«…Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?..»
Евангелие от Матфея 16:26
1
Смотришь на звёзды, падаешь в свой колодец.
Дно, как аквариум, в зеркале – быт-уродец.
Нежная рыба без чешуи в рассоле
плавает рядом, время твоё мусолит.
Нежная рыба к веку плывёт и к глазу,
видит в зрачке условность, или не сразу.
Птицы вьют гнёзда, ветер доносит песни.
Смотришь на звёзды и на ладони лестниц,
что-то неладное не замечаешь сходу –
воду глотаешь, воду глотаешь,
воду.
2
Корни всех слов
силой одной сплетаются,
мирятся в солнечном слове,
но без него скитаются.
Боготворятся в нём, на языках роятся.
Так имена братаются
с небушком в святцах.
Так просыпаются с хлебушком-словом дети.
Душно в колодце, к но'чи холод и ветер.
Что-то болит. Глубина ли?
Камешки бренные,
стен гримуары с ятями и теоремами,
споры с собой, образа'ми, c альфа, омега,
Лотом, не помнящим соль и не знающим снега.
Клювом малюет лесенку чёрная курочка,
квочкой прикинется, душенькой в перьях,
дурочкой.
3
Если родился на свет, если могуч твой ор,
ключ тебе будет.
Дверь распахнётся. Или – на спор
болью распашут тело,
болью разбудят.
Ветер зашепчет, сонно тростник качнётся:
что там внутри пещерного инородца?
Если как глина речь и язык не залип,
вылепят сердце твоё –
мягкое сердце-всхлип.
Слышишь Пиндара? Всхлип он несёт,
словно знамя –
каждый распятый слог
вечный – богами занят.
4
Крылья к зиме распустил
ангел на ветке акации,
в сердце своём человека баюкает.
Сон человека – болезнь гравитации,
камень за пазухой, чудище обло сторукое.
Нежная птица – дива и солнечный свет –
нянчит чужое время на сломанной ветке.
Мира взыскует ум, суета сует,
смерч водянисто-красный в сердечной клетке.
Дети швыряют камни, к кринице бегут.
Что им какая-то птица с нездешним взглядом?
Бросят монетку «на счастье», чего-то ждут.
Дети дурачатся.
Мячик, снежки, снаряды…
5
Падает камень во тьму, лодку качает.
Падает камешек вглубь, в чьи-то печали –
всё всколыхнёт – от мечты до скорбей,
горьких и сладких позорищ,
тёмных кровей.
Мати камням всем, бело-горючий пламень
сон-Алатырь, в землю ложится камень –
ищет проросшего слова, божью пшеницу
в стане гробующих.
К месту ли им синица?..
К месту, как коконы бабочек в адовых шахтах,
там, где психеи с амурами на брудершафтах,
сло'ва не зная, томятся предчувствием речи,
небо с журавликом увековечив.
Мысли – увечные дети, рабы сквернословия –
в головы-мячики,
в головы – шишки еловые…
Лодочка тонет, пока паладиновы внуки
глубь – журавлиным пером –
баламутят от скуки.
6
Здесь зима на подходе.
Сирены бессильны – воют в окна больничные.
Здесь нужда в кислороде
и до самого дна голоса' обналичены.
Здесь пусто'ты границ освещают снаряды,
но по-прежнему блеск золотого сечения,
Здесь извечны луна и плеяды,
но их время имеет значение.
Время – плотный стежок
в сновиденье адамовом,
лигатура для ран, истекающих словом.
Говори, не молчи,
сколько времени жалобам
и природных законов в значении новом.
Сколько в слове опальном
несбыточных целей,
сколько истин избитых
до порванных ртов.
И какую из всех цитаделей
холод времени выбрать готов.
__________________________
Послесловие
Падает звезда, собой ведома,
видит приоткрытое окно,
будничность расхристанного дома.
Будничность – судьбы второе дно.
Первое – в ночи' неотвратимо
мягко холодит твоё лицо –
долгий сон души, смотрящей в зиму,
словно бездны вдох над деревцом.
Долгий сон, где вопленица плачет
и остры булавки голосов,
но не имут сраму.
Что-то значат
о'блака почти реальный шов,
нежный иней на увядших розах,
небо в блёстках, падающих вдруг.
Бросил камни дед в «Метаморфозах»
и, гляди-ка, «встаньте, дети, в круг…»
Пеночка осваивает звуки,
ботало на шее у скота.
Чьё-то имя в кожаной косухе
о полётах грезит неспроста –
ищет роль свою в мифологеме.
Видит око свет, да зуб неймёт.
Но когда у имени есть время,
кажется, что лодочка плывёт.