900–1905 годы учился в духовной семинарии, но её не окончил, в 1905 году уехал в Петербург. Работал в редакции газеты «Lietuvi; laikra;tis» (Газета литовцев) и в то же время был корреспондентом газеты «Vilniaus ;inios» (Известия Вильнюса), сообщающим о работе Государственной Думы. В 1907 году уехал в США, включился в деятельность литовцев. В 1910–1911 годы был одним из редакторов научно-литературного журнала «Laisvoji mintis» (Свободная мысль), в 1911–1918 годы – редактором еженедельника «T;vyn;» (Родина). В 1923 г. вернулся в Литву, начал служить в Министерстве иностранных дел. В 1923–1928 годы работал в посольстве Литвы в Англии. В 1929 г. стал первым дипломатом Литвы в Африке, жил в Кейптауне, был консулом Литвы в ЮАР (Южноафриканская Республика). Работал до 1932 года. Потом вернулся в Литву, занялся журналистикой и переводами. В 1940–1947 годы работал заместителем директора и научным секретарём в Республиканской библиотеке в Каунасе. В 1948–1969 годы был директором мемориального музея писателя Пятраса Цвирки. После смерти поэтессы Саломеи Нерис заботился о сохранении её творчества, подготовил выставку о ней (1946 г.) и фотоальбом (1955 г.). Его литературное творчество издано в книге «Rinktin;» (Сборник). Важнейшие области деятельности – журналистика и переводы мировой классики. К. Рачкаускас-Вайрас был дипломатом, но после службы вернулся в Литву и там жил до конца своих дней.
Винцас Креве-Мицкявичюс (1882–1954)
Винцас Креве-Мицкявичюс (Vincas Kreve-Mickevicius, 19 10 1882–07 07 1954) родился в деревне Субартонис, недалеко от Меркине, умер в Спрингфильде (США), в 1992 г. перезахоронен на родине. Известен как прозаик, драматург, политический деятель, исследователь фольклора, ориенталист.
В. Креве-Мицкявичюс сначала учился у сельского учителя, потом – в начальной школе в Меркине. Частным образом учился в Вильнюсе и в Петербурге экстерном, сдал экзамены по курсу четырёх классов гимназии. В 1900 году поступил в Вильнюсе в духовную семинарию, учился там два года, а потом её покинул. Сказать об этом родителям, особенно отцу, было очень трудно, поэтому он долго откладывал возвращение домой. Отец мечтал, чтоб сын Винцас стал ксёндзом. Когда узнал, что мечта уже не осуществится, проклял сына, и никакой поддержки от родителей уже не было. В. Креве всего добился своими силами, но из Баку он отцу прислал 100 рублей. Тот этим стал гордиться и рассказывать соседям. В 1904 году в первой гимназии Казани получил аттестат зрелости и поступил в Киевский угиверситет на Факультет филологии-философии. Изучал славистику. Написал первый рассказ и стихи на польском языке (писал с 15 лет), а 1909 год считается началом творческой деятельности (публикация в газете «Вильтис»). С 1905 года учился во Львовском университете. В 1908 году окончил университет со степенью доктора филологии. В Киевском университете получил золотую медаль за научную работу «Прародина индоевропейцев» и был приглашён готовиться к профессуре. Из-за маленькой зарплаты отказался от этого и переехал жить в Баку. Там преподавал русский язык и литературу в гимназии. В 1913 году в Киевском университете защитил диссертацию и получил степень магистра сравнительного языковедения. В марте 1919 года был назначен консулом Литвы в Азербайджане и приглашён работать преподавателем в Бакинский университет. Самые важные произведения были созданы в Баку. В 1920 году с семьёй вернулся в Каунас. Работал в Министерстве образования, в редакциях журналов, стал профессором Каунасского университета, был деканом факультета гуманитарных наук, активно участвовал в общественной и политической деятельности, активно занимался творчеством, собирал фольклор, издавал книги. Когда в 1940 году к власти пришли большевики, в переходном правительстве был министром иностранных дел, но скоро ушёл с этой должности. За время работы успел издать приказ для дипломатов, работающих в зарубежных странах, чтобы они приехали сделать доклады, но они отказались, понимая возникшую опасность для жизни. Удалившись из политики, В. Креве преподавал в Вильнюсском университете, был назначен директором Института литуанистики. В 1941 году был президентом Академии наук Литвы, депутатом Верховного Совета СССР. В 1944 году В. Креве с семьёй эмигрировал на Запад (сначала – в Австрию, с 1947 года – в США). Преподавал русский и польский языки и литературу в университете Пенсильвании. Там подружился и до конца своих дней общался со своим студентом, драматургом Костасом Остраускасом.
В литературе дебютировал со стихами (1907 г.). В разное время писал на польском, русском и литовском языках. В. Креве – автор драмы «;ar;nas» («Шарунас», 1911), сборника стилизованных легенд «Dainavos ;alies sen; ;moni; padavimai» («Предания старых людей Дайнавского края»; «Предания Дайнавской старины», 1912), сборника новелл «;iaudin;j pastog;j» («Под соломенной крышей», ч. I, 1921, ч. II, 1922), мистерии «Likimo keliais» («Путями судьбы»), исторических драм «Skirgaila» («Скиргайла», 1925; первый вариант написан на русском языке и издан в Вильнюсе в 1922 г.), «Mindaugo mirtis» («Смерть Миндаугаса», 1935), повести «Raganius» («Колдун», 1939), романа «Miglose» («Во мгле», 1944). В эмиграции работал над библейской эпопеей «Dangaus ir ;em;s s;n;s» («Сыны неба и земли»), но не закончил. Это было произведением всей его жизни. Более универсального писателя до В. Креве в Литве не было и ещё нет. Произведения В. Креве-Мицкявичюса переведены на русский, английский, азербайджанский языки.
Неудачная попытка
Рассказ
I
Господин Никодим Ольшевский, переехав в Каунас, стал Никодемасом Алькснинисом.
Это не было изменением фамилии или восстановлением литовской формы, только исправлением, ведь его родители и предки с незапамятных времён называли себя и сейчас в деревне Марцинконяй называют себя Алькснинисами. Только старик его дядя, ксёндз, работающий где-то в Белоруссии, отказавшийся от всего литовского, ещё будучи студентом Вильнюсской духовной семинарии, изменил литовский корень фамилии, и добавил польский суффикс и окончание. Маленького Никодемаса он привёз в Вильнюс, устроил в государственную польскую гимназию, записав его якобы поляком и изменив фамилию из Альксниниса в Ольшевского.
Никодемас, живший в Вильнюсе у друга своего дяди, ксёндза прихода Святого Иакова, который считал себя поляком, общался только с полякамии.
И в квартире священника, и в гимназии ему часто приходилось слышать всякую клевету о «литвоманах» (так поляки называли всех сознательных литовцев), якобы они – и большевики, и безбожники, и злейшие враги государства и костёла, язычники, поклонники ужей и подобных тварей, как это делали сотни лет назад их родители и предки. Он тогда очень боялся, чтобы кто-то не узнал, что и он – один из тех невыносимых и во всех отношениях презираемых «литвоманов». Хоть и знал, что все подобные разговоры – только злые вымыслы, никогда не осмелился их отрицать.
Не дай Бог! Ещё кто-то поймёт, что он – литовец!..
Иногда в Вильнюс приезжали его родители, чаще всего на праздники. Эти посещения были очень неприятными для него – их одежда деревенская, они говорили по-литовски, а литовского языка он стыдился.
Выходов в город с ними он избегал. Боялся возможных встреч с друзьями из гимназии, чтобы они не узнали, что он родом из простых людей.
Но и дома, и в костёле было много всяких неприятностей. Его разговор на литовском языке слышали и повариха ксёндза, и много других людей...
II
Окончив гимназию, Никодемас поехал отдыхать, как обычно, к дяде.
– Ну, так что теперь думаешь? – спросил у него дядя. – Не думаешь ли поступать в духовную семинарию? Родители очень хотят.
– Ни малейшего призвания у меня нет, дядя, – говорит он. – А без призвания ксёндзом не быть...
– Гм, как хочешь, – пробормотал дядя. – Я не заставляю и не уговариваю, только говорю – родители хотят. Я думаю, лучше быть приличным человеком, чем плохим ксёндзом.
На этом разговор закончился, и дядя об этом больше не говорил.
После каникул Никодемас не посетил родителей, как это делал раньше, но вернулся в Вильнюс. Хотел избежать неприятных разговоров и давления родителей...
В Вильнюсе поступил в университет Степена Батора на факультет права и записался в корпорацию «Полония», в которую вступала вся «народно-демократическая» молодёжь. В первый год старательно участвовал в деятельности корпорации и ничем не отличался от своих коллег поляков.
Но в университете он познакомился с некоторыми студентами литовцами. Этих знакомств Никодемас не искал, даже избегал их, но получилось как-то случайно, или, может быть, литовцы сознательно захотели с ним наладить более близкие отношения и таким образом вернуть заблудившегося ягнёнка в родное стадо...
Самое главное, что у господина Никодемаса появилась возможность прочитать некоторые литовские издания, опубликованные в Каунасе, полистать некоторые литовские книжки, даже побывать на литовских вечеринках, хотя после каждого мероприятия он упрекал себя и сожалел, что сделал ошибку и что в таких вечеринках он участвовать не должен. Даже дал себе твёрдое слово, что в будущем подобные ошибки не повторятся. Несколько дней ему мерещилось, что коллеги поляки уже всё знают, и на него косо смотрят. Но литовцы приглашали, своё решение приходилось всё чаще отменять и свою «ошибку» повторять.
Подобное общение с литовцами особого влияния на него не оказало, но слушать клевету и вымыслы о литовцах уже было неприятно, и часто он еле мог воздержаться от противоречий, когда подобные разговоры слышал среди поляков...
Окончив университет, Никодемас получил службу в магистрате Вильнюса. Сначала купил дорогое золотое кольцо с тёмно-красным камушком, на котором был выгравирован какой-то герб. Что он означал и как назывался, господин Никодемас не знал и не старался узнать, но будучи с кольцом, чувствовал себя «гербовым», значит, высокого происхождения.
Поступил так потому, что и у других коллег были такие кольца. И не только у коллег, но и у охранников такие кольца были, стараясь подчеркнуть своё более высокое происхождение...
Получив постоянную службу, преобрёл больше свободы, всё больше освобождался от влияния друзей в корпорации. И дяди боялся всё меньше, когда стал чувствовать себя самостоятельным и независимым от его кармана.
Среди поляков не было у него серьёзных знакомств, не приходилось побывать во влиятельных семьях. Даже коллеги по службе не спешили его пригласить к себе, познакомить со своими семьями. Для них он был «homo novus et ignotus» (человек новый и неизвестный), подозрительного происхождения, несмотря на его новую печатку (знак на кольце).
Почувствовал господин Никодемас, что на него смотрят высокомерно или даже с презрением. Литовцы его совсем не избегали, с ними он стал себя чувствовать свободнее, удобнее, поэтому его сознание стало постепенно просыпаться и его упрекать, что плохо делает, считая себя поляком, когда его родители, хоть и живут на територрии «Республики двух народов», но говорить по-польски не научились, и для этого не находят причин.
В результате всего этого он стал чаще посещать вечеринки литовцев, стал смелее, однажды даже участвовал в спектакле и уже совсем не жалел, сделав «ошибку».
Потом он почувствовал себя литовцем, и даже был у него неприятный когфликт с одним сотрудником магистрата – он публично опроверг им расрпостраняемые слухи о литовцах и даже назвал его лгуном.
После этого конфликта другие сотрудники магистрата действительно стали на него косо смотреть и называли «zajadlym litwinem» – яростным литовцем.
Наверно, враг доложил о нём, куда надо. В один прекрасный день он был арестован польской разведкой и вместе с другими литовцами выслан за пределы «Республики двух народов», как нежелательный иностранец и опасный гражданин...
Из Вильнюсского края ссыльного, потерпевшего за «народную деятельность», литовцы встретили в Каунасе с дружескими объятиями. Бед никаких не было – еле успел оглянуться, сразу же получил хорошое местечко в Министерстве внутренних дел...
III
Сначала чувствовал себя новичком, свою работу не понимающим. Долго не мог привыкнуть к порядку и привычкам в независимой Литве. Всё было странно и необычно.
Сначала странно было, что в государственном учреждении сотрудники говорят не на польском, а на литовском языке. К этому быстро привык, хотя литовский язык знал нетвёрдо. Особенно это чувствовал, когда приходилось писать даже незначительную записку.
Долго не мог привыкнуть к тому, что в отношениях между чиновниками трудно было заметить разницу между занимающими самые высокие и более низкие должности. Одни не кланялись перед другими, не лицемерили, не старались угодить, а те другие общались с ними, как с равными себе, не высмеивали, не унижали...
Здесь никто не дрожал перед начальством. Даже охранники и посыльные, как казалось господину Никодемасу Алькснинису, держались гордо и не спешили никому выражать особое почтение, не унижались перед высокими чиновниками, как надо было бы в важном государственном учреждении.
Это всё господину Алькснинису не нравилось.
– Как здесь может быть служебная дисциплина, если каждый клерк, даже простой писарь чувствует себя равным референту или даже директору департамента? – возмущался он.
Странно было, что клиентам, даже в простой одежде, может быть, оторвавшимся от плуга и вил, хватало смелости просить и даже «нагло» требовать...
– Не умеют здесь ещё сотрудники поддерживать авторитет государственного учреждения, – думал он с недовольством. – даже по взгляду чувствуется провинциальность, даже если сидят в креслах министров...
Он часто вспоминал свои первые шаги в магистрате и урок, который ему любезно дал его прямой начальник, тоже незначительный клерк. В первые дни после назначения господин Никодемас его пригласил в ресторан для «более близкого знакомства» и там досыта угостил, хотя потом половину месяца должен был полуголодным жить.
Избежать подобных расходов нельзя было, там был установлен такой порядок.
– Если к тебе обращается клиент, дело которого идёт через твои руки, поступай так, чтобы он стал думать, что всё зависит от твоей благосклонности, – его дружно учил весёлый сотрудник магистрата, который был старше по возрасту, опыту службы и выше по служебному положению. – Принимая его, удобно садись в кресло и начни курить сигарету. А ещё лучше для этого случая иметь сигары. Садиться не предлагай, пусть стоит у твоего стола. Когда будешь курить, пусти ему дым в глаза, руки засунь в карманы, а если знаешь, что твой клиент простой, невлиятельный гражданин, можешь даже ноги положить на стол перед его носом – особенно хорошо действует. Говори строго, без дискуссий и объяснений. Тогда он подумает, что ты – влиятельный человек особого происхождения, хотя занимаешь не самое важное место... О, братец, надо уметь поддерживать свой авторитет и честь! Это – целая наука, и смею сказать, даже особое искусство. Сумеешь это сделать – получишь уважение и с связанное удобство.
Вспомнив об этом, он подумал, не надо ли воспользоваться этими уроками и уже имеющимся опытом и показать другим пример, как надо поднимать авторитет государственного учреждения...
Думал об этом, но не хватало смелости так поступить...
IV
Господин Алькснинис по делам службы или по другим был в городе. В министерство вернулся к 12-ти часам.
Проходя по коридору, у окошка для информации, он заметил гражданина, который упорно требовал информацию у сотрудницы.
Гражданин выглядел плохо – лицо не бритое, поредевшие волосы нечёсаны, лохматые; был в изношенном пальто, обувь нечистая.
– Девушка, я уже полчаса стою у окошка и терпеливо жду, когда закончите разговор с подругой, – услышал жалобу гражданина господин Никодемас. – А когда закончили, говорите, что уже поздно...
– Мне не нужно спрашивать, зачем Вы смотрите в окошко, – строго сказала девушка. – Почему не обращались, если дело было.
– Девушка, пожалейте меня, старого человека. Я уже половину дня потратил...
Сотрудница нервно закрыла окошко...
– Не девушка, а настоящая корова. Интересно узнать, где такая училась вежливости...
Обернулся человек и пошёл по коридору к лестнице.
Сотрудница, наверное, услышала оскорбительные слова гражданина и обиделась. Она выскочила в коридор вся покрасневшая, полными ненависти глазами и примчалась к дежурному полицейскому.
Господин Алькснинис задержался у двери своего кабинета, желая стать свидетелем наглости гражданина, если понадобится. Но сотрудница после разговора с полицейским совсем успокоилась, а он догнал этого гражданина и ему что-то вежливо, как об этом мог догадаться господин Алькснинис, сказал.
Гражданин, не спеша, вернулся к окошку. Сотрудница сразу открыла его и, приятно улыбаясь, предоставила нужную информацию.
– Глупая история, – возмутился Алькснинис. – И потребуй же у граждан в таких случаях, чтобы они с уважением общались с клерками.
Входя в свой кабинет, он со злостью хлопнул дверью...
Еле успел снять пальто, открыть ящик письменного стола, взять пару дел и начать курить, как кто-то постучал в дверь.
– Нельзя! – крикнул Алькснинис, но дверь открылась, и вошёл тот же наглый гражданин.
– Сказал, что нельзя! – сердито строгим голосом повторил господин Алькснинис.
– Извините, но у меня короткое дело, – старается объяснить гражданин, приближаясь к столу. – Много времени не отниму...
– Подожди, я тебе покажу, как должны себя вести достойные сотрудники государственных учреждений с такими, как ты, наглыми гражданами, – подумал господин Никодемас, почти что лёг в кресло, руки засунул в карманы брюк и ноги положил на стол.
– Что Вам нужно? – не предлагая сесть, грубо спрашивает господин референт.
– Я по делу Бюро эмиграции, – странно оглядываясь начал гражданин. – Была предъявлена просьба получить разрешение...
– Нельзя! – не даёт ему даже закончить предложение господин Алькснинис.
– Почему? – удивился гражданин. – Ведь мне сказала сотрудница...
– Я сказал, что нельзя, значит, нельзя, – твёрдо заявляет господин Никодемас, злым взглядом, наморщив лоб, смотрит гражданину в глаза и пускает в его сторону облако дыма.
– Я думаю, что случилось недоразумение, господин референт, – не хочет успокоиться гражданин. – Я Вам объясню...
– Никаких объяснений! Слышал и можешь сейчас идти вон?! – крикнул господин Алькснинис и вновь пустил облако дыма прямо гражданину в глаза.
Гражданин пожал плечами и повернулся к двери, а господин референт самодовольно улыбнулся.
– Странно! До сих пор я думал, что только свиньи кладут ноги на стол, а сейчас вижу, что это делают сотрудники Министерства внутренних дел, – находясь у двери высказал своё впечатление гражданин.
Господин Алькснинис вскочил, как после укуса змеи. Едва не упал с креслом, но гражданин уже был за дверью, которую громко закрыл уходя.
– Я тебе не девушка, которую ты обижаешь. Я проучу тебя, грязное животное, – стал угрожать ему референт.
Он глубоко вдохнул дым, бросил на пол недокуренную сигарету и выбежал в коридор. Там он даже удивился и растерялся – в этот момент господин министр внутренних дел дружески поздоровался с гражданином, его обнял и увёл в свой кабинет.
– Кто он такой? – господин Алькснинис спросил у дежурного полицейского.
– Тот ли, который с господином министром разговаривает? Он – полковник Бержис, бывший министр Охраны края, теперь член Сейма, председатель Комиссии по бюджету, – объяснил полицейский. – Очень влиятельный человек.
Господин Алькснинис испугался, даже колени стали дрожать. Он вернулся в свой кабинет и почему-то стал звонить в Бюро эмиграции.
– Вышло недоразумение, – говорит он в телефонную трубку. – Разрешение находится у меня. Прошу зайти ко мне и взять. Кабинет восьмой. Да, да...
Позвонив сел в кресло, но не мог успокоиться, встал и начал ходить по кабинету.
– И пойми же, человек, в этой республике нищих, с кем имеешь дело, – думает он. – К чёрту всё! Бывший министр Охраны края, полковник, но одет как последний сапожник...
В тот миг раздался телефонный звонок. Господин министр просил зайти к нему...
***
Рассказ «Неудачная попытка» („Nevyk;s m;ginimas“) напечатан в сборнике „Likimo zaismas“ («Игра судьбы»), изданном в 1965 году, а в 1974 году этот сборник стал частью книги „Skerdzius“ («Старый пастух»). Только несколько рассказов из этого сборника было напечатано в довоенной прессе. В них рассказывается о жизни чиновников и горожан. Сборник был подготовлен перед отъездом из Литвы, но рукописи были найдены после войны и хранятся в Институте литовского языка и литературы. В январе 1946 года решением Совета комиссаров В. Креве был объявлен врагом народа, было запрещено печатать его произведения, он был исключён из всех программ просвещения. Это продолжалось до смерти Сталина. Только в 1955 году решение было отменено.
Мы гордимся В. Креве-Мицкявичюсом – неоромантиком, реалистом, драматургом, первым в Европе востоковедом, драматургом.
Читая рассказ «Неудачная попытка», надо знать историю Литвы. Вильнюсский край (Vilnija, Wilenszczyzna) – восточная и юго-восточная часть Литвы с Вильнюсом – с апреля 1919 г. до сентября 1939 г. (за исключением с июля по декабрь 1920 года) находился под оккупацией Польши. С 1940 года Вильнюсским краем называются земли, которые в 1939–1940 годы Литве вернул СССР. Часть оккупированной территории и сейчас находится за пределами Литвы. Независимая Литва почти всё время существовала без столицы Вильнюса, а позже – и без Клайпеды. Временной столицей стал Каунас. Граница в этой части Литвы называлась демаркационной линией.
Нелояльные польской власти депортировались в Литву. В рассказе мы читаем о жизни Никодемаса Альксниниса. С литовским именем и фамилией. В Вильнюсском крае было трудно жить, желая чего-то более светлого добиться, поэтому Никодемас Алькснинис был превращён в Никодима Ольшевского, а после депортации пришлось восстановить настоящее имя и фамилию. Автор показывает, как происходит сближение персонажа с литовцами и отчуждение от поляков. Алькснинису трудно переориентироваться и приспособиться к жизни в Литве. В разных странах – разные обычаи, совсем иное мировоззрение, отнощения между людьми, явная враждебность между двумя народами, хотя очень долго они жили в одном государстве. Нетрудно понять, что трагедия Альксниниса в том, что он не умеет жить ни среди литовцев, ни среди поляков, не понимает, когда люди шутят, когда говорят серьёзно, достоинство людей оценивает по одежде. Даже хочется сказать: то, что разрешается в одной стране, запрещается в другой.
Надо заметить, что автор прекрасно знает, как закончить произведение: министр по телефону вызывает Альксниниса в свой кабинет. Читателю ясно, что будет строгий разговор, но о возможных последствиях уже надо догадаться самому.
Оскар Владислас де Любич-Милош (1877–1939)
Оскарас Владисловас Любич-Милош-Милашюс (Oskaras Vladislovas Liubic-Milasius (франц. Oscar Vladislas de Lubisz-Milosz), 1877–1939) родился 28 мая 1877 года в поместии Черея (Витебская область, Белоруссия), умер 02 марта 1939 года в Фонтебло (Франция). Корни предков поэта в Сербии. Литовцы говорят проще – Оскарас Милашюс (Oskaras Milasius). Он – поэт, писавший на французском языке, философ-мистик, переводчик, дипломат. Родители, литовский дворянин, офицер Владисловас Милашюс и еврейка из Польши Розалия Мария Розенталь, долгое время жили без брака из-за сопротивления родственников отца будущего поэта. Оскарас был единственным ребёнком в семье. Духовное одиночество помогло в формировании творцу необходимых качеств (любовь к природе и романтике, меланхолию). В 1889 году отец Оскараса увёз учиться во Францию. Он хотел, чтобы сын получил достойное французское образование. Разлука с родиной была равной изгнанию из рая. После окончания лицея Оскарас Милашюс изучал восточные языки и даже иврит, очень много читал и сам начал писать, изучал Библию. Он очень хорошо знал французский язык, свободно говорил на нескольких европейских языках. В 1899 году Оскарас Милашюс издал первую книгу поэзии, в 1906-ом – вторую, в 1911-ом – третью, потом писал мистерии. В 1920 году он был назначен первым послом независимой Литвы во Франции, представлял интересы Литвы в Лиге Наций и стал самым активным пропагандистом литовской культуры в Западной Европе. До 1925 года был представителем Литвы во Франции, с 1925 по 1938 год – советником литовского представительства во Франции. В 1936 году Оскарасу Милашюсу присвоено звание почётного доктора Университета Витаутаса Великого в Каунасе. Французы уважали Оскараса Милашюса и его аристократическое происхождение (так в его фамилии появилось словечко «де»). Он переводил литовские народные песни и сказки, издал их два сборника. Себя считал литовцем, был родственником и наставником польского поэта Чеслова Милоша.
Помочь своей родине Оскарас Милашюс согласился в очень трудное для неё время. Он читал лекции, писал статьи, искал точки соприкосновения между Литвой и Францией, сотрудничал с международными организациями. Его дипломаническая деятельность получила международное признание. В 1927 году он был принят в Международную дипломатическую академию. С 1925 года больше времени уделил творчеству – писал философские трактаты. В довоенной Литве творчество Оскараса Милашюса была хорошо известно. Об этом заботились литераторы, проживающие в Литве. В советское время о нём говорилось мало. Теперь издано много его переводов. Считается, что его место в литовской литературе рядом с Адамом Мицкевичем. Оскарас Милашюс своеобразный поэт Франции – в его творчестве на французском языке раскрываются польско-литовские корни.
Литва
Эта земля – Литва – моим умом и сердцем овладела.
Хочу вам рассказать о ней.
Пойдём! Душевно покажу вам край, далёкий, грустный и туманный...
Лишь крыльями взмахнём – и мы уже летим над краем, где
у каждого предмета есть тусклый цвет воспоминаний.
Кувшинок запах окружает нас и пар таинственных лесов...
Это Литва, la Lituanie* , Гедиминаса** земля и короля Ягайлы*** .
В задумчивости открывается прохладная страна, которой
небеса хранят всю свежесть исконного племени. Оно
не знает грустной роскоши – созреть.
После семимесячного зимнего сна природа вдруг просыпается от
внезапной красоты весны, а в середине сентября новая
трава и крики дроздов низко над землёй предвещают долгую зиму.
Тогда запах литовского летнего мёда уступает место
осеннему ветерку, который – как душа Литвы, –
Кисло-сладкий запах рухнувшего старого
дерева, покрытого мхом, или руин после дождя в самом конце лета.
Яркий свет заметен на холме, а серая мгла окутывает лес.
Тихий лик солнца грустит от навязчивых мыслей.
Хоть снега ещё не было, по бездорожью лучше ехать на санках.
От реки несётся по полям запах замоченного льна.
В ноябре идёт снег, а по вечерам сторожевые собаки
вновь ведут свой бесконечный разговор с волками из старого
леса, утонувшего во мгле.
* Литва (по-французски).
** Великий князь литовский.
*** Король Государства Двух народов (Литвы и Польши).
В 1889 году Оскарас Милашюс покинул Литву и уехал во Францию учиться. Там остался на всю жизнь. В стихотворении «Литва» он делится воспоминаниями. В памяти каждого человека остаются очень важные для него детали. Поэт всю жизнь искренне любил свою родину, считал себя литовцем, никогда не забывал родной язык (переводил песни и сказки). Писал на французском потому, что ежедневно его слышал и на нём общался, а родной язык жил внутри, в душе. В самом начале стихотворения говорится о чувствах, потом – о пейзаже. Конец произведения необычный – говорится о волках и собаках, о том, что они живут в совершенно разных условиях, но находят общий язык. Так рождается идея всеобщности мира. Имеется в виду связь между двумя мирами – цивилизованным и отдалённым. Их связывает умение общаться... Это – даже намёк на историю Литвы, где жило много народов и все они умели между собой общаться.
В довоенной Литве творчество О. Милашюса было очень популярно, издавались книги, делалось много переводов. Один из переводчиков был Витаутас Мачернис. В советские годы про О. Милашюса редко говорилось и только как о поэте. В годы независимости произошло возвращение к поэту: переводятся произведения, издаются книги, говорится и пишется о его дипломатической деятельности. Главные переводчики – Антанас Вайчюлайтис, Вацловас Шюгждинис, Валдас Петраускас, Корнелиюс Плателис, Витаутас Бложе.
Юргис Балтрушайтис (1873–1944)
Юргис Балтрушайтис (Jurgis Baltrusaitis, 1873–1944) родился 02 мая 1873 года в деревне Паантвардис, в семье крестьян, недалеко от Юрбаркаса, умер 03 января 1944 года в Париже. Похоронен на кладбище Мон Руж. Он – поэт (писал на русском и литовском языках), эссеист, переводчик, дипломат.
Сначала учился у местного ксёндза, который заметил способности своего ученика и просил у родителей дать сыну настоящее образование. Юргис Балтрушайтис в 1885–1893 годы учился в Каунасской гимназии. С 1888 года зарабатывал на жизнь частными уроками. Окончив гимназию с серебряной медалью, уехал в Москву (1993 г.) с желанием поступить на Медицинский факультет университета, но там не оказалось свободных мест. Подал документы на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Был принят. Одновременно посещал лекции на историческо-филологическом факультете. Зарабатывал себе на жизнь репетиторством. В студенческие годы сблизился с С. А. Поляковым, через него познакомился с К. Д. Бальмонтом, В. Я. Брюсовым, В. И. Ивановым, с композитором А. Н. Скрябиным. В университете учился в 1993–1998 годы.
Осенью 1896 года за участие в политической демонстрации был арестован, но через сутки освобождён по просьбе администрации университета. Весной 1898 года окончил университет с дипломом второй степени, а в августе 1899 года тайно венчался с Марией Ивановной Оловянишниковой (1878–1948).
Со стихами на русском языке дебютировал осенью 1899 года, вместе с Поляковым, Брюсовым и Бальмонтом основал издательство „Скорпион“. Был сотрудником альманаха «Северные цветы“, журнала «Весы», потом печатался в газете «Русь», в журналах «Правда», «Зоротое руно», Русская мысль», «Русские ведомости», «Заветы», «Северные записки», в английском журнале «The Mask», принимал участие в работе «Свободного театра», МХТ, «Камерного театра». Некоторое время жил в Италии, Германии, в странах Скандинавии. Был председателем Союза московских писателей (1919 г.), участвовал в работе издательства «Всемирная литература».
С 1920 года – представитель Литовской Республики в Москве, с 1921 года – поверенный в делах, с 1922 года – чрезвычайный и полномочный посол в России, потом – в СССР, одновременно представитель Литвы в Турции (с 1932 г.) и Персии (с 1933 г.). Содействовал выезду за рубеж деятелей русской культуры.
Почётный доктор Университета Витаутаса Великого в Каунасе (1932 г.).
В апреле 1939 года уехал жить во Францию, работал советником посольства Литвы в Париже (возможно, назначение на эту должность совпало со смертью Оскара Милашюса). Там умер в 1944 году и был похоронен.
Первое стихотворение на русском языке опубликовал в 1899 году в «Журнале для всех», участвовал в деятельности московских символистов, писал философские стихи. Написал около 300 стихотворений. Они переведены на литовский, английский, армянский, болгарский, венгерский, голлландский, латышский, немецкий, польский, французский и другие языки.
Первое стихотворение на литовском языке опубликовано в 1927 году, а в 1940–1943 годы в Париже изданы сборники стихов «A;ar; vainikas» (Венок слёз), I и II части, «Aukuro d;mai» (Дым жертвенника), поэма «;kurtuv;s» (Новоселие). Позже были изданы «Poezija» (Поэзия, Бостон, 1948) и дополненный с тем же названием в 1967 году в Литве.
Ю. Балрушайтис знал 10 языков, поэтому внёс значительный вклад в искусство перевода. В основном на русский язык переводил поэзию и драматургию, особенно творчество символистов, и дал возможность русскоязычному читателю познакомиться с лучшими произведениями Западной Европы. Он переводил произведения Д. Байрона, Г. Ибсена, К. Гамсуна, Г. Гауптмана, Г. Д‘Аннунцио, О. Уайльда, А. Стриндберга, Е. Зудермана, Г. Гейберта, М. Метерлинка, Р. Тагора, стихотворения армянских, еврейских поэтов, работы датского философа С. Кьеркегора.
Песня Дон Жуана
Горит костёр пламенем великим,
Сверкает радость солнца-владыки,
И пред рассветом склон тихо дышит,
Цветочек тот же две пчёлы ищут.
Цветут луга волшебно, красиво,
Лес сказку шепчет нам торопливо –
Грустит сердечко странника, стонет –
Венчает солнце осину с клёном...
Упорно, долго в спящей пустыне
Журчаньем тихим, в своей гордыне
Текут две речки не понапрасну –
Скорей доплыть бы им к океану...
И всё в движенье и в пробужденье,
Блеск молний, ливень и наводненье,
Звучит псалом чудесно ликуя,
Сроднила парус и мачту буря.
Дон Жуан – персонаж многих литературных произведений Западной Европы. Он – соблазнитель женщин, легкомысленный, игнорирующий нормы морали мужчина. Дон Жуан Ю. Балтрушайтиса не такой. Он даже, как будто, на всё смотрит со стороны. В основном стихотворение – произведение пейзажной лирики, но катрены закончаются намёками, в которых можно заметить эротический оттенок. О женщинах даже не говорится. Как символ жизни выделяется солнце. Пространство (склон, лес, луга, пустыня, берег моря) и время («пред рассветом», день, глубокая ночь) постоянно меняются. В поэзии Ю. Балтрушайтиса на литовском языке сохранились устаревшие слова или их формы, а также новые слова, созданные самим поэтом. Стихосложение произведения безупречное. Это стихотворение не входит в список лучших работ, но достаточно интересно для читателя.
Быть поэтом билингвистом очень сложно. Ю. Балтрушайтис оставил более глубокие следы в культуре России. Он был не только поэтом, но и переводчиком, наставником молодых, знатоком искусства. В литовской литературе утвердился, как поэт, в конце жизни. Но и литовские, и русские литературологи не сумели его творчество оценить объективно.
Игнас Шейнюс (1889–1959)
Игнас Шейнюс (Ignas Seinius), настоящая фамилия – Игнас Юркунас (Ignas Jurkunas), 1889–1959) родился 3 апреля 1889 года в деревне Шейнюнай, недалеко от городка Ширвинтос, умер 15 октября 1959 года в Стокгольме (Швеция). Там был похоронен. Название родной деревни и рядом находящегося озера легло в основу литературного псевдонима. Ещё раз пришлось менять фамилию, став гражданином Швеции. Тогда он свой псевдоним писал чуть иначе, чем на родном языке – Ignas Scheynius. В итоге псевдоним стал фамилией. И. Шейнюс был сотрудником прессы, журналистом, литовским и шведским писателем, дипломатом довоенной Литвы.
Сначала И. Шейнюс учился в школах ближайших посёлков – Гелвонос и Муснинкай. В 1907–1908 годы он учился в Каунасе на курсах учителей. В 1908 году в Петербурге экстерном сдал экзамены на право работать учителем народных школ. В 1909–1910 годы начал сотрудничать с литовскими периодическими изданиями «Vienybe Lietuvninku» (Единство Литовцев), «Ausrine» (Заря), «Viltis» (Надежда). Познакомился с писателем, ксёндзом Юозасом Тумасом-Вайжгантасом и был под его опекой. В 1912–1915 годы И. Шейнюс изучал философию искусства в Московском народном университете им. А. Шанявского. В Москве познакомился с Юргисом Балтрушайтисом. В 1913 году было издано самое известное произведение – роман «Купрялис» (Горбунок). В 1915 году И. Шейнюс был назначен уполномоченным Стокгольмского отделения Литовского общества помощи пострадавшим от войны. За год выучил шведский язык. В 1917 году была издана его первая книга на шведском языке. Летом 1917 года женился на Гертруде Сидофф (Gertrud Sydoff). Она работала журналистом. С того времени И. Шейнюс стал всё больше писать на шведском языке. В 1922 году родился сын Ирвис. Он стал судьёй. В 1919 году писатель был назначен руководителем пресс-службы представительства Литвы в Стокгольме. В 1921–1922 годы работал в представительстве Литвы в Копенгагене. В 1924–1927 годы работал представителем Литвы в Скандинавии с резиденцией в Стокгольме. Потом некоторое время работал в частной фирме, больше внимания уделил творчеству. В 1932 году вернулся в Литву. В 1933–1934 годы был редактором газеты «Lietuvos aidas» (Эхо Литвы). В 1935–1939 годы работал советником Клайпедского губернаторства по печати, учредил и редактировал ежедневную газету «Vakarai» (Запад). В 1939 году, после того, как Клайпеду заняли гитлеровцы, а СССР вернул Литве Вильнюс, И. Шейнюс был назначен представителем Красного Креста Литвы в Вильнюсском крае. В 1940 году, когда Литву оккупировал СССР, эмигрировал в Швецию. В 1943 году получил гражданство этой страны и там жил до смерти. С того времени произведения писал только на шведском языке.
И. Шейнюс стал новатором литовской прозы, представителем импрессионизма, одним из самых активных энтузиастов модернистской эстетики. Он наиболее известный как автор романа «Купрялис», его произведения придали смысл новым эстетическим ценностям в литовской литературе. И. Шейнюс был известен своей литературной деятельностью и пользовался популярностью в обществе. C 1908 года принимал участие в литературной жизни Литвы. Писал фельетоны, публицистику и стихи. С 1915 года жил в Швеции, много писал о Литве на шведском языке. В 1917 году издал очерк о литовском искусстве, в 1918 году – сборник поэзии в прозе (оба на шведском языке). Считается, что самые лучшие произведения были написаны на раннем этапе творчества (в 1910–1914 годы) – 3 повести, много новелл, роман «Купрялис». Есть два варианта этого романа. Первый появился в 1913 году в США, второй – в 1932 году в Литве. Автор отмечает, что многое менял, прикасался к каждому предложению. Это произведение можно считать первым в литовской литературе романом о любви.
До начала Второй мировой войны И. Шейнюс написал роман «Siegfried Immerselbe atsinaujina» (Siegfried Immerselbe обновляется, 1934), пьесу «Diplomatai» (Дипломаты, 1938), сборник новелл «As dar karta griztu» (Я ещё раз возвращаюсь, 1937), книгу воспоминаний « Teviskes padangeje» (Под небом родины, 1938), на шведском языке очерк «Raudonasis tvanas» (Красный потоп, 1940) о советизации Литвы. Позже И. Шейнюс приблизился к экспрессионизму. Произведения переводились на финский, датский, английский языки. Часть произведений, написанных на шведском языке, переведена на литовский язык. Много произведений ещё остаются в рукописях. В советское время в Литве книги И. Шейнюса почти не издавались, а в Швеции гонорары за произведения были самым главным финансовым источником семьи.
Красный потоп
Мемуарная проза (отрывок)
I
29 октября 1939 года
Нас пятеро в автомобиле. И шофёр.
Автомобиль медленно едет по влажной осенней дороге. Она прямая и настолько хорошая, что можно увеличить скорость. Мешают два обстоятельства: туман и доктор Юргис Алекна, председатель Общества Красного Креста Литвы.
Туман ползёт, вьётся по холмам, опускается в долины, прячет пожелтевшие берёзовые рощи. Иногда обрывает видимость вблизи автомобиля.
Бодрый утренний ветерок разделяет туман на ровные куски, и тогда открывается простор. В тишине воскресенья показывается какой-то спящий одинокий хутор. Мелькают тёмные, покрытые мхом соломенные крыши амбаров и домов деревни, но сквозь редеющие ветви сада сияют новая изба и амбар, покрытые красной черепицей. Можно увидеть даже больше: вокруг хорошо и своевременно засеянные поля ржи с кое-где находящимися более светлыми пшеничными нивами. Испугавшись нас, взлетают куропатки. Тяжёлые, пролетев совсем недалеко, снова приземляются как коричневые точки среди сочной зелени.
Доктор Алекна, бодрый 65-летний старик, врач, фермер, мельник, основатель и вожатый движения скаутов, ну, кроме этого, председатель Красного Креста, не любит спешки и большой скорости. На этот раз ему надо вести беседу с сидящим слева министром США в Литве Мр. Норемом, викингом норвежского происхождения, и ещё с напротив него сидящими представителями комитета Гоовера Мр. Стефенсом и Мр. Редферном. Я, находясь рядом с шофёром, могу следить за происходящим со стороны.
Теперь доктор Алекна был очень увлечён кооперацией земли, которая стала гордостью не только его, но и многих литовцев. «Она, – слышу через полуоткрытое окно, – залечила раны края после Первой мировой войны, поставила на ноги торговлю, стала развивать экспорт, заложила основу быстро растущей промышленности». Именно благодаря ей, сегодня деревня Литвы выглядит лучше, чем в Польше, и значительно лучше, чем в Советском Союзе.
– В нашей стране почти всё охватывающая кооперация создаёт самую лучшую гарантию будущего Литвы, – уверяет он.
Иногда кто-то как будто обрывает слова Алекны. После вчерашнего по всей стране по радио с приподнятым настроением переданного торжественного входа литовской армии в Вильнюс – с танками, артиллерией – дорога местами, особенно в более низких местах, стала ямчатой. Слышно, как он почти молит шофёра:
– Зачем так мчишься? Пожалей жизнь свою и наших гостей.
Шофёр ещё более уменьшает скорость. Но постепенно, как будто толкаемый сзади, автомобиль приобретает прежнюю скорость, около 40 километров в час.
– Далеко ли ещё до старой границы? Или до линии демаркации, как вы её называли? – спрашивает Мр. Редферн, своим худым, полным спокойствия лицом напоминающий ксёндза англиканцев, но всё же с нескрываемым, искренним, явным спортивным интересом к политическим границам.
Литовско-польская линия демаркации, или граница, которую за 19 лет не признали литовцы, была отмечена соломой и названа соломенной, теперь стала для него интересной. Никем не тронутая она заросла сорняком. Теперь, после падения Польши и после визитов политиков Литвы в Москву, этой границы нет. Старый, в песнях воспетый привлекательный Вильнюс и Вильнюсский край возвращены Литве, хотя по сравнению с литовско-российским договором 1920 года, с урезанными краями.
– Через 15 минут подъедем к бывшей соломенной границе, – говорю я вместо Алекны, из-за кооперации забывшего про вопрос Редферна.
Подъезжаем к Ширвинтос. Городок длиной в три километра расположен на берегу бойкой и крутой Ширвинты. До Первой мировой войны здесь был центр скупки злаков, льна и других сельскохозяйственных продуктов. Отсюда получал снабжение Вильнюс. Теперь в половине восьмого утра Ширвинтос ещё спит, как и другие городки, деревни, хутора. Заметно, что вчера городок был украшен флагами. Прогимназия, школа ремёсел, новое, большое здание общества потребителей и разные учреждения были в иллюминациях. Некоторые флаги, дождём прибитые к флагштокам, теперь висят забытыми. Всё равно сегодня они будут висеть, расцвечивая настроение большого праздника. Всю неделю будет праздноваться приход литовской армии в Вильнюс.
Для Ширвинтос это – двойной праздник. С этого дня городок шагнёт в более светлое будущее. Праздник возобновляет память о важных событиях недалёкого прошлого. Здесь, под Ширвинтос, в октрябре 1920 года было отбито нападение генерала Желиговского.
– Весь его штаб был взят нами в плен, половина солдат было убито, – рассказывает доктор Алекна с радостью. – Желиговский сам смог спастись, только прыгнув в Ширвинту. Находясь по шею в воде под мостом, там простоял всю ночь, пока шум боёв не стих. После купания он кашлял целый год, а хриплый голос так и не восстановился.
По соседству с белым кирпичным костёлом в стиле ренессанса, на красивой площади, напоминая о сражении, стоит самый красивый памятник Литвы – на светлых руках матери умирающий сын с мечом в руке.
Останавливаемся у памятника, наполненного глубоким смыслом, выходим из машины. Чувствуем, что нас всех охватывает та же самая мысль: какое будущее ждёт Литву? Не только её, но и Европу, и весь мир.
Возвращаемся в машину и вскоре подъезжаем к озеру Пуоряй, находящемуся в глубокой, окружённой лесом долине, с зыбким маревом над ним. Ещё вчера линия демаркации это озеро разделяло на две части.
– Смотрите же, граница сожжена! – говорит Мр. Стефенс, спокойный светловолосый мужчина, головой достающий до потолка автомобиля. А тем временем нас останавливают два офицера пограничной полиции.
В то время не разрешалось каждому желающему попасть в Вильнюс.
Действительно, заграждения дороги были сильно обгоревшие. На длинных палках больше не было связок соломы.
– Случилось так, – рассказывает полицейский постарше. – Ещё до прихода армии со стороны Укмерге собрались жители с обеих сторон линии демаркации, спели наш гимн, а потом подожгли заграждение. По своей должности мы старались это остановить, но как тут остановишь. Потом мы сами присоединились, помогли, чтобы лучше горело.
Дорога с этого места – уже не дорога, а настоящее шоссе, – мы все признали единогласно. Гравийная дорога была переделана в сплошное ровное шоссе из щебня и завершена совсем недавно, так что даже километровые столбики не были отмечены. Не было ли это шоссе польским правительством намечено для других военных походов? Но против кого? В 1920 году генерал Желиговский как раз по этой дороге пытался прорваться в глубину Литвы и нанести последний удар по Каунасскому правительству. Не думали ли в Варшаве повторить попытку, несмотря на то, что Германия свой меч уже занесла над головой Польши?
Деревни и усадьбы у славного шоссе производят уже совсем другое впечатление, чем то, что мы видели до линии демаркации.
– Но тут в большинстве хижины, иначе и сказать нельзя, – Мр. Редферн подытожил свои впечатления. – Куда не взглянешь, дома почти без крыш, стены погнутые, окна забиты мешками, амбары без дверей.
Может быть, Редферн немножко перестарался. Сколько помню эти хорошо знакомые места, они здесь всё-таки выглядят не лучше, а ещё хуже, чем перед Первой мировой войной. Деревни те же, но уже обветшалые. Реформа земли прошла по всей Литве, но этих мест не коснулась. И прогресс сельского хозяйства сюда не пришёл.
Доктор Алекна объясняет:
– Литва, республика фермеров, всегда была государством фермеров. Польша была и осталась королевством с классовыми различиями. До последних дней там правило дворянство, поэтому и видим сегодня разницу.
Что подумали бы американцы, если бы знали, что автор этих слов, Алекна, сам благородного происхождения и иногда даже хвастается, что ведёт свой род из глубины четырнадцатого столетия?
– Наш древний общественный строй мало чем отличался от строя Скандинавии, – продолжает он, как будто обращаясь к Норему, министру норвежского происхождения. – И наши, и ваши правители, князья, избирались, законы были похожими, любовь к свободе и независимости были такими же большими. Вы, как могли, защищались от соседями привносимого христианства, мы боролись против этого на три столетия больше.
На этот раз доктор Алекна сам погружается и американцев погружает в прошлое Литвы. Мили истории пролетают с большей скоростью, чем мог бы развить наш шикарный автомобиль. В 1236 году у Шяуляй литовцы превращают в ничто усилия Ордена Меченосцев поработить Литву. В 1410 году Витаутас Великий сокрушает Крестоносцев у Жальгириса. В 1509 году литовцы у Орши разгромили в несколько раз их превосходящие силы русских. В 1605 году у Кирхольма, около Риги, шведский король Карл IX убедился в остроте и меткости литовских мечей... Литва была очень мощным государством. Разве не знали люди на другом берегу Атлантики, что оно простиралось от Балтийского до Чёрного моря? Не было ли выгоднее Европе и всему миру, когда границы Литвы были недалеко от ворот Москвы?
Постепенно шофёр начинает пользоваться двумя обстоятельствами: и тем, что дорога стала лучше, и тем, что его хозяин доктор Алекна, казалось, совсем исчез в прошлом. Никто не протестует, что автомобиль прямо летит по шоссе и разрывает мглу.
– Не стоит удивляться, что мы стали такими маленькими, а были такими мощными. – Доктора Алекну охватывает элегическое настроение. Почти в то же время вдруг, как будто в соответствии со скоростью автомобиля, поднимается его настроение. – Кто знает, может быть, нас ждёт славное будущее?
Мр. Редферн задумывается, зажигает сигарету. Он курит редко, наверное, собирается повернуть в другое, для него более обычное русло холодного рассуждения.
– Насколько мне известно, литовцы – современная и прогрессивная нация. Не понимаю тогда, зачем вам нужен этот Вильнюс! Ведь это – только ущерб от начала до конца. Вы забираете большой, истощённый город, как уже слышали, с сотней тысяч беженцев, с множеством безработных польских чиновников и частных служащих, с миллионами сегодня ничего не стоящих злотых. Увидишь, дорогой доктор, что этот бизнес вовлечёт вашу красивую страну в настоящий ад.
Это я слышал от него вчера. И должен признаться: похоже думают и некоторые литовцы.
– Двадцать лет назад вся Литва была такой, как сейчас Вильнюсский край, – спокойно говорит доктор Алекна. – Тогда мы начинали с пустыми руками. И тех рук немного было. Нас окружали враги. Кроме поляков и большевиков, ещё немцы, нанятые сторонниками русского царя. Нам не хватало продуктов, боеприпасов и оружия, инструментов для сельского хозяйства, домашнего скота, лекарств. Но наша решимость была непреодолимой, мы сумели...
Как дипломат министр Норем почувствовал, что дискуссии коснулись острых вопросов. Национальные дела не всегда можно потрогать руками. Он пытается проложить мост:
– Сначала было слово или мысль, и только потом явилось тело, если я хорошо помню Святое Писание. Мы сами не должны забывать, как важна была сила мысли и слова для материализованной сегодняшней Америки.
– Да. Но всё же... Сегодня многое иначе складывается в мире, чем двадцать лет назад. Нельзя забыть, из чьих рук Литва получила такой подарок. Можно согласиться, что она вновь получила своё сердце – Вильнюс. Но что это означает, когда к её рукам и ногам прикреплены такие гири, как советские военные базы?
Мы все понимаем, что здесь затронут ещё более сложный вопрос. Становится тихо в автомобиле. Мр. Стефенс, сдержанный человек, которому чужды отклонения, возвращается к вопросу, из-за которого мы сразу же после прихода литовской армии едем в Вильнюс. Мы получили информацию, что в Вильнюсе и его окресностях может оказаться около 100000 голодных и усталых беженцев, нетерпеливо ждущих прихода литовской армии. Красный Крест Литвы своими силами никак не мог бы справиться с таким тяжким бременем оказания помощи. Он обратился за помощью к родственным международным организациям. Наше обращение было услышано, поэтому и едут вместе с нами министр Норем, как представитель Красного Креста Америки и Международного Красного Креста, а кроме него, два представителя комитета Гоовера, Мр. Стефенс и и Мр. Редферн, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией.
Находясь рядом с шофёром, мне нелегко следить за всеми подробностями дискуссий. Но, с другой стороны, они мне, может быть, больше, чем доктору Алекне, были известны по раньше состоявшимся конференциям. Довольно спокойно могу вернуться к старым знакомым изображениям, хотя их видел уже давно. Если кому-то что-то понадобится, я буду рядом.
Марево стало подниматься вверх.. Огромные серые облака превращаются в белую ткань, в полупрозрачные мантии, в ничто. Внезапно небо засияло всей своей синевой. Только по ту сторону соснового бора и холмов появляются новые, ещё более тяжёлые облака. Скоро не остаётся ни малейшего клочка голубого неба. Но ветер дует всё сильнее, разрывает марево. Ничто не поможет, осень, октябрь переходит в ноябрь.
Мы проезжаем истощённую, ветхую Майшягалу, приближаемся к Вильнюсу. Правда, слышны слова доктора Алекны: «Не спеши! Куда так спешишь? Всё равно приедем!» И мы действительно всё больше и больше приближаемся к цели нашего путешествия. Долины становятся всё глубже, более изогнутыми, холмы появляются всё чаще, выше, превращаются в горные хребты. Дорога поворачивается то направо, то налево, то спускается с горки вниз, то опять поднимается вверх.
Приближаясь к Вильнюсу, становится светло в глазах и в груди. Когда я в детстве с родителями осенью или зимой приезжал в Вильнюс, у меня внутри становилось тепло. Не только сам большой город меня привлекал. Природа здесь была более весёлая, более живая, чем в других местах Литвы. В конце концов, природа может быть прокисшей, морщинистой или бесконечно однородной, а природа вокруг Вильнюса всегда молода и улыбчива. Облака здесь легче и бодрее, чем в других местах, озёра сине-голубые или зелёные, как изумруд. Теперь я понял, почему так. Грунт морены, гравия легко пропускает осадки, меловые и известняковые отложения окрашивают воду озёр в сине-голубой или зелёный цвет. Здесь нет места болотам и стоячей прокисшей воде. И высота над уровнем моря больше, чем в Средней или Западной Литве. Средний уровень – около 200 метров. Поэтому здесь люди веселее, сказки более красочные, песни красивее. Правда, среди населения чувствуется яркое влияние польского языка, но молодёжь поёт по-литовски, даже если не понимает слова. И объясняет: «По-литовски лучше звучит».
Но поля истощённые, сёла бедные, хотя земля не везде плохая. Весёлый Вильнюс притягивает молодых людей и отвлекает их от сельского хозяйства.
С осени 1915 года, с прихода немцев, я не видел Вильнюса, и теперь, вновь приближаясь к нему, в ленте памяти, как живые, отражаются образы. Вместе с тем охватывает беспокойство. Как представитель правительства по делам беженцев при Красном Кресте в это время я больше должен был интересоваться политическими вопросами, но я – литовец и не могу быть безразличным к будущему своей родины.
Неужели большевики только по-добрососедски вернули Литве её старую, всеми любимую столицу? Можно ли поверить в дружеское отношение большевиков к «капиталистическому» государству? Неужели они настолько окультурились, что, протягивая руку, ничего плохого не задумывают? Разве они ничего не утаили, за спиной Чемберлена, защищённой зонтом, вдруг подписав дружеский договор со своими злейшими врагами национал-социалистами?
В 1917 году большевики признали принцип самоопределения наций, а через год напали на Финляндию. Только после ожесточённых кровавых боёв в 1919 году балтийские страны заставили большевиков оставить их в покое.
Что теперь думают хозяева Кремля, возвращая Литве Вильнюс с его окрестностями, но оставляя себе такие литовские области, как Швенчёнис, Мелагенай, Виджяй, Астравас, Родуне, Друскининкай, Друкшяй? Разве не для того, чтобы там по старому обычаю создать Литовскую советскую республику?
Странные вести получают жители Каунаса и других мест. Люди рассказывают, что большевики из Вильнюса увезли всё, что только было возможно поднять и погрузить в грузовики или вагоны. Не только вывезли оборудование фабрик, газетные типографии, продовольственные склады, библиотеки, научные лаборатории, но и отодрали паркет, вырвали радиаторы. Тех, кто пытался протестовать, увезли с собой. Поживём – увидим, может быть, что-то преувеличено, но одно бесспорно ясно: в Вильнюсе остро не хватает продовольствия. Жители вчера встретили армию не только с цветами, но и с кастрюлями и кувшинами. Мы везём в своём автомобиле столько продуктов, сколько смогли взять. Не только для себя и наших гостей, но и для родственников доктора Алекны и моих. Как только были соединены телефонные сети Каунаса и Вильнюса, у нас попросили о помощи.
Мы все в Литве чувствуем, даже если точно и не знаем, что получили опустошённый город и 200000 жителей в нём с краем, где численность населения не меньше и положение не лучше, но утешаемся мыслью: если бы большевики намеревались вернуться в Вильнюс и его окрестности, оставили бы всё, что нашли. Ведь вряд ли они в своей хитрости пойдут так далеко, чтобы ограбить самих себя.
Конечно, со стороны большевиков было совсем незаконно разорять Вильнюс и его окрестности после 10-го октября, после того, как в Москве было признано, что эта область принадлежит Литве. Но всё же можно было бы большевикам простить и это, если бы они после входа нашей армии в Вильнюс больше не грабили и в будущем не вмешивались во внутренние дела Литвы.
Мне, как и всем другим, всё-таки не так легко унять внутреннее беспокойство. Зачем большевикам нужны военные базы в Литве? Ведь вряд ли для того, чтобы охранять нас от наших же коммунистов или от московских. А может быть, Сталин не верит, что мы сможем справиться с горсточкой своих коммунистов? До настоящего момента нам это удавалось и так будет и дальше.
Сейчас нам нужна большая вера в себя, нужна смелость, чтобы жить, что-то делать. Мы, литовцы, столько пережившие в прошлом, можем показать решительность и волю и сегодня. Что означает, если получим разорённый Вильнюс, тысячи беженцев, безработных польских чиновников, массу рабочих без фабрик и газеты без типографий? Мы не придём в Вильнюс с большим богатством, но мы уже привыкли трудиться и выживать. А ведь каждый, кто едет в Вильнюс, наполнен весельем, смелостью и надеждой.
Догоняем и обгоняем всё больше едущих в Вильнюс. Это – фермеры с мешками картошки, капусты, с полными ящиками яблок и груш. Можно заметить яйца и кур, в одной телеге – свинью. По четырёхугольным шапкам некоторых фермеров, наверное, принесённым польской цивилизацией, становится ясно, что они – жители Вильнюсского края. Доктор Алекна высунул голову из окна автомобиля и спросил у фермера без четырёхугольной шапки, но одетого в польскую шинель:
– Неужели в воскресенье едете с продуктами на базар? Разве это хорошо?
– Люди в Вильнюсе такие голодные, что кушают и по воскресеньям. Думаем, что хорошо поступаем, – отвечает фермер и смеётся.
– Раньше не смели даже в будни куда-нибудь уезжать, – объяснил другой фермер. – Большевики нас встречали в пути и всё забирали. И даже не благодарили.
– Ну, и что, если бы заплатили? – поворачивается фермер в военной шинели. – Разве их деньги важнее их самих?
– Не будь таким болтливым, – делает ему предупреждение жена. – Черти могут вернуться.
Теперь мы стали лучше понимать, почему в Вильнюсе так остро не хватало продовольствия. Не только потому, что большевики всё забирали, но и снабжение было остановлено. Фермеры ничего не привозили, всё прятали дома.
На лугах, вдоль речек и в кустарниках, замечаем: пасутся коровы, овцы, прыгают стреноженные лошади. Во дворах много кур и уток. Поляки не всё успели реквизировать, а от большевиков, что смогли, спасли.
Мы все молчим. Только слышно, как доктор Алекна шепчет:
– Езжай медленно, совсем медленно.
Перед нами, между тополями шоссе, за дымоходами Шнипишкес, с горы открывается широкая долина. Она окружена холмами, заросшими лесом, местами покрытыми высокими склонами и скалами. Кое-где в долине появляются пригорки, местами соеденённые в прямые линии. Как гигантское мерцающее голубовато-серебряное «S» вьётся Нерис по долине. А по ней, постоянно меняющейся, простирается Вильнюс. Как всегда, в особых исторических случаях, так и сейчас сквозь облака просвечивается солнце, и город стоит в позолоте от края до края. Башни множества разных церквей ренессанса и барокко выделяются, всеми деталями кристаллизуются над красными черепичными крышами домов. Медленно, величественно выше всех вершин поднимается гора Гедиминаса, а над ней – старинная, угловатая, трёхэтажная, всё более сужающаяся башня. Над ней – огромный трёхцветный флаг Литвы, только вчера, после перерыва в двадцать лет, поднятый. Дома города светлые, нежно жёлтого, серого, коричневого цвета. Эти цвета и тёмно-красные черепичные крыши вместе с изящной архитектоникой башен, как будто, приветливо говорят: «Добро пожаловать».
– Ведь это – самый настоящий город Европы! – прерывая тишину, восклицает Мр. Стефенс.
– А чего ты ожидал? – замечает Мр. Редферн, хорошо знающий Польшу и там узнавший, что Вильнюс – один из красивейших городов Польши.
Литовцу всегда становится неприятно, когда приходится слышать, что Литва – край ориентального или даже азиатского колорита. Правда, наш восточный сосед делал всё, чтобы нам навязать это чуждое ощущение, только мы этим его намерениям упорно сопротивлялись и будем сопротивляться.
На улицах города мы встречаем и литовцев, и большевистских офицеров. Они ещё не поселились на своих базах, как должны были. По договору с Москвой в Вильнюсе должно было не остаться ни одного советского солдата. Замечаем, что они даже не спешат. У некоторых гражданских учреждений ещё стоит их охрана. На своих четырёхугольных грузовиках они ездят по городу, как будто были бы дома. Вот там едет один грузовик, наполненный мебелью. Зелёный плюшевый диван поставлен боком среди тёмно-красных стульев венского стиля. Там ещё и большая пальма. Может быть, это – мебель какого-нибудь красного офицера, возвращающегося обратно в СССР. Вряд ли. Мимо нас проезжают два советских грузовика, наполненные водопроводными трубами, радиаторами, арматурой. Разорение Вильнюса продолжается и дальше... Все грузовики едут по тому же направлению, к центральному железнодорожному вокзалу.
Мы остановили одного литовского полицейского.
– Разве вы не предпринимаете никаких шагов, чтобы положить конец мародёрству?
– Делаем всё, что можем. Они говорят, что увозят только то, что уже раньше здесь собрали. К тому же, мы должны быть осторожными, должны избегать столкновений. Причин достаточно. Например, они ещё и сегодня не покинули те казармы, которые должны были покинуть позавчера. Наши воинские части вынуждены ночевать в школах. Центральный железнодорожный вокзал даже сейчас находится под их оккупацией.
Полковник прощается с нами по-офицерски и спешит дальше.
Чем ближе к центру города, тем больше видим красных офицеров. Разница между ними и нашими сразу бросается в глаза. Своими хорошо сшитыми светло-коричневыми униформами, своим высоким ростом, прямой осанкой, а прежде всего своими молодыми и открытыми лицами простые литовские солдаты могли бы принадлежать любой армии Западной Европы. Солдат-большевик выглядит, как будто, утонувший в своей тёмно-коричневой, широкой, будто мешок, и до самых пят свисающей шинели. Кажется, что его плохо кормят, опустошённый от постоянной и скучной пропаганды политруков, освобождённый от обыкновенной самостоятельности, полуошалевшый, морщинистый и состаривщийся, не успев повзрослеть, попрощаться с детством. Красного офицера нелегко отличить от солдата. Глаза понемногу привыкают, и разница становится заметной. У офицера китель короче и из-под него виднеются широкие синие брюки всадника. Это создаёт впечатление, что все офицеры большевиков кривоногие.
– Как они неуместны здесь, в городе, богатом прозрачной величественной архитектурой благородных линий, – замечает Мр. Стефенс.
– Твой вкус капитализмом испорченный. Красота и благородство линий – результат буржуазного достатка, – иронизирует Мр. Редферн.
Я предлагаю посетить некоторые костёлы и прежде всего кафедральный собор. В восемнадцатом веке он был построен знаменитым архитектором Лауринасом Стуокой-Гуцявичюсом в неоклассическом стиле, но так удачно, что не отличается от лучших древних классических зданий. Сейчас только девятый час, ничто нам не помешает. С моим предложением все согласны.
Переехав Зелёный мост через Нерис, поворачиваем налево, въезжаем в улицу Жигимантаса, и, повернув на улицу Арсенала, автомобиль останавливается у библиотеки Врублевского. И как не остановиться, когда улица полностью забита десятком четырёхугольных грузовиков. Медленно, размеренным темпом через большие двери библиотеки вытаскиваются ящик за ящиком. Грузовик за грузовиком наполняются ящиками и отправляются к железнодорожному вокзалу.
У меня в груди словно перехватило дыхание, я выпрыгиваю из автомобиля и подхожу к интеллигентному мужчине, наверное, библиотекарю, беспомощно стоящему около двери библиотеки и наблюдающему за тем, что происходит.
– Неужели вы позволяете вывозить библиотеку? Разве не обращались в Министерство иностранных дел в Каунасе?
– Я думаю, мы испробовали все возможности, – отвечает библиотекарь. – Большевики вежливо нас успокаивают, что сохранят всё, что они забирают. На всё, что они взяли, есть документы.
– А они забрали всё?
– Почти. Забрали всё самое ценное – раздел истории Литвы. Ведь это было результатом усилий всей жизни мецената Врублевского. Он ездил по всей Европе и собирал...
Это знает каждый литовец и поляк. Т. Врублевский был известным польским адвокатом, очень интересовался историей Литвы и всем, что связано с историей её культуры. Он ездил по Европе, искал, собирал и покупал всё, что было связано с прошлым Литвы. Иногда ему удавалось найти очень ценную литературу или неизвестную интересную информацию. Его библиотека была важным источником для историков Литвы и других стран, изучающих прошлое нашего народа. В годы Первой мировой войны Т. Врублевский тестаментом записал библиотеку городу Вильнюс с условием, что, когда Литва вновь обретёт независимость и Вильнюс станет частью её территории, библиотека станет собственностью государства Литвы. Советский Союз приходит вместо Литвы и забирает библиотеку. Большевики увозят историю Литвы...
Когда доктор Алекна услышал об этом, у него прошло желание посещать костёлы. Он предложил поехать прямо в гостиницу, покушать и взяться за работу. Никто ему не противоречил.
Поворачиваем на самую большую и современную в Вильнюсе улицу Адама Мицкевича. С неё открываются другие улицы и переулки, обычно с магазинами продовольственных товаров. В этом нас убеждают большие очереди даже до улицы Адама Мицкевича. Магазины открыты, хоть сегодня и праздничный день, но было получено разрешение их открыть. Продукты были привезены вчера днём и сегодня ночью из глубины Литвы, в основном из складов кооперативной организации «Maistas». Жители приветствуют издалека проезжающие по улицам серо-зелёные автобусы «Maistas».
Литовцу становится и странно, и радостно, видя большое доверие жителей Вильнюса, особенно поляков, по отношению к Литве. Уже вчера по радио сообщали, что поляки с энтузиазмом встретили литовскую армию и литовцев полицейских. Сегодня мы своими глазами видим, что это повторяется. Около каждой новой улицы нам приходится останавливаться, пока прошагают литовские и советские военные части. Хотя и рано, но на улицах полно людей, не только у магазинов продовольственных товаров.
Как только прошагает какая-нибудь литовская военная часть, показывается литовский танк или отряд литовских полицейских, не только литовцы вильнюсцы, но и настоящие поляки всех их поздравляют весёлыми или иными спонтанными восклицаниями. Полицейские, мужчины высокого роста в красивых синих униформах, прошедшие строгий отбор, уже стали популярными. Как только показываются большевики со своими танками, похожими на большие грузовики, вдруг становится тихо. Ещё хуже, когда показываются казаки на маленьких грязных лошадях. Тогда многим, особенно девушкам, трудно удержаться от громкого смеха или от менее вежливых замечаний. Становится страшно на это смотреть. Глядя с другой стороны, можно легко понять поляков и литовцев – жителей Вильнюса. Они уже почувствовали, что означает большевистский режим.
Вечером того же дня доктор Алекна с американцами вернулся в Каунас. Я остался в Вильнюсе от имени Красного Креста организовывать и наблюдать за помощью беженцам. Американцы дадут телеграммы в Вашингтон и Нью-Йорк о положении в Вильнюсе.
Уже раньше здесь был поляками и евреями создан общий комитет помощи под руководством двух вильнюсских поляков левых взглядов – адвоката И. Загорского и врача М. Петрусевич. За всё они несли личную ответственность. Большевикам было удобно, чтобы люди своей головой отвечали за свою работу. Чтобы у них было, чем заняться, красный комендант Вильнюса выделил 100000 рублей на дела беженцев.
Мы не нашли столько беженцев, как сообщалось. В комитете Загорского было зарегистрировано только 5000; половина поляков, половина евреев. Общество поддержки лииовцев из зарубежных стран зарегистрировало 2000 литовцев, которые примчались из тех областей, которые оставались под властью большевиков. Скоро выяснилось, почему так мало было беженцев. Люди избегали регистрироваться, боясь, чтобы большевики их не собрали и не вернули обратно. Зарегистрировались только те, которые голодали. Теперь было очень вероятно, что количество беженцев скоро увеличится. Через несколько дней их стало 27500: 3700 литовцев, 12500 поляков, более 11000 евреев.
Имея 100000 красных рублей, действительно не многих можно накормить досыта. Вечером и утром беженец получал суррогат чёрного кофе и 50 грамм чёрного хлеба. На обед – тарелка картофельного супа и столько же хлеба. Люди были голодными, дети не могли стоять на ногах. Многие спали в школах и монастырях на полу. Получить где-нибудь солому было нелегко потому, что большевики реквизировали сено. Фермеры отказывались продавать солому даже за такие хорошие вещи, как мыло, соль, керосин. Но если где-то удавалось купить сено, ещё хуже было с тканью для мешков. Вся ткань, если не была реквизирована или продана, то была спрятана для лучших времён.
Психоз беженцев одинаковый во всём мире. Люди знают, что армия противника находится лишь в нескольких километрах от их домов, но сомневаются, уже бежать или немного подождать. Вдруг показывается чужой патруль, танк или пара самолётов над домом, и тогда люди бросают всё и бегут в том направлении, где может быть открыта дорога. Когда весной среди беженцев литовцев из Клайпедского края я встретил серьёзных взрослых мужчин, они не понимали, как могли дома оставить жён и детей. Несчастные матери плакали, в кроватках оставив своих детей. В том, что люди, убегая, забывают, что после довольно тёплой осени наступает суровая зима, или что чистоту и здоровье соблюдающему человеку недостаточно взять одну смену белья, удивляться не стоит. Я совсем не удивляюсь. Будучи среди беженцев, слушаю их душераздирающие рассказы о том, как каждый из них, убегая, дома оставил то, что наиболее дорого, незабываемо, самое важное, нужное.
Несмотря на горький опыт литовцев, мне становится жалко польских интеллигентов. Высокообразованные, национально сознательные и гордые они стараются как можно дольше не замечать своё состояние.
Продают вещь за вещью: золотые часы, кольца, лучшую одежду, а потом идут и ложатся на полу в общежитиях среди других беженцев. Они довольствуются голодным пайком. Но в пыли и в душном воздухе не перестают мечтать о заново воскресшей Польше, ещё больше и мощнее.
Беженцы евреи больше нервничают, часто вообще теряют настроение, но они быстрее адаптируются к новым обстоятельствам и легче для себя создают новые условия жизни. Их международные организации по оказанию помощи действуют намного лучше наших. Пока мы дождёмся какой-нибудь помощи от Международного Красного Креста в Женеве или от комитета Гоовера для беженцев христиан, их Joint уже успевал всё сделать для своих. Уже через два дня после прихода Литовской армии в Вильнюсе евреи оставили так называемый комитет Загорского, как больше им не нужный.
Как только могу, гуляю по Вильнюсу и возобновляю старые знакомства.
Мы не раз жаловались, что поляки не заботились о Вильнюсе. Конечно, Каунас намного дальше шагнул вперёд и стал современным городом. Но о том, что поляки совсем забыли про Вильнюс, сказать нельзя. Дома были покрашены недавно или не очень давно, деревянные тротуары были заменены бетонными или выложены плиткой, а круглые камни на улицах были заменены базальтом или даже асфальтом. Все здания исторического или архитектурного значения, а такими было множество домов Вильнюса, были хорошо сохранены. Даже гора Гедиминаса, очень дорогая сердцу литовца, не была забыта. По соседству с ней и в самой горе, на вершине которой когда-то возвышался величественный замок, польские археологи за несколько лет копали и открыли новые исторические здания или нашли их остатки. Правда, жители Вильнюса замечают, что то, что поляки сделали в заботе о красоте города, было сделано за последних три года. Но хорошо и это. Они, как будто, готовились вернуть Вильнюс Литве, как будто, хотели ради хороших соседских отношений отдать свой старый долг.
Теперь стены домов украшают множество всяких обращений к жителям. У коменданта, бургомистра и других органов есть, что сказать людям. Они обращаются к ним по-литовски или по-польски. Это разумно, это помогало снять напряжение. Кое-где ещё можно заметить остатки большевистских манифестов и обращений. Все они были написаны на русском языке, иногда на белорусском. Это свидетельствовало о том, что Советский Союз становился всё больше и больше русско-националистическим.
Большевистские манифесты ясно и открыто признают, что в старую Польшу и в Вильнюс они пришли свергнуть режим «капиталистов и дворянства». «Большевики приходят к освобождённым жителям со светом и хлебом. Поддерживайте коммунизм и положите конец своей нищете», – объявляется буквами, величиной в дециметр. Однажды на улице Доминикону, недалеко от городского управления, я заметил трёх рабочих, стоящих у такого плаката и делающих свои выводы:
– Странно действуют эти слова большевиков. Как только они пришли, сразу исчезли и свет, и хлеб. Даже с фонарём не найти ни одно, ни другое.
«Свет» на их языке означал и что-то больше, и конкретнее. Они прежде всего имели в виду стройку гидроэлектростанции около Турнишкес, семь километров на север от города. Многие думали, что она будет снабжать электричеством не только Вильнюс, но и большую территорию возле него. На стройке около Турнишкес работало две тысячи людей. Большевики забрали всю землеройную технику, весь транспорт по вывозу вырытой земли, даже обыкновенные лопаты и другие инструменты, как «военную добычу». Работа должна была остановиться.
Есть много примеров, свидетельствующих о том, каким образом большевики старались осуществить идеалы коммунизма. В Вильнюсе была современно оборудована фабрика «Electric» по производству радиоприёмников, где трудилось 600 человек. Большевистские оккупанты, наверное, думали, что батюшке Сталину понадобится такая фабрика. Поэтому они новому совету рабочих предложили, чтобы он решил фабрику переместить в глубину Советского Союза. Совет рабочих единогласно отказался принять такое решение. Тогда вместо фабрики взяли и увезли сам совет фабрики. Был создан новый совет. Его члены, желая спасти свою шкуру, имея горький опыт, уже голосовали так, как хотели «друзья». Фабрика была «по просьбе рабочих» размонтирована и по частям увезена. некоторые из рабочих, чтобы не остаться без работы, хотели тоже уехать, но получили строгий ответ, что они там не нужны.
Чтобы лучше и удачнее удалось перевезти другие фабрики и заводы, был найден другой путь. На каждый намеченный для перевозки завод был назначен свой комиссар русский, и он уже формально решал судьбу завода. Всё-таки не вся промышленность Вильнюса была увезена таким образом. Осталось несколько пивоварней, одна фабрика табачных изделий, две небольших фабрики по изготовлению бумаги. Ну, и кроме этого, 30000 безработных.
Когда министр Литвы в Москве по-дружески обратил внимание Молотова на суть такой политики Советского Союза и на то, что Вильнюсский край для Литвы потерял своё материальное значение и что рабочие остались без хлеба, Молотов ответил так же вежливо и дружелюбно:
– Владельцы тех фабрик и заводов сбежали. А имущество, оставшееся без владельца, достаётся государству. Кроме того, владельцы сбежали до того, как Вильнюсский край был отдан Литве.
Надо признать, что с первого взгляда аргументация не была слабой. Стоит обратить внимание на то, что по договору 1920 года между Литвой и Россией Вильнюсский край был признан, как часть территории Литвы. По такой аргументации большевикам не надо было бы играть комедию ни с советами рабочих, ни с комиссарами фабрик. Они, наверное, раньше об этом не подумали.
Запоздалая аргументация формально имела, на взгляд большевиков, и другое основание: владельцев заводов практически не было, хотя никто из них никуда не убегал. Владелец «Electric» по делам своего завода уехал в Лондон ещё до того, как большевики ударили в спину Польшу. Других владельцев большевики поймали, как только вошли в Вильнюс, и увезли в отдалённые области советского рая. Ведь надо было защитить рабочих от плохого влияния.
Не знаю, какая более глубокая цель была у большевиков в удалении отдела истории Литвы из библиотеки Врублевского. Наверное, та же самая. Был размах освободить и библиотеку Вильнюсского университета от всех книг и рукописей, и книг по истории. Если большевики в своих манифестах о свободе, хлебе и свете имели в виду что-то благороднее или выше, чем тот свет электричества, который все ждали от станции в Турнишкес, то становится ясно, что они в этой области потрудились неплохо. Они хотели и духовный свет погасить так же радикально.
Не только из-за беженцев, но и из-за всех польских чиновников и служащих, сюда назначенных из Польши, но и из-за рабочих у нас было много забот. И не только из-за них. Ко мне ежедневно приходят плачущие жёны, матери, несчастные дети и грустящие родственники всех тех, которых большевики ни с того, ни с сего куда-то увезли. Все молят о помощи, обращаются за советами и указаниями, как можно было бы связаться с изгнанниками. Они думают, что Красный Крест может всё и может им вернуть членов их семей. Конечно же, делаю всё, что могу. Обращаюсь в органы нашего государства, в Международный Красный Крест. Советские органы всячески выкручиваются и объясняют, как только могут. Они говорят, что Красный Крест Литвы может заботиться только о гражданах Литвы и о тех жителях Вильнюсского края, у которых есть право на гражданство Литвы. Кроме того, советские органы хотят подождать, пока их судебные инстанции скажут своё слово. Они никого без вины не задерживают и не обижают. И так без конца. А когда уже не хватает аргументов, прямо говорят, что ничего не знают, могут ли разыскиваемые лица вообще быть где-нибудь у них. Через неделю, другую, третью возвращаются те же женщины, дети, старики и спрашивают, и смотрят горящими, покрасневшими глазами, хотят узнать, есть ли хоть какая-то надежда или весть. Сам не верю, что они смогут когда нибудь увидеть своих родных, но успокаиваю, утешаю.
За шесть недель оккупации большевики из Вильнюса увезли более 800 людей. Арестовывали и увозили не только капиталистов, промышленников, профессоров, чиновников, газетчиков, но и вождей рабочих, и простых ремесленников, хотя и совсем незаинтересованных в политике, но которых можно было подозревать, что они могут оказать влияние, по мнению большевивов, нежелательное. У НКВД, страшной тайной советской полиции, было несколько бюро жалоб, где любезно принимались анонимные жалобы и сообщающия, а доносчики получали по 5 рублей за голову. Если кто-то хотел кому-то отомстить или просто получить деньги, тут была хорошая возможность. А НКВД со своей стороны мог показать и гордиться, что он сотрудничает с широкими массами народа.
Можно было увезти и больше людей. Но, что так не случилось, виноват сам метод работы НКВД. Ведь НКВД придерживается гуманного, благородного метода работы. Он не прикасается к людям на улице, навещает их дома ночью, когда все спят, обычно с часу до трёх гочи. Задержанный исчезает в полной тишине и ему не надо опасаться, что на него могут глазеть соседи или встреченные на улице знакомые почешут затылок. Поэтому каждый, кто сам себя подозревал или не хотел быть проданным за пять рублей, не спал дома и искал ночлег где-нибудь в пригороде у какого-нибудь простого, но приличного рабочего. Это стоило дешевле. Конечно, по соображению безопасности люди меняли место ночлега, две ночи подряд не ночевали в том же месте.
Понемногу положение в Вильнюсе становится нормальнее. Большевистские плакаты исчезают с заборов и стен, как след страшного сна. Из-за нехватки товаров раньше закрытые магазины опять открываются каждый день, а очереди людей становятся короче. Лица людей на улицах уже спокойнее, яснее, исчезает привычка в страхе оглядываться. Люди не боятся между собой разговаривать. Конечно, Литва взяла на свои плечи бремя необычайной экономической тяжести, забрав себе Вильнюс и Вильнюсский край, но она с этим справится, и, без сомнения, не стоит опасаться. Всё будет хорошо, если не случится что-то неожиданное.
Большевики часть своих военных сил вывели из Вильнюса, красных офицеров стало меньше на улицах, но они ещё есть. По соглашению в Москве их уже давно здесь не должно было быть. Ничего, нужно лишь терпение, и они исчезнут. Исчезнут понемногу.
***
И. Шейнюс, один из основоположников литовского импрессионизма, остался верным этому литературному направлению до конца своей жизни. В книгах на шведском языке себя тоже проявлял, как представитель импрессионизма. Книга «Красный потоп» была написана за шесть недель на шведском языке и издана в Швеции в 1940 году. В 1941–1945 годы Игнас Шейнюс написал ещё три книги на шведском языке. В 1941 году книга «Красный потоп» была издана на датском языке, а через год (в 1942 г.) – на финском языке. На литовский язык она впервые переведена и издана в 1953 году в США, а в Литве – в 1990 году. Книга написана, как дневник, и разделена на 13 частей. Рассказ начинается с точной даты – 29 октрября 1939 года. Именно тогда СССР вернул Литве Вильнюс и Вильнюсский край, территорию, которую раньше (в 1920 году) от Литвы оторвала Польша. Документы были подписаны немного раньше, но в тот день армия Литвы вошла в эту территорию. В таких условиях И. Шейнюс, как сотрудник Красного Креста, возвращается в город своей юности и помогает наводить порядок. Он – свидетель и участник событий. Очень интересный рассказ о солдатах советских военных баз. Оказывается, многие из них знали, что из Литвы они будут увезены на Финскую войну (об этос говорится в книге). Это стало одной из причин дезертирства. Советский Союз обвинял Литву в похищении советских солдат, и это грозило серьёзным конфликтом. Советские солдаты находили приют у литовских фермеров. Так была сохранена их жизнь. Ещё И. Шейнюс рассказывает о том, как в Литве утвердилась советская власть. Даже трудно поверить, что он, сотрудник Красного Креста, осенью 1939 года заботился о беженцах, а через несколько месяцев, уже в 1940-ом, сам им стал и сбежал в Швецию к своей семье. Последняя дата в книге – 22 августа 1940 года. Именно в тот день он вернулся в Швецию, ещё свободную страну, и сильно переживал о судьбе родины и других маленьких стран.
Юргис Савицкис (1890–1952)
Юргис Савицкис (Jurgis Savickis, 1890–1952) родился в поместье Пагаусантис, недалеко от городка Арёгала (Литва) 2 мая 1890 года, умер в Рокабруне (Франция) 22 декабря 1952 года. В семье был самым старшим из 11 детей (выросло только 5). Хотя семья не была знатной, жила довольно зажиточно и считала себя принадлежащей к высшему сословию. Ю. Савицкис учился в гимназии в Москве. Там жил у своего дяди. В 1911 году он поступил на высшие курсы сельского хозяйства в Петрограде, но через несколько месяцев вернулся в Москву изучать искусство, а затем учился в Кракове. В начале Первой мировой войны участвовал в деятельности организаций по оказанию помощи беженцам из Литвы. В 1915 году был выслан в Данию. Там, работая в Красном Кресте, заботился о военнопленных из Литвы и познакомился со своей будущей женой. Поскольку Ю. Савицкис говорил на польском, русском, французском, датском и шведском языках и был высокообразован, после войны он стал дипломатом в скандинавских странах. С 1919 года был официальным представителем Литвы в Дании, позже – в Финляндии, с 1922 года – в Норвегии. Однако творческий огонь работа дипломата не погасила: в 1922 году в Берлине издан первый сборник рассказов Ю. Савицкиса «Sekmadienio sonetai» (Воскресные сонеты). После закрытия представительства в Копенгагене работал в Финляндии до 1927 года. С 1927 по 1929 год служил в Министерстве иностранных дел в Каунасе и одновременно руководил Государственным театром. С 1930 по 1937 год находился на дипломатической службе в странах Скандинавии. В 1937 году работал в Риге. В 1938 году был представителем Литвы в Союзе Наций в Женеве. Когда СССР оккупировал Литву, потеряв работу дипломата, Ю. Савицкис с семьёй жил во Франции, в Рокабруне, на вилле, которую назвал именем родного городка – «Арёгала». Умер от инсульта, похоронен в кладбище Рокабруна (Франция).
Первое произведение (фельетон) было напечатано в 1911 году. В основном писал рассказы (новеллы), статьи, но является автором романа и повести, ряда очерков. Издано 6 томов «Сочинений». Был не только писателем, но и дипломатом. В литовской литературе утвердился, как основоположник экспрессионизма.
Вор
Новелла
Как хорошо иметь собственный дом. Cвой дом, тепло. Изба полна людей, плетущих кандалы. У та та, тепло, хорошо! – Об этом может подумать человек, который, как собака, бродит, вытесненный из мира.
В накуренной и дымом наполненной избе старики рассказывали о разбойниках старых времён, как ими украденные лошади были привязаны к деревьям, как они от голода грызли кору деревьев, как священникам раскалёнными прутьями прижигали ноги.
Мальчик, вырезая дощечку и желая сделать из неё скрипку, мечтал и слушал.
– Ну, если теперь по заснеженному саду пришёл бы разбойник...
Разбойник казался мальчику высоким, милым, одетым в красивую чёрную одежду, как священник в блестящих калошах. Почему его таким представлял, он не знал.
Сегодня необычный день.
Воры украли лошадь у папы прямо из хлева.
Позвав людей на помощь и подготовив облаву, лошадь была найдена, вор пойман, брошен на дно саней и привезён домой.
По приезду домой вор был привязан в избе верёвкой к поперечной балке, удерживающей вогнутую стену. В рубашке, без сознания. Веревки глубоко врезались в бицепсы, голова роникшая, с пробитым виском и кровью на расстёгнутой рубашке, обнажающей его железную грудь.
Все разошлись, одни кушать – принимать гостей, другие – привести в порядок лошадей с санями.
Мальчик спокойно стоял напротив злодея, как будто кто-то крепко его держал. Он не мог угадать, где он его видел. Образ ранней мессы перед Рождеством напомнил ему этого злодея: зелёное лицо, рваная рубашка, поникшая голова... На большом алтаре прибитый к кресту Христос имел такое же сходство.
Какой «негодяй»!
Вытащив солому из кровати, он осторожно подполз по скамьям к вору, тыкал солому ему в нос.
– Ты могущественный, ты можешь одним взглядом швырнуть меня на землю, но ты ничего не можешь со мной сделать, – так складывался хаос мыслей в детском сознании.
Вор, открыв красные глаза, обвёл взглядом избу.
Будучи настоящим фермером, зная, что с грабителем нужно обращаться по закону, хозяин спросил голосом настоящего лицемера:
– Может, гость, позавтракаешь?.. Свинину?
– Скоро тебя самого угощу свининой.
Вор очнулся. Он чувствовал приближение беды. Он был полон решимости отстоять свою «разбойничью» честь и отвечал тихим сердитым голосом.
– Заткнись, вор. Я скоро прикончу тебя здесь.
– Посмотрим, кто кого.
Голова вора билась об стену, а ноги избивались башмаками с подковами.
– Штиль! – крикнул хозяин голосом усталого и утомленного человека, выбегая из избы, хотя вор и не думал отвечать, только глазами, полными злого огня, провожал хозяина.
Мальчик, заползший в самый дальний угол под кроватью, проснувшимися глазами смотрел на эту жуткую комедию.
– Папа, говорят, добрый, но зачем он так ужасно избивает вора! – мелькнула болезненная мысль в висках мальчика.
Мальчик был полон решимости освободить вора.
В этот час его не волновало, что будет дальше. Теперь ничто не могло его остановить.
Некоторое время спустя, когда тяжелая работа была близка к завершению, он решил спросить:
– И ты ничего не сделаешь со мной – папу избивать не будешь? – Потом с мужской бдительностью добавил. – Знаешь, дальше могу и не развязывать!
Вор был почти полностью освобождён, и мальчик не смог бы бороться с такой силой, как по весенней реке плывущие льдины. Обречённый человек молчал, смотря на пол. Возможно, он переживал свои лучшие часы в жизни.
Когда последняя верёвка упала с вора, он, неестественно сгорбившись, не спеша оказался у двери. Пробормотав что-то, вроде: «Дитя, прощай», сжал его всего и прижал к своей груди.
Прощание двух мучеников.
Вор ждал. Слёзы наполнили глаза мальчика и покатились по его щекам на серую с синими полосками рубашонку.
В этот час в его родившейся душе стали греметь моря светлой хрустальной жалости.
Он в тот день был внесён в список людей. Он чувствовал такую тоску, как будто этот вечер никогда не закончится. Не видя больших мистерий, он теперь почувствовал много для него драгоценного.
Вечером мальчик услышал, что вора поймали и, привязав к маленьким жёлтым саням, тащили по снегу, но этот факт он уже не анализировал. Он чувствовал сильную волю к будущему.
***
Юргис Савицкис – человек Западной культуры, представитель модернистской прозы, экспрессионист, мастер коротких новелл. У него слова ёмкие, большое внимание уделяется деталям. Сюжет новеллы «Вор» несложный, но каждый персонаж осуществляет свою идею. То же самое событие оценивается глазами взрослых и ребёнка (мальчика). Взрослые проявляют жестокость к вору и вызывают соответствующую его реакцию. Мальчик проявляет сочувствие, гуманность. Автор показывает, как постепенно созревают его мысли, как они ведут к благородному поступку. Освобождение вора – не только благородный поступок, но и пробуждение человеческих чувств и вора, и мальчика.
Повилас Гаучис (1901–1991)
Повилас Гаучис (Povilas Gaucys, 1901–1991) родился 1 декабря 1901 года в селе Вижуонос, недалеко от города Утена, умер 12 ноября 1991 года в Каунасе. Он – переводчик, дипломат, редактор. В 1920–1927 годы изучал литовскую, французскую и испанскую филологию в университетах Литвы, Монпелье и Риги. В 1927–1929 годы – заместитель консула в Латвии, в 1930–1935 годы – консул в Аргентине, в 1935–1938 годы – консул в Бразилии. С 1938 года до оккупации СССР работал в пресс-службе Министерства иностранных дел Литвы. Переводил произведения западноевропейских и античных классиков. В 1944 году уехал на Запад. В 1949 году переехал в США. Переводил и оставлял сборники рассказов латиноамериканских, английских, испанских, португальских и американских писателей, переводил и составлял антологии итальянской, португальской и французский поэзии ХХ века. Составил библиографию прессы литовского эксода в 1970–1979 годы. Работал редактором. Написал мемуары «Между двумя мирами» (издано в 1992 г.).
Между двумя мирами
Мемуарная проза
Договоры Литвы с государствами Южной Америки
В 1930 году в Буэнос-Айрес, Аргентина, и в Сан-Паулу, Бразилия, уже были открыты консульства Литвы, которые заботились о наших эмигрантах и защищали их дела. Третье консульство открылось в начале мая того же года, хотя там была небольшая группа литовцев.
Большинство эмигрантов сплотилось в промышленных центрах этих стран (гораздо меньше было в Монтевидео, Уругвай), потому что там было легче найти работу. Работая на фабриках или в крупных компаниях, зачастую с довольно примитивным оснащением, они часто попадали в аварии, получали травмы различных частей тела, а иногда бывали случаи смерти. При решении таких вопросов консульства Литвы столкнулись с двумя важными проблемами: бесплатное лечение и компенсация за палец, руку, ногу, голову, отрубленные машинами компании, или смерть. Поскольку у Литвы не было соответствующих соглашений с этими странами, больницы отказались лечить наших пострадавших граждан бесплатно, а учреждения власти потребовали компенсацию от компаний. Доктор П. Мачюлис из Сан-Паулу и я из Буэнос-Айрес встревожили Министерство иностранных дел, призывая к срочным переговорам с правительствами Аргентины, Бразилии и Уругвая о заключении таких соглашений. Поскольку консулы не могли это сделать, а наша дипломатическая миссия в Южной Америке ещё не существовала, Министерство иностанных дел поручило послу Литвы в Берлине В. Сидзикаускасу встретиться с послом Аргентины в Германии. Вскоре, 30 июля 1931 года, в Берлине было подписано соглашение о бесплатном лечении литовских эмигрантов в больницах и бесплатной медицинской помощи. Подобное соглашение с Бразилией не было подписано, но др. Мачюлис нашёл выход. Ему удалось убедить главного директора крупнейшей больницы в Сан-Паулу доктора Рангела Пестана, по постановлению которого все литовские рабочие, как бедные и безработные, лечились в этой больнице бесплатно.
Практика жизни показала, что консульства не могут охватить все дела наших граждан, поскольку они не могут заключать и подписывать контракты, литовское правительство решило открыть посольство Южной Америки с резиденцией в Буэнос-Айрес, закрыть консульство в Рио-де-Жанейро, персонал отправить в Буэнос-Айрес.
В середине 1932 года, когда начало работу посольство Литвы в Буэнос-Айрес, одной из его важнейших задач было скорейшее урегулирование выплаты компенсации нашим гражданам в случае несчастных случаев. Это потребовало подписания соответствующего соглашения с правительством Аргентины. В то время министром иностранных дел Аргентины был Др. Карлос Сааведра Ламос, профессор международного права, очень влиятельный человек, который не препятствовал быстрому заключению и подписанию такого соглашения. И этот договор 20 октября 1932 года был подписан в Министерстве иностранных дел Аргентины нашим представителем Т. Даукантасом и министром иностранных дел Аргентины Др. К. Сааведра Ламос. По этому поводу представитель Литвы в честь Др. К. Сааведра Ламос приготовил обед в роскошном Жокей-клубе в Буэнос-Айрес, где многие дипломаты, у которых не было хороших просторных помещений, готовили приёмы. На нём присутствовали высокопоставленные чиновники и члены местного дипломатического корпуса. Они сидели за гигантским круглым столом, со вкусом украшенном цветами. Генерал Даукантас и Др. К. Сааведра Ламос выступили с короткими речами, приветствуя дружеские отношения.
У нас также было торговое соглашение с Аргентиной, потому что Литва экспортировала фанеру и казеин в Аргентину. Такое соглашение от имени Литвы подписал посол Литвы в Буэнос-Айрес Йонас Аукштуолис, а от имени Аргентины – её министр иностранных дел Хосе Мария Кантило 25 ноября 1938 года.
Были проведены переговоры с Министерством труда Бразилии по урегулированию социальных вопросов наших эмигрантов в Бразилии, но никакого соглашения достигнуто не было. 11 ноября 1932 года в Рио-де-Жанейро подписано торговое соглашение. Его подписал от имени Литвы генерал Теодор Даукантас и от Бразилии Афранио де Мело Франко, министр иностранных дел Бразилии. Это соглашение 28 сентября 1938 года было расширено. Новое соглашение подписали министр Литвы Йонас Аукштуолис и министр иностранных дел Бразилии Марио де Пиментел Брандео. В тот же день эти же лица подписали ещё один договор об экстрадиции преступников. Насколько мне известно, за всё время существования независимой Литвы литовское правительство ни разу не потребовало выдачи преступников. Хорошим отношениям Литвы с Бразилией способствовали хорошие отношения Афранио де Мело Франко с доктором Довасом Заунюсом. Когда они встретились в Женеве на заседаниях Лиги Наций, обсуждали нашу растущую эмиграцию в Бразилию и способы более эффективного решения ситуации с эмигрантами. Когда я уезжал из Буэнос-Айрес, во время прощания доктор Заунюс сказал, что поговорит с послом Аргентины в Берлине о более быстром получении моей экзекватуры (документа, удостоверяющего признание консула государством пребывания) и с доктором. А. Мело Франко о делах всех наших граждан в Южной Америке.
Поскольку в Уругвае, практически в Монтевидео, наших эмигрантов было гораздо меньше, и большинство из них работали на местных скотобойнях, несчастных случаев было намного меньше. Поэтому никаких социальных соглашений с Уругваем подписано не было. В то время Уругвай был очень либеральным государством, единственным в Южной Америке, признавшим Советский Союз. Его посольство в Монтевидео было центром советской шпионской и коммунистической пропаганды. Там же собрались литовские коммунисты и могли свободно действовать. Они издавали журнал и всячески подрывали общественную деятельность диаспоры. Они оклеветали Литву, её строй, в эксоде действующие организации, их деятелей, священников и особенно посольство Литвы. Может быть, именно по этой причине генерал Т. Даукантас первым попытался заключить с Уругваем соглашение о выдаче преступников.
Поскольку отсутствовала цензура прессы, единственным способом защиты от клеветников был суд. Однако подавать в суд было очень непрактично, потому что он занимал очень много времени, был дорогостоящим и непопулярным в Южной Америке. По мнению генерала Даукантаса, лучше разобраться с этим делом путем заключения соглашений с правительствами соответствующих стран о выдаче преступников. Само существование такого соглашения не позволяет преступнику поселиться в этой стране и вынуждает его оставаться более спокойным, поскольку он может быть возвращён в страну его происхождения. Переговоры по этому соглашению с представителями правительства Уругвая увенчались успехом. Были подготовлены и утверждены тексты соглашения на литовском и испанском языках.
24 ноября 1933 года я сопровождал генерала Т. Даукантаса в Монтевидео, где он подписал договор от имени Литвы в Министерстве иностранных дел Уругвая, а от имени Министерства иностранных дел Уругвая – министр иностранных дел А. Мане.
По этому случаю генерал Т. Даукантас в честь министра иностранных дел Уругвая устроил обед в отеле «Сервантес», на котором присутствовали председатель Сената, несколько членов парламента, высокопоставленные официальные лица и члены местного дипломатического корпуса, в том числе посол Германии Г. Морат, в прошлом долгое время находившийся представителем Германии в Каунасе, хороший знакомый Даукантаса, неясно, за какие грехи попавший в далёкую Южную Америку. Фото этого обеда мне подарил Феликсас Стунгявичюс, нынешний консул Уругвая в Чикаго, а его отец Игнас Стунгявичюс тогда помог мне подготовить этот обед. Это – единственная фотография, которая у меня есть с моей дипломатической службы, потому что все остальные остались в Каунасе, на улице Бугос 23. Дом со всем имуществом был национализирован, и не удалось выяснить, сохранилось ли что-то или нет.
В 1935 году «Colon Opera» объявила, что в зимний сезон, кроме других, будут поставлены две русские оперы, в которых на русском языке будут петь солисты литовской оперы Кипрас Петраускас, Антанас Мажейка и Винце Йонушкайте-Зауниене. Были поставлены три русские оперы: «Борис Годунов» Мусоргского и две оперы Римского-Корсакова. Прекрасно спел К. Петраускас и эффектно исполнил очень сложную роль Гришки Кутермаса. Удачно выступили Йонушкайте и Мажейка. Однако из-за совсем чужого тем людям русского духа и непонятного для них языка особого успеха они не добились. Петраускас, хоть и был достоин, не получил аплодисментов публики, как это было с поющими итальянскими солистами, такими как Вольпи, Сципа и другими.
Поскольку у Даукантаса и его супруги не было контакта с нашей оперой, наши солисты после визитов вежливости не поддерживали более тесных контактов с посольством. Они общались с русскоязычными солистами и дирижёром Э. Коппером, усилиями которого они были приглашены петь в театре «Colon». После гастролей они выступали в литовских колониях в Буэнос-Айрес, Монтевидео и Сан-Паулу.
Госпожа Э. Петраускене, сопровождавшая своего мужа во время этих туров, очень заботилась о своем Кипрасе, чтобы не удалился куда-нибудь с коллегами после спектакля, поэтому она дождалась окончания оперы в зале ожидания и сразу же забрала его под свою опеку, что Кипрасу не понравилось. В целом сложилось впечатление, что если бы наши солисты пели в итальянских операх, их успех был бы несравненно больше. «Борис Годунов» даже с Шаляпиным проходил в полупустом зале.
Во время пребывания семьи генерала Даукантаса в Буэнос-Айрес у меня были ещё две короткие поездки. Одну в город Тандил, к югу от столицы, очень шумный и великолепный, с редким природным явлением в его окрестности: на двух скалах, как будто сброшенная, лежит гигантская скала, которая, как говорят, покачивается от сильного ветра. Было интересно не только увидеть это явление, но и понаблюдать за аргентинцами, живущими в провинциальном городе. Их жизнь, несмотря на разницу в климате, очень похожа на состояние наших городов такого же размера. В некотором смысле даже более интенсивная.
В следующий раз, когда был трёхдневный праздник, я поехал в Конкордию и Сальто на аргентинско-уругвайской границе, на разных берегах реки Уругвай. С аргентинской стороны в реке много огромных камней, а на мелководье можно купаться. Пройдя по длинному мосту в уругвайский город Сальто, сразу можно почувствовть медленный, сонный ритм жизни маленького городка в маленькой стране, неуклюжесть горожан, отсутствие чистоты, довольно бедные магазины, низкий уровень жизни. Что касается Аргентины, то город Конкордия намного оживлённее и богаче. В его окрестностях много садов и виноградников. Я посетил одну винодельню. Её вина очень вкусные и ароматные, производятся в небольших количествах. Хозяин угостил, и я потом купил целый ящик. В большом саду фабрики проводятся различные опыты с фруктовыми деревьями. Например, после прививки апельсиновой веточки к лимонному дереву или наоборот получается нечто вроде гибридного плода: лимон слаще, а апельсин более кислый.
Имея больше свободного времени, я читал произведения испанских и испанско-американских писателей. Лучше выучив испанский язык, я начал переводить новеллы писателей Унамуна, Азарина и испанской Америки. Первой новеллой, которую я перевёл с испанского, была Азарина «Первое чудо», опубликованная в 1930 году в журнале «Жидинис». В то время был известен аргентинский писатель Хьюго Васт (Густаво Адолфо Мартинез Зувириа). Мне понравился его роман «Золото», в котором он рассказывал о попытках евреев утвердиться в мире. Я перевел его и передал Обществу Св. Казимираса в Каунасе, чтобы издать. Пока произведение готовилось к печати, большевики, оккупировавшие Литву, разбросали всё и уничтожили рукопись.
Аргентинский писатель Мануэль Гальвес прославился своими историческими и психологическими романами. Он был президентом Общества аргентинских писателей. Возникла мысль познакомиться с ним. Когда я пришёл в штаб-квартиру общества, нашёл его и его секретаря, поэта Артуро Капдевиллу. Познакомившись с ними, я рассказал им о деятельности литовских писателей и подарил им две книги о Литве на французском языке. Со своей стороны, они подарили мне несколько своих книг. Одна из них – драма Капдевилы «Песня Суламииты», которая мне очень понравилась. Я отдал её своему коллеге Антанасу Вилутису, чтобы он перевёл. Вилутис красиво перевёл и напечатал в «Науёи Ромува». Вдохновленный мной, Вилутис написал сам и даже опубликовал два сборника стихов. Позже он перевёл поэму известного аргентинского поэта Иозефа Германдеса «Мартин Фиерро», первая часть которой вышла в Буэнос-Айрес в 1963 году.
Мануэль Гальвес не только прочитал книги, которые я ему подарил, но и в статье о значении культурной пропаганды привёл пример небольшого, недавно восстановленного литовского государства, которое не пожалело денег на книги о Литве и на эту работу пригласило известных французских писателей. А богатое аргентинское государство не ценит культурную информацию и ничего не делает для исправления широко распространённых вводящих в заблуждение и часто клеветнических новостей, оставляя всё на частную инициативу, которой также очень не хватает.
Были случаи, когда журналисты просили информацию или статьи о Литве. Я не упускал таких возможностей и давал им нужную информацию, а иногда и статьи. Я написал статью о янтаре – литовском золоте – для одного экономического журнала. В статье опубликована карта побережья Литвы.
***
Хотя большую часть своей жизни Повилас Гаучис прожил за границей, он заботился о литовстве там и всегда носил это в своём сердце. Он внёс огромный вклад в культурную и политическую жизнь Литвы. В книге «Между двумя мирами» он много рассказывает о важных событиях в жизни страны.
Книгу интересно читать, потому что она содержит не только сухие факты, много географических вставок о Южной Америке, любопытных ситуациях, а также автор поделился своими знаниями истории и ситуации в Литве, описанной в то время (Первая мировая война, Вторая мировая война, русская и немецкая оккупация и массовая эмиграция, лагеря беженцев). Этот период Литвы – один из самых интересных с точки зрения истории и один из самых жестоких.
В этой книге много говорится об эмиграции. Это – не только серьёзная проблема Литвы прошедших веков, но и сегоднешних дней.
Антанас Вайчюлайтис (1906–1992)
Антанас Вайчюлайтис (Antanas Vaiciulaitis, 1906–1992) родился 23 июня 1906 года в деревне Дидейи Шяльвяй, недалеко от Вилкавишкиса, умер 22 июля в 1992 года в Вашингтоне (США). Он – писатель, переводчик, дипломат, литературный критик, поэт. В Вилкавишкисе окончил гимназию «Жибурис», в Каунасском университете изучал литовский и французский языки и литературу, педагогику, психологию. Знания французского языка углублял в университетах Гренобля и Сорбонны. Работал в телеграфном агентстве Литвы ЕLТА. В начале 1940 года министр иностранных дел Литвы Юозас Урбшис его назначил в дипломатическую службу в Ватикан. После того, как Литву оккупировал СССР, А. Вайчюлайтис не мог вернуться на родину. Уехал жить в США. Преподавал в колледже Минеароля в Томпсоне, в университете Фортгама изучал английскую и американскую литературу, в университете Скрантона преподавал французский язык и литературу. 25 лет работал в информационном агентстве в Нью-Йорке «Голос Америки», потом – в Вашингтоне. В 1950–1964 годы был главным редактором литературного журнала «Айдай». Делал переводы с французского языка (особенно стоит отметить переводы произведений Оскараса Милашюса). Подписывался под псевдонимом Ауг. Рагинис. Самое известное произведение – роман «Валентина».
Проиграть скрипку
Новелла
Йокубас вышел из избы. Пусть себе жена там ворчит, зачем он на вечеринках играет, зачем время впустую тратит. Но как ему отказаться, если парни берут его за руку, и девушки говорят: «Ну, дяденька!»
Во дворе уже стемнело. Среди чёрных туч иногда ещё просвечивало небо. Ветер свистел и рвал соломенную крышу. Под ногами шелестели листья. С поля прибежавший пёс ласкался к Йокубасу, который спрятал под плащ скрипку и повернул на дорогу. Опустив голову, надев мятую шапку, ремнём затянув брюки, он брёл осенним вечером, оставив там жену, кучу ребятишек, земельный участок, правда, песчанной, непродородный.
Некоторое время он шёл по мокрой, скользкой тропе, потом отправился прямо по клеверному лугу, между узкими грядками, пашнями и подошёл к дому Кайстиса.
Изба была подметена, полита водой, окна открыты, чтоб не было душно.
Йокубас поздоровался и сел в углу. Некоторое время спустя, он уже водил смычком по струнам и ногой отбивал такт по полу, но осторожно, как по стеклу. Прикрыв глаза, он смотрел на танцующих. В его сердце было весело и уютно. Он отбивал такт по полу, а первая струна теперь говорила таким тонким голосом, что ему казалось, как будто маленький ребёнок стоял на ветру и кричал. Но другая струна стала говорить, как молодая, шустрая девушка, голос которой весёлый и шаловливый. Потом уже был слышен мужской голос, прозрачно и ярко отвечающий второй струне. А последнюю струну он не любил, только коротко провёл по ней. Раздалась мрачная вибрация, и музыканту показалось, будто какй-то сонный господин, сидя высоко на облаке, свесив вниз ноги, ругал бы всех: и ребёнка, и девушку, и того доброго парня.
Нет, Йокубасу не понравилась эта мрачная струна, и он взглянул на стол. Там шла работа: мужчины бросали карты, швыряли деньгами. Музыкант бы с радостью присоединился к ним, но знал, что танцоры не отпустят его. А игроки, как назло, ему махали руками и жестами приглашали присоединиться к ним и даже звали к себе: «Дядя, сегодня всем чертовски везёт». Он водил смычком по струнам всё быстрее и быстрее, пары кружились всё стремительнее, лица танцоров разгорячились, покраснели, пот выступил на лбу. Йонас Ужвадис и Анеле Сабайтите перестали танцевать и сели на скамейку. За ними последовало несколько других.
Теперь у Йокубаса будет свободное вреия. Он сказал:
– Пора водить хоровод, а я отдохну...
– Садитесь к нам, дядя, – из-за стола раздался один голос.
Дважды это повторять не пришлось. Он подошёл к столу, положил деньги, получил карту. И вот хозяин проиграл ему. Викторас Жюринис проиграл, Людвикас Сектис проиграл. Трое подряд проиграли. Мужчины, которые были рядом, смеялись и говорили:
– Видишь, только руку приложил и сразу всем нос утёр!
– Ну, подожди Йокубелис, в следующий раз тебе от меня не вырваться, – говорил хозяин.
Он сейчас держал банк, и он же выдавал карты. Первые выиграли. Когда пришла очередь музыканта, он сказал:
– Ну, Кайстис, может, не ограбишь меня – беру за всё!
– Йокубас, не прощу, останешься тощим, как налим, – говорил хозяин.
Скрипач взял вторую карту. Что тут творится – только младшие карты и дамы! Дай ещё! А теперь хуже, – только семнадцать очков! Конечно, Кайстис наберёт больше, он никогда живым не сдастся.
Хозяин положил на стол неоткрытую карту: хочешь – бери, не хочешь – не бери. Йокубас сомневался. Может, повезёт... а если не повезёт... Все деньги проиграл! Совсем не смешно! Он послюнявил указательный палец и наложил на карту. Она прилипла и стала подниматься. Должна счастье принести. Нет, этого ещё не хватало! Он оттопырил пальцы, стал их водить одного вокруг другого, ворожить, повторяя: «Повезёт, не повезёт, повезёт...»
– Повезёт! – сказал он громко и открыл карту...
Было только шесть очков.
– Йокубас, как тебя растёрли! – кричали мужчины.
Он покраснел, отсчитал деньги – все, сколько имел, – и готов был подняться и уйти. Но какой позор! Потом все будут смеяться, зубы скалить! Если отойдёшь, насыпав себе в карман звонких монет, всё будет хорошо. А теперь куда глаза девать, если кто-нибудь скажет: «Дяденька, ну и обчистили тебя!» Надо ещё раз попробовать. В долг. Ведь когда-нибудь повезёт. И почему бы не сейчас?
Он вспотел, покраснел, но сидел молча. Когда наступила его очерель, он, не спросив, сколько есть в банке, сказал:
– За всё.
– Так много! Оставь нам хотя бы половину! – говорили другие.
– Ничего! Беру за всё! – Йокубас повторил.
Ему сейчас казалось, что он действительно должен выиграть! Иначе и быть не может.
Имея короля, он получил семёрку и обрадовался. Теперь он мог получить восьмёрку, девятку или даже на одно очко больше. Почти смеясь, он открыл новую карту и не взглянул на неё, только смотрел на хозяина.
– Туз, – сказали мужчины.
– Туз?
Йокубас действительно получил туз, ещё и жирный!
Это сработало...
Кайстис был умным человеком. Он сказал:
– Ну, музыкант, не грусти. Даю отыграться за долг. Точно выиграешь!
Йокубас взял карту. Только Викторас Жюринис сказал:
– А что будешь ставить, дядя, если проиграешь?
– Да да! – согласился Людвикас Сектис. – Нужно что-то.
– Что ставлю? – сказал музыкант и схватил руками за карманы, но там было пусто – ни гроша.
– Что ставлю? – спросил он, оглядываясь и заметив скрипку.
Ничего больше не осталось.
– Вот что ставлю, – сказал он и показал последнее своё богатство.
Это был риск, большой риск, но он лишён успеха не навсегда! Нет, он не расстанется со своим любимым инструментом – как можно даже подумать об этом! Даже тогда, когда на столе лежало двадцать шесть очков, он был не в состоянии осознать, что случилось. Он сидел, моргал глазами и не осмеливался даже пошевелиться.
– Боже ты мой, кака катастрофа!
Может быть, ему вернули бы? Нет, он боялся, – страшно ему было умолять. Да, скрипки у него больше не будет, новую ему в такое время не купить! Не будет кому свою грусть высказать, не сможет больше молодых веселить. А что жена скажет? Она будет кричать, как сорока. Теперь ей даже на глаза нельзя показаться.
Девушки и парни окружили Йокубаса и просили:
– Дяденька, уже отдохнул! Играй, играй!
– Не будь таким гордым дяденька! – говорили они и смеялись.
Играй! А скрипку уже вертит в руках хозяин! Вот и пойдут разговоры по всей деревне, но всему приходу. Целый месяц над ним будут смеяться, у всех с языка не сойдёт.
Он был так огорчён, что даже не почувствовал, как хозяин положил ему руку на плечо. Только после резкого толчка он с испугом взглянул на Кайстиса, который ему уже несколько раз повторял:
– Говорю, мне не нужна твоя скрипка. Не сиди, только играй. Видишь, танцоры уже беспокоятся.
Йокубас встал и с удивлением развёл руками. Он стоял смущённый и не понимающий, что вокруг происходит.
Хозяин весело рассказывал:
– Что мне делать с ней, с этой скрипкой? Пусть Бог тебе даёт здоровье, чтобы ты долго молодых веселил... Мне она не нужна... Возьми и играй...
Йокубас всё не мог прийти в себя.
Только когда Кайстис к нему подошёл, сказав «дай ус!», поцеловал и отдал скрипку, ему опять всё стало ясно и весело. Молодые начали аплодировать, громко кричать, хвалить хозяина и музыканта, который весело говорил, показывая на скрипку:
– Я её как ребёнка... как ребёнка любил... Я скоро буду играть, скоро...
Когда на рассвете он шёл домой, ему казалось, что от звезды до звезды кто-то протянул струны, и теперь они там играют. И весь мир звучит и радуется: и ветви ивы, и трава, и тот маленький жук, который на зиму вглубь земли закапывается.
***
Антанас Вайчюлайтис рассказал интересную историю из деревенской жизни. В доме богатого фермера Кайстиса молодёжь собирается веселиться, мужчины – играть в карты. Тут всем руководит хозяин. Скрипач Йокубас приходит веселить молодых. Неожиданно для всех он начинает играть в карты. Ему везёт, а хозяин предупреждает: «Ну, подожди Йокубелис, в следующий раз тебе от меня не вырваться. Йокубас, не прощу, останешься тощим, как налим». Музыкант проиграл все деньги и чуть не остался без скрипки. Хозяин дома хорошо понял сложившуюся ситуацию: если он заберёт у музыканта скрипку, то лишится части доходов, люди не будут собираться в его доме, в деревне пойдут разные разговоры и сплетни, на него будет сердиться молодёжь. Поэтому Кайстис старается мирно решить конфликт, ведь его предупреждение стало реальностью. Он думает о последствиях. Ведь Кайстис – умный человек. Ему очень важно, что люди о нём думают и говорят...
А. Вайчюлайтис – писатель четвёртого десятилетия 20-го века. Он выделяется особо светлым гуманистическим мировоззрением и вниманием к эстетическому совершенству формы произведения. Он – один из самых ярких представителей христианского гуманизма в литовской литературе, близок таким мастерам французской и итальянской литературы, как Андре Моруа, Франсуа Мориак и Джованни Папини. Стилистикой, западной ориентацией он напоминает Юргиса Савицкаса и Генрикаса Радаускаса. А. Вайчюлайтис – представитель зрелой и свободной культуры искусства независимой Литвы.
***
На дипломатической службе довоенной Литвы работало много людей, но только 7 литераторов (они – поэты, писатели, журналисты, переводчики и критики литературы). Некоторые из них свои произведения (или некоторую их часть) писали на языках стран, в которых служили. На эту службу в большинстве случаев приглашались те известные литовцы, которые в 1918 году жили в зарубежных странах. Были нужны люди, знающие разные иностранные языки, довольно известные и готовые работать во благо родины. Некоторые из них на службу отправились прямо из Литвы. Они в разное время уехали из страны, чтобы ей верно служить. Время их службы совпало со временем второй волны эксода. С 15 июня 1940 года Литву оккупировал СССР, и они уже не могли вернуться на родину. Они жили в странах Европы или переехали в США, некоторые из них присоединились к литераторам эксода.