Между верой и пропастью.
Следами трагедии В.В.Маяковского
***
«Пистолетным аккордом
завершу,
на крышу,
выше,
упираюсь в небо,
торчу дураком,
подо мною толпа
всхлипывает
всё тише,
возношусь
столпом».
Болт безумия,
ввинченный
в голову
с расширением
бурь,
туловищем
взвинченный
укрепил
наследную
дурь.
Болт ржавеющий.
Левый.
С правым
верчением
выкорчевал
корни ума
до предела
пулею
смелой.
О любви
растраченной,
неподвластной
говорил и писал
громогласно.
И болтал,
и шептал
о строе,
о порядке
о приговоре.
Рубил бы пером дальше,
жертва будь его не напрасной,
если б искренне полюбила,
что ночами рядом курила.
Что случилось бы,
коль попутно
начиналось иначе утро —
не с починки отца-револьвера —
с обниманья родного тела?
Коли рядом бы ты
стояла,
дух поэта
оберегая,
муки творчества
облегчая,
направляла
ко вратам
рая?
И как будто бы над могилой
трепыхается воздух с силой,
точно очень сказать хочет,
но не можется — хлад полночный,
хлад ушедшего, да в забвение,
и сердцам его — наставление...
«...Помнишь, было,
как ты вошла?
Эко диво! —
решил тогда я:
ножка изящная в коже,
в кожаном сапожке,
пепел на папироске,
губки алеют тоже.
Дымное облачко горькое
тронулось, и украдкой
взгляды дама липкие
притянула загадкой.
Томной походкой подиума
к стойке дошла бара,
пепел пальчиком — прочь его,
остановилась прямо.
Кудряшкою подмахнув,
подмигнув в сердце точно —
дымный послав поцелуй,
мужичок наш сражён заочно.
Поменялся фокус внимания —
дама скомкала расписание.
Кувырком покатилось собрание,
увела мужика на заклание.
Ты красива пронзительно,
Сразила дух наповал.
Я рухнул стремительно
К ногам твоим, пыль вытирал.
Болью по сердцу прошла,
Изящно ступая пяткой.
Я израненный отползал,
Кровью стекая украдкой.
Поиграла и бросила:
хватит!
Забирайте, кто хочет,
нате!
Что?
Не годен,
злобен,
сложен?
Или
попросту
страшен
рожей?
Я бы выжил, скажу вам сразу,
перенёс как есть всю заразу,
доживал свой век недопитый,
а теперь вот он я — убитый.
Один спьяну, сдуру, брошен,
в одиночке своей заколочен,
не принятым голосом завороженный,
на живое кладбище прошенный...
Не живое оказалось,
не хватило самую малость
обождать, обмануть беднягу,
поддавался ему не в жалость —
наущению тонко обученный,
приставал ко мне с каждым случаем,
приставлял ко лбу ствол отверженный,
убеждал меня быть рассерженным, —
мучил меня сквозь столетие
дольше целого десятилетия.
И достал. Из костей вынул,
и побрёл я один в тину...
Не дожил, не дошёл с вами,
не обрёл, не мудрел годами,
указать вам путь от могилы
не сумел, исчерпал силы...»
А толпа, я видел, слышал,
говорила:
«Смотрите, вышел,
чердаками вон к тем кручам,
от покинутых лет к тучам.
Каково ему, сыну века?
Нет его — никого нету,
кто болезни исцелит свету!»
Резки строчки негожей прозы —
ритм рапиры по тонкой коже.
Отхлестал, отрычал сомнения,
отштормил и бежал в забвение.
Эхом стих по тебе стонет,
в рифмах суд человечий тонет.