Однажды летом, году в примерно 1963, наш город Могилёв Подольский запестрел афишами. Чтобы запестреть, ему понадобились три афиши: На центральном тусовочном пятачке, гордо именуемом «Биржей», у входа на городской рынок и у входа в городской парк. Культуры и отдыха, разумеется. Была ещё и четвёртая афиша, размещённая на афишном щите Летнего театра, в указанном парке недавно построенного, где и должно было произойти обещанное афишами действо – «Вечер гипноза», которым горожан удивит киевский гипнотизёр Баренбойм. Мне было лет тринадцать, телевидения в городе то ли ещё не было, то ли оно только появилось, так что пропустить такое событие было бы непростительно. И, как только двери театра открылись, туда ворвалась наша небольшая компания юных искателей приключений и разместилась в первом ряду. К началу сеанса зал был полон, и представление началось. Гипнотизёр прочёл короткую ознакомительную лекцию и предложил тем, кто желает поучаствовать в гипнотических опытах, подняться на сцену. Я прыгнул туда первым, за мной один кореш из нашей компании, потом из зала подтянулось ещё человек двадцать. Баренбойм выстроил нас в шеренгу и медленно двинулся вдоль неё, останавливаясь перед каждым соискателем, пристально глядя ему в глаза. Мои, чёрные тогда глаза, ему не понравились, и он отправил меня в зал. Я не понимал, огорчаться ли мне, что не смогу поучаствовать в опытах, или радоваться тому, что киевский гипнотизёр побоялся со мной связываться, потом забыл обо всём, так увлекли меня события на сцене, потом порадовался моему недопуску на сцену, так как гипнотизируемые там участники почти ничего из происходившего во время сеанса, после его окончания не помнили. Это наша компания выяснила, допросив своего делегата в подопытные.
А Баренбойм оказался не только гипнотизёром хорошим, но и режиссёром прикольным, причём не только для компании подростков – весь зал покатывался со смеху, глядя на разыгрываемые им с помощью загипнотизированных граждан миниатюры. А делегат от нашей компании оказался самым благодарным подопытным – всё в его исполнении было гипертрофировано на фоне остальных участников. Скажем, объявляется сцена «В ресторане». Все участники начинают лениво работать ложками и вилками, а наш герой прямо таки уплетает виртуальную еду за обе щеки, тянется за солью и перцем, перекладывает тарелки. Потом поступает сообщение о прибывающей в зале воде. Все «обедающие» начинают приподымать ноги, а наш вскакивает на стул и начинает плыть брассом. Маэстро заметил усердие нашего друга и поощрил его, накормив апельсином, роль которого исполняла большая луковица. Луковица была настоящей, так как после сеанса от накормленного ужасно несло луком, хотя сам он не помнил, как гладил себя по животу, демонстрируя блаженство от вкушаемого апельсина, а потом плевался и помогал себе руками очищать наполненный луком рот после команды проснуться.
В общем, вечер удался и запомнился на всю жизнь. В следующий раз приобщиться к искусству гипноза мне удалось только лет через десять, в студенческие годы. Тогда в конференц-зале нашего института гипнотизировал студентов очень популярный в СССР психиатр Владимир Леви. Я опять попытался подвергнуться гипнотическому воздействию, тем более, что процедуры отбора пригодных не было, но и попав на сцену, не смог влиться в компанию загипнотизированных счастливчиков. Я уж подумал, что раз я такой гипноустойчивый, то может мне самому стоит попробовать себя в этом деле, но в кулуарной беседе Леви охладил мои фантазии, сказав, что как раз тот, кто побывал под гипнозом, скорее сумеет нащупать правильный подход в качестве гипнотизёра.
В гипнозе ничего таинственного не было – просто конвенциональная область психиатрии, пользуясь которой можно ещё и зрелищно-просветительское действо забабахать. Но можно было в СССР, как ни странно, прикоснуться и к таинственному. Например, попав на вечер Мессинга. Непонятно, как эту, почти что мистику, пропускали коммунистические власти, а ведь я это наблюдал в центре Москвы – в зале кинотеатра «Октябрь» на Новом Арбате. Конечно, сплошной мистикой это было только на первый взгляд. Почти все номера Мессинга были выполнением заданий зрителей по поиску различных предметов в чьих-то карманах и сумочках, и я думаю, что секрет этих номеров вполне адекватно объясняли штатные разоблачатели магии и прочих, не совместимых с коммунистической моралью явлений. Мессинг, утверждали они, является экстрасенсом, что позволяет ему улавливать мельчайшую моторику мышц руки, которая сопровождает наши мыслительные усилия, выдавая таким образом мысленные указания автора задания. Да, маэстро, выполняя задание, держал участника номера за руку, и, выполняя один раз за вечер задание с завязанными глазами, только обострял этим отключением зрительного канала свою тактильную чувствительность.
Но ещё один номер в течение вечера он выполнял без контакта с клиентом. А это уже никакими, подтверждёнными наукой явлениями, объяснить было нельзя. То есть, либо это было мошенничеством, либо… Я стал склоняться ко второму варианту, после того как прочитал опубликованную в 1976 году в солидном журнале ТИИЭР (Труды института инженеров радиотехники и электроники) статью известных учёных Путхоффа и Тарга «Перцептивный канал передачи информации». А потом и на своём опыте убедился, что кое-что таинственное здесь присутствует. Правда, ещё лет через 40 посмотрел фильм "Коломбо идёт на гильотину" и понял, что уважаемых учёных таки развели мошенники, так как сюжет фильма был построен вокруг эксперимента, в точности повторяющего эксперимет Путхоффа и Тарга.
В наличии таинственного я убедился в своём родном городишке, где прежде повстречался с киевским гипнотизёром. На этот раз сеанс магии в городском Доме культуры давал экстрасенс (а может он и по-другому именовался) Борис Тульчинский. Он такое вытворял – куда там Мессингу…
Во-первых, он лечил людей. Изобретённым, по его утверждению, методом акупрессуры, который является модернизацией акупунктурной техники, но имеет то преимущество, что давление на подвергаемую воздействию точку можно дозировать, а игла, как ты её не воткни, произведёт одинаковый эффект. Причём нашему целителю достаточно было пяти точек на голове пациента, в которые он мог упереть пять пальцев одной растопыренной пятерни. Он начинал давить на эти точки, плавно увеличивая усилие до тех пор, пока пациент не давал знать, что ощущает все пять пальцев. После этого целитель заявлял, что этому страдальцу следует давить, скажем, с силой в пять килограммов в течение восьми секунд. И тут же всё это исполнял, а избавленный от боли счастливчик радостно покидал сцену. Так были обслужены нашедшиеся в зале зрители с головной, зубной и сердечной болью. Одним из вылеченных был известный городской алкаш довольно крепкого сложения. Я хотел было сказать акупрессурному лекарю, что уж если он автор такой чудесной методики, то мог бы врачей обучать, а не фокусы нам тут показывать, но меня опередили находящиеся в зале врачи, которые стали задавать такие «профессиональные» вопросы, что я пытался запомнить их лица, чтобы случайно не попасть к ним на приём. Когда же Тульчинский завершил тему, заявив, что если в организме есть проявившая себя болью патология, скажем опухоль, то он её не убрал, но настроил организм на исцеление, и очень скоро опухоль рассосётся, у меня отпали все вопросы.
Следующим номером программы было «внушение без гипноза». Как объяснил исполнитель этого трюка, под гипнозом пациент находится во внушённом ему состоянии и выполняет действия, которые находит в этом состоянии уместными, а в нашем случае, человек прекрасно осознаёт происходящее, но не выполнить указание ведущего не может. Для демонстрации метода были вызваны два мальчика, которые получили распоряжение раздеваться, что и начали выполнять.
– Что же вы раздеваетесь на сцене,– начал стыдить их Тульчинский,– как вам не стыдно!
– Стыдно,– отвечали ребята,– но мы не можем остановиться.
В заключение этого номера был показан очень популярный у гипнотизёров «каталептический мост», но в нашем случае без гипноза. На спинки двух стульев пятками и затылком опёрли девочку лет десяти-двенадцати, а на живот ей уселся сам Тульчинский, где и просидел несколько секунд. Девочка нагрузку в виде довольно невысокого и поджарого героя выдержала.
– А теперь пусть сюда выйдет самый сильный человек в этом зале,– объявил Тульчинский,– я его в такой позиции пальцем продавлю.
На сцену поднялся тот самый крепкий алкаш, который был исцелён от головной боли, он был размещён на стульях в виде мостика, а Тульчинский надавил ему на живот пальцем. Но алкаш устоял, вернее улежал, и тогда Тульчинский надавил ладонью. Мост рухнул, а маэстро торжественно провозгласил:
– Действительно, очень сильный человек – обычно я мостик пальцем продавливаю.
Аплодисментами был награждён и автор трюка и городской силач. И я аплодировал, а по дороге домой вспомнил свои тренировки в секции вольной борьбы. Там довольно часто во время схватки приходилось становиться на мостик, чтобы избежать касания ковра лопатками, а сломать мост было непросто, приходилось пользоваться специальными приёмами. Я заторопился домой, где воспроизвёл конструкцию со стульями, на брюхо усадил брата, который был заметно тяжелее Тульчинского – и ничего – мост не рухнул. Зачем ему эти мошеннические схемы, которые случайно могут быть разоблачены, ведь в последней части вечера он действительно творил чудеса…
Он выполнял задания зрителей, такие же, как у Мессинга, но делал это несоизмеримо круче. Поскольку я видел работу Мессинга, то написал для Тульчинского такое задание, что оно зрительским жюри выбрано для исполнения первым. А дело было так. Билеты на мероприятие были без указания мест, и когда мы с братом нашли два свободных кресла, они оказались разделены креслом, на котором красовался листок с надписью «занято», и мы уселись по обе стороны от этого «занятого кресла». А когда в зале погас свет, в это кресло плюхнулась какая-то тётенька, листочка не заметившая. Это маленькое происшествие я и приспособил для своего задания. Экстрасенсу предлагалось в таком-то ряду и на таком-то месте поднять с кресла даму и достать из-под неё листок с надписью «занято», листок разорвать пополам, одну половинку сунуть даме в сумочку, вторую - в правый боковой карман пиджака третьему члену жюри слева. Я же решил, что буду стараться держать руку расслабленной, дабы не выдавать свои мысли мелкой моторикой.
Итак, меня пригласили на сцену, ко мне приблизился маэстро, но дальше всё пошло не так как я представлял. Экстрасенс бросился вперёд, вообще не глядя на меня, я отставал от него метра на два. Он вошёл в наш ряд и поднял брата – тоже в тему – есть же между нами связь. Я уже приблизился и пытался мысленно указать ему на ошибки. Мои старания помогли – он посадил брата, поднял нужную даму и повёл на сцену, захватив листок, я плёлся сзади. На сцене у Тульчинского случилось затмение – он никак не мог найти применение листочку. Он комкал его, совал даме под её шерстяную шапочку, пихал за корсаж, делал ещё какие-то непонятные и неуверенные движения. Он весь дрожал, лицо было в испарине, и когда он схватил меня за руку, я забыл свои установки и пытался движениями руки направить его на путь истинный. Неожиданно он успокоился, отпустил мою руку, порвал листок и с блеском закончил задание. На меня он даже не смотрел. Когда он помчался к столу жюри, который располагался на другом краю сцены, я остался стоять рядом с дамой, так что окончание задания выполнялось на расстоянии метров пятнадцати от меня. За своей запиской с заданием я следил и был уверен, что её содержание было известно только председателю жюри. Затем маэстро блестяще провёл ещё несколько подобных номеров и закончил выступление. Короче, Борис Тульчинский покрыл Вольфа Мессинга как бык овцу.
Я был в некотором смятении, и даже не столько из-за чудесной демонстрации «чтения мыслей», сколько из-за явных мошеннических трюков, особенно легко разоблачаемого «мостика с силачом». Был бы в программе ещё один сеанс – я бы помчался разоблачать манипулятора, но, увы…
Однако судьба таки дала мне такой шанс. Через пару лет, летом восьмидесятого года, во время отдыха в Батуми с девушкой, моей будущей женой, я увидел афишу со знакомой фамилией. Такой шанс я не мог упустить, хотя это и грозило проблемами. Дело было в том, что жили мы в пансионате Министерства путей сообщения, который представлял из себя состав из спальных вагонов, загнанный в тупик, параллельный основной дороге и находящийся от неё в паре сотен метров далеко за городом. Добраться туда поздним вечером было почти невозможно, и я приготовился к тому, что ночевать мы будем на вокзале.
Мы первыми вошли в зал, и я незаметно закатил ногой под какое-то кресло подобранный по дороге небольшой стеклянный шарик. Сели мы в первом ряду, к началу сеанса зал был полон, а открывшийся занавес явил нам стоящий в левом углу авансцены стол и несколько стульев. К микрофону вышел знакомый персонаж, объявил свой вечер и предложил тем, кто желает поработать членами комиссии, подняться на сцену и занять приготовленные стулья. Услышав это, я, не ожидавший такого подарка, тут же выпихнул на сцену свою подругу, чему очень способствовали наши места в первом ряду. Когда жюри расселось, Тульчинский окинул его взглядом и сказал:
– Девушка у вас одна – пусть она и будет председателем.
Опа! Здесь никакой подставы нет, понял я, и быстро передал своей даме записку с заданием, а она его первым и выставила. Задание же было такое: взять в таком-то ряду под таким-то креслом стеклянный шарик, поднять с определённого места даму, достать у неё из сумочки губную помаду, покрасить ею шарик и передать его определённому члену жюри.
Процесс выполнения задания был до мелочей похож на предыдущий опыт. Тульчинский, не оглядываясь, пошёл впереди меня, нашёл шарик, так же не глядя на меня нашёл и поднял даму. А дальше опять, как и в первый раз застопорился. Он хватал меня за руку, потел и дрожал, но в какой-то момент, как будто прорвал невидимую преграду и легко и точно закончил задание без контакта со мной. Потом он выполнил ещё несколько зрительских заданий и перешёл к следующему виду чудес.
Я ждал каталептического моста, и когда было озвучено предложение подняться на сцену самому сильному в зале человеку, тут же выпрыгнул к месту дуэли. Тульчинский скептически взглянул на мою невыдающуюся фигуру и ехидно сказал:
– О, тоже мне силач нашёлся. Нет ли в зале кого-нибудь покрепче.
Из зала поднялся амбалистого вида юноша, который был уложен в виде мостика на стулья и который свалился после нажатия пальцем. А я продолжал стоять на сцене и собирался апеллировать к зрителям, дабы таки заставить мошенника испытать и меня. Но тот неожиданно подошёл к микрофону и объявил об окончании представления. Тут же опустился занавес. Уж не знаю, было ли так предусмотрено программой, или он почувствовал угрозу с моей стороны.
На сцене остался десяток принимавших участие в опытах зрителей. Я громко, перекрывая шум, с вызовом обратился к собравшемуся ретироваться маэстро, и неожиданно получил громкую поддержку со стороны оставшихся на сцене зрителей, которые стали удивляться тому, что такой кудесник боится испытать и меня. Тульчинский неожиданно сдался, заявил, что ничего он не боится, смонтировал из меня на двух стульях мостик и стал пытаться его сломать. Надавил пальцем, потом ладонью, потом двумя – я держался. Тогда он стал напрыгивать на меня всей массой, толкая в брюхо ладонями – я немного прогибался, но мост держал. Поразвлекавшись так с минуту, он отскочил и заявил:
– Это какой-то феномен! Я такого никогда не встречал! Необычайно сильный человек.
– Бросьте,– сказал я, спрыгнув на пол,– я не хилый парень, но запросто нашёл бы в этом зале ещё несколько человек, которые скомпрометировали бы ваш трюк. Что-то тут у вас нечестно.
– В чём хотите меня обвиняйте, только не в нечестности,– обиженно произнёс Тульчинский, задрожав и став похожим при этом на себя самого в тот момент, когда у него стопорилось чтение мыслей. Он отступил на пару шагов, развернулся и убежал со сцены. Почему его нельзя обвинять в нечестности, он так и не объяснил.
На пути с мероприятия мы с подругой оказались рядом с группой ребят, среди которых находился не выдержавший испытания мостом амбал. Судя по всему, он не был подставным. Мы разговорились с этой компанией, друзья амбала стали пытать его и упрекать в провале.
– Он знает какую-то точку на теле,– предположил амбал,– он надавил на неё – я и упал.
– Чего ж он на мне не нашёл такой точки,– возразил я,– нет, здесь что-то другое придумано. А про себя подумал, что причиной может быть моя устойчивость к внушению. Мы так и не родили какой-нибудь здравой идеи и на очередном перекрёстке разошлись. Наша пара направилась на вокзал, где убедилась, что транспорта к уютным вагонам до утра уже не будет. Мы стали прикидывать, где бы удобнее умоститься и подремать, но тут нас приметила одна добросердечная работница вокзала, подошла, вникла в нашу ситуацию и сказала, что нам, чужим здесь людям, оставаться ночью на вокзале небезопасно. Она повела нас к платформам и посадила в кабину отходившего в нужном направлении тепловоза, которым управляли симпатичные люди, доставившие нас к нашим давно уснувшим вагонам. Там мне ещё пришлось выдержать сеанс замазывания зелёнкой задней части шеи, так как подруга обнаружила последствия наскоков Тульчинского в виде содранной стулом кожи. Заплатив такую цену, я так и не приблизился к разгадке ни тайны чтения мыслей, ни необходимости дешёвого мошенничества с «силачом из зала».
Последним в моей коллекции гипнотизёров оказался Кашпировский, на нескольких сеансах которого я побывал в восьмидесятые годы, так как делил с ним тогда один город Винницу. Расскажу только о том, чего нельзя было увидеть на его многочисленных выступлениях по телевизору. Телевизор же, позволяя скрывать некоторые компрометирующие моменты, заметно усиливал гипнотическое воздействие нашего психиатра, так как для советского гражданина то, что лилось из телевизора, несло в себе государственную мудрость и являлось направляющей и указующей силой. Поэтому, слово гипнотизёра, произнесённое с экрана телевизора, производило больший эффект, чем то же слово, сказанное с подмостков зрительного зала.
Начну с того, что я был немного знаком кое с кем из его коллег, и их характеристики героя легко сводились к одному простому слову – «жлоб», мои наблюдения во время сеансов постепенно суммировались и сводились к тому же ёмкому слову. Сначала это были, хоть и компрометирующие, но простительные моменты – например, наличие клаки. Я обнаружил её на первом же сеансе, её явным признаком было то, что задаваемые из зала вопросы, которые задавались почему-то не в конце, а в начале представления, позволяли «докладчику» очень последовательно изложить свою героическую биографию. Когда же я услышал на какой-то пьянке от своего коллеги, который вместе с Кашпировским занимался когда-то в секции тяжёлой атлетики, где они, как тот выразился, «тягали железо», что известный психиатр просил нашего товарища «подобрать ему несколько надёжных ребят для работы в зрительном зале», то стал присматриваться к впадающим в транс прямо в зале зрителям. Ни к чему мои наблюдения не привели, наверно, потому, что отличить настоящего буйного от имитатора под силу только психиатру.
Каждый раз, попав на сеанс Кашпировкого, я выходил на сцену с группой желающих ощутить на себе гипнотическое воздействие тогда ещё не всемирно известного кудесника. Я честно старался выполнять все указания гипнотизёра в надежде испытать таки погружение в известное мне только теоретически состояние. После первого этапа своих, в общем-то обычных гипнотизёрских мантр, Кашпировский проверял готовность клиентов к дальнейшим упражнениям. Для этого нужно было выстроиться в шеренгу, вытянуть вперёд руки и закрыть глаза, а Кашпировский подходил сзади к каждому и приказывал падать навзничь. Загипнотизированные падали, Кашпировский их подхватывал и укладывал на пол, те же, кто не погрузился в нужное состояние, падать боялись, и их изгоняли обратно в зал.
Я Кашпировского обманывал. Просто для того, чтобы подольше остаться на сцене в надежде, что меня наконец-то проберёт его камлание. В студенчекие времена у нас была забава – падать навзничь не сгибаясь и прижав руки к телу. Падающий был уверен, что друзья его подхватят в конце траектории и не дадут треснуться головой об пол, но не сразу и не каждому удавалось освоить такой трюк. Эта подготовка и позволяла мне оставаться на сцене ещё какое-то время, пока Кашпировский не давал какое-нибудь дурацкое задание, выпонять которое в здравом уме было невмоготу. Ни разу не удалось мне влиться в ряды поддавшихся гипнозу, но зато я наслушался комментариев, которые не стесьняясь выдавал раздухарившийся гипнотизёр, и которые укрепили мою убеждённость в жлобстве будущей звезды телеэкрана. А два случая были настолько вопиющими, что вполне могли бы служить поводом для лишения Кашпировского возможности заниматься врачебной практикой. Первый раз после команды «падай» мой сосед как-то задёргал руками. Этих движений я не видел, так как стоял с закрытыми глазами, но хорошо слышал как Кашпировский зашипел:
– Шо ты руками дёргаешь, шо ты руками дёргаешь! Вот будешь с девушкой знакомиться, и у тебя вот так руки будут дёргаться.
А в другой раз в той же ситуации парень вместо того, чтобы падать, стал отступать назад, и Кашпировский заорал ему:
– Шо ты переступаешь! Шо ты отступаешь! Вот будешь три года импотентом!
Напомню, что это говорил врач-психиатр человеку, находящемуся у него под гипнозом. После этого я засомневался в разумности моих попыток испытать на себе гипнотизёрскую силу Кашпировского и перестал посещать его выступления, а те вскоре прекратились, так как винницкий жлоб-психиатр переместился на телеэкран, посредством которого стал морочить всю большую страну.