***
Хрустальный день задуман был
в подарок мне, мне, – не ина;че.
За все обиды, неудачи,
«сиротский» отпуск в декабре –
хрустальный день – на память мне!
Начало декабря с зимою не спешило.
Бурьян ветра;
ми ворошило,
дождем кропило.
Пригревало
порою солнце.
Отливало
свинцом и синью на пруду.
В ночи;
меж облаков звезду,
алмазом в бархате, являло.
И с каждым днем все оголяло
и удаляло горизонт.
Пока, однажды, вырвав зонт,
нас не ударил шквал упруго.
Пока под кров, тесня друг друга,
мы не забились.
Озорно;
хлестало стру;ями в окно.
Потом… Потом такое было!
Всю ночь лило;, гремело, выло!..
К утру – ни грязи, ни воды.
Мороз! Застывшие пруды!
И – яркость! Солнечно окрест!
Скорей на пруд! А там и лес!
Скорей! Скорее!
Что за сон?!
Стеклянный лес!
Волшебен он…
Хрустально всё.
Хрустален звон
ветвей, которых мы касались,
сосулек, что с ветвей срывались.
Стволы стеклянно-ледяны.
Под солнцем, с южной стороны,
как в баккара, игра огней.
Природа дарит тот из дней,
который трудно повторить,
но тем приятнее дарить.
***
Голубая пчела… Бывает?
Не бывает.
Ее, скажут, нет.
Голубая пчела летала,
а, быть может, так падал свет…
Серый бархат брюшка; охвачен
Чередой золотистых колец.
Голубое мельканье –
задача легких крыл, –
как дрожащий венец.
Сотню лет, миллионы мутаций.
Новый вид в хаотичном пылу?
Вдруг впервые, так может статься,
я нашла голубую пчелу?
Пробежала, прости меня, мимо.
Все спешим, голубая пчела,
и пчела ль ты, мелькнувшее диво?
Миг – и душу навек заняла.
Сотни лет, миллионы мутаций.
Мысль в пространство, –
как в пашню, – зерно.
– Голубая пчела! Убранство
подойти ей такое должно, –
жизнь решит.
И не мне дивиться…
Но однажды, мечта смела,
за пыльцой золотой явиться
в мир должна голубая пчела!
СОН
(Чехов и Книппер)
Веранды. Солнце.
Море. Пена.
Цветов, улыбок,
шляпок смена.
Он в белом.
Элегантен. Молод.
Он весел. Счастлив!
– Боже!
Холод!
Щемящий холод на душе.
Еще мы вместе, но уже…
Уже, быть может,
час последний
он улыбается так мне!
Душа кричит: – Не дам! –
судьбе.
Собой закрою. Обойму!
Болезнь его в себя приму,
переборю, перегорю.
Не смей! Не дам!
А говорю
беспечно, весело, чтоб он
не верил в то, что обречён…
..................................................
Не смею кинуться, обнять я,
не дать,
не выпустить из рук.
Не смеет смерть
прийти в объятья!
Но я не смею! Я!
А вдруг?
Ведь он не чувствует,
не верит,
что гробовые рядом двери…
Не омрачить. Не напугать!
Не зарыдать. Не закричать!
Ведь вот, живой он!
Как же так?
Назавтра – смерть?
Назавтра – мрак?
Не будет видеть солнца он
и всех,
и вся, во что влюблен!
Из всех живущих, посмотри,
сравнится кто с ним?
Не бери, судьба!
Повремени!
***
У отходящего
из жизни
всегда есть
«завтра»…
Верит он,
живущей плотью ощущает,
что миг текущий –
не последний.
Еще он дышит, видит он,
он чувствует.
Он – «должен»!
Земные действуют дела.
Не верит естество,
что в миг сей,
вот эти люди, эти вещи,
привычные,
почти живые,
которых он
коснуться может,
хотя бы взглядом,
вдруг – отпустят,
не защитят еще немного.
Они же есть!
Они же будут!!!
– Как?!
Должен я исчезнуть?!!
И сейчас?!
То невозможно!
Это дико!!!
Нет! Не сейчас!
Конечно, это неизбежно.
Быть может, завтра…
Завтра… Но… –
И, не заметив, –
исчезает…
ПАМЯТИ ОТЦА
Манфановского Александра Евгеньевича,
умершего 20 июня 1961 г.
Метут июньские метели,
бело от снега тополиного.
Не всё пропели,
что хотели,
а песня рядом лебединая.
Средь зноя, радости,
цветенья
она закружится метелью,
дороги белые расстелет
и унесет, и станешь
тенью.
А лето будет лучезарно
любить, смеяться и родить.
Живое вечно благодарно
за то, что довелось
прожить.
***
Не страшно мне из жизни уходить.
Дитя природы, растворюсь в природе
и в веснах вечно буду жить.
Весною раннею,
когда лиловой дымкою земля окутана,
и крошка лист резной и верба-б;рхатка,
на голых ветках к жизни тянутся,
и на закатном, зелено-розовом,
и долго светлом небе видятся,
когда травинки и листочки
пересчитать еще возможно, –
когда полно всё силой жизни,
неясностью и верой в торжество, –
я растворяюсь,
становлюсь листом и веткой,
в мир суеты людской вернуться не хочу.
Хочу я слушать жизнь,
ветр; встречать и зори,
под солнцем пряно млеть
и отдыхать под тучей низкой, теплой.
Потом в туманы кутаться
и инеем седеть.
Неуловимый, каждый миг прекрасный,
природы, жизни, ловить и впитывать.
И вечно, вечно жить!
Анастасии Цветаевой
к 90-летию
– Когда Ася входит, мне кажется,
солнышко входит вместе с ней! –
сказала мама с улыбкой.
Анастасия Цветаева
«Воспоминания»
Ушел Цветаев, подарив музей.
Ушла Марина, нам стихи оставив.
Лишь Ася, солнышко,
не покидая дней,
живет, себя и прошлое прославив.
Не поддается старению свет.
Старости нет у горенья.
Солнечный зайчик из канувших лет
перелетел поколенья.
«Воспоминаний» далекая сказка,
старых ключей обретённая связка.
Только какой от какого замка?
Люди ушли. Навсегда. На века.
Связь прервалась.
Но живая рука
двери привычно, легко открывает…
Асенька! Солнышко! Все оживает!
Можно увидеть, коснуться её, Асю,
– живое былое,
и заглянуть, как в жилище своё,
– прошлое. Счастье какое!
Если из мира ушедших, оттуда, –
Асенька с нами!
О, славное чудо!
Стойкое мужество, вера и сила –
хрупкая женщина – Анастасия!
***
О, первородное добро
первознакомства, первовзгляда!
Идя на зов чьего-то «надо», –
готовы подарить ребро
иль яблоко из рая сада.
Потом, по мере узнаванья,
тускнеют добрые желанья,
и меркантильный интерес
имеет чаще перевес.
Не потому ль судьба повес
удачливей, счастливей прочих,
что размышленьем не мороча
себя, повеса, как дитя,
открыт и весел. Всё – шутя!
Что — золото! Что — серебро!
Первознакомства, первовзгляда
пьёт первородное добро!
Пить — хорошо…
Дарить — отрада!
***
Был вечер хмур в конце недели.
Пред домом, в пустыре, метели
мели,
и жители сидели у телевизоров.
Легли
уж где-то к полночи.
Поплыли дома, громады-корабли,
с землею вместе вкруг Земли…
А утро ослепило солнцем!
Суббота! К окнам! Что там? Ах!
Подарок!
В солнечных снегах,
следами, четко, углубленно,
пред всеми окнами, – «АЛЁНА».
Огромны буквы и ровны
в нетронутости целины.
Поведал кто-то нам влюбленно,
что в доме нашем – хороша,
свежа, как этот снег, – Алёна.
Смотрели все завороженно:
казалось каждому – «Алёна» –
лишь им открыта в у;тре этом.
И озарялись добрым светом
не только лица тещ и жен, –
свекровей будущих, ревнивых,
что опасаются Алён.
ОДА НЕПОСТРОЕННОМУ ДОМУ
Я дом дарю! Построить только!
Немного «не в себе»?
Нисколько!
Он в планах возникал ночами,
снабжён террасами, печами.
А сколько в доме спальных мест!
Любой он разместит наезд гостей,
ей-ей!
Не жаль бессонных мне ночей.
Продумано до мелочей
всё от строительного дела
до всех удобств души и тела.
...................................................
Свершаем с вами экскурс в сад.
Вот тут, под солнцем, место гряд.
Клубника будет вызревать.
Крыжовник лучше тут сажать.
Он будет пылкость отражать,
шипами,
тех, кто данный двор,
вдруг посетит через забор.
Наличники из пенопласта
– снаружи дома.
Изнутри — такая ж вязь.
Ты посмотри! Гардин не надо!
Да, пока не находилось чудака,
кто вместо занаве;сей
наличники навесил.
Вот вам рисунки, чертежи.
Террасы верхней витражи
и в дождик вам дадут уют
для чтения — уединенья.
Берите! Отдаю творенье!
Я ухожу к своим делам.
Так стройте! Радуйтесь! Владейте!
А я нагряну в гости к вам!
ПЕТУХ НА БАЛКОНЕ
Хранитель времени, петух,
на всю Москву-то, во весь дух:
–Ку-ка-ре-ку;-у;-у;! –
Так жив Курилка!
Не съели в праздники тебя!
Ах, милый!
Лучше соловья!
Среди асфальта и бетона,
домов прямолинейных фона,
машина, смешавшихся с толпой,
ты – от природы. Ты – живой,
задорный, по-хозяйски свой.
Не только время ты хранишь, –
ты память о земле дари;шь.
***
В льдистой,
звонко онемелой вышине,
стынет, долго стынет самолёт.
Звука нет.
Вдруг солнечно блеснет точка.
Тоньше паутины, строчка
расплывется,
как на лакмусной бумаге.
Холод из замерзшей влаги
обозначит самолёта след.
С добрым чувством
вспомнишь непосед,
открывателей, вершителей чудес,
завороженных, спелёнутых Землёй,
дико мчащихся по куполу небес.
***
В чистом небе
льдисто стынет самолёт.
Тот, моторный,
рокот мерный издает.
И по се;рдцу, мягким воском, – теплота.
Что-то доброе, как песенку кота,
и знакомое, как в детство поворот,
навевает этот старый самолёт.
В льдистой, звонко-онемелой вышине,
по-земному жизнь не стынет, а идет.
И становится уютно на земле:
в небе мирный, очень мирный самолёт.
И по се;рдцу, мягким воском, – теплота.
Мирный рокот,
словно песенка кота.
***
На юге – тепло;м.
На севере – светом
полнится лето,
метится лето.
Но не о южном я, не об этом.
Я вспоминаю севера лето.
Ночь или вечер?
Час первый, вроде, –
женщина с тяпкой на огороде.
Глазам я своим не поверила.
А это – июль, Карелия.
И, словно в кино, на экране, –
деревня, в окнах – герани,
пуста,
и со мной одной
снимается это кино.
А я по настилам тесовым
к домам, как ослепшим совам,
средь этой ночи; денно;й,
спешу, чтоб побыть одной,
чтобы по улице этой,
в ковер-мураву одетой,
хозяйкой пройти, молодкой,
лебяжьей проплыть походкой
и на крыльце оставить
по полному по ведру.
Выплеснет иль поверит
хозяин в добро поутру;?
А облака; расцвечены
лучами у;тра ли, вечера,
и над леском алеет
небо в точеных елях.
На юге – тепло;м.
На севере – светом
полнится лето,
помнится лето.