Люди, которые хорошо разбираются в детективах,
точно бы сказали, что я - убийца,
а вот дворецкий не виноват;
на него просто пало первое подозрение.
Он всего лишь срезал кусты роз в саду на заднем дворе.
И даже в том случае, если вместе с розами он срезал
пару любопытных голов, он все равно
не настолько опасен, не так ужасающ,
как я.
Я разработал формулу.
Я назвал её "детектор хорошего детектива":
в конце истории антагонист в любом случае будет
повержен, подвергнут остракизму,
а также жестокому наказанию.
Теперь следите, можно ли применить
эту формулу к нашим реалиям или нет.
Всё это время я орудовал словом
так хлёстко и метко,
что мне даже запретили использовать в своей речи слова,
которые в случае их произнесения мной
могут быть опасны для окружающих.
Если я называю что-то, то это сбывается.
Я называю самую суть вещей, из-за чего все мои страдания.
Так, любые формы текста ко мне попадают
с изрядной цензурой, и мне неоткуда почерпнуть многих слов.
А слова, которые я уже почерпнул, я не способен произнести вслух,
не зачитав их из подвернувшегося мне текста -
странная особенность речи, спасшая
жизни многим обитателям нашего города;
а также то, что позволяло мне с ними уживаться -
лёгкий баланс.
Мне запрещены все известные человечеству
наименования оружия, как холодного, так и огнестрельного.
Также мне запрещены слова "обжишгающий" и "ледяной" -
после череды ожогов и обморожений, приведших к ампутации ряда
конечностей жителей города, их заменили
демократичные "теплый" и "прохладный".
Слово "острый" вынесенным в особо срочном порядке судебным постановлением
заменено для меня на слово "притупленный".
После того, как в округе на целый месяц
погасли все фонари, и ветер стал завывать
в клёнах настолько зловеще, что несколько жителей города сошли с ума,
мне запретили использовать эпитет "кромешная"
в сочетании со словом "ночь".
Даже слово "люблю", однажды сорвавшееся с моих губ
и случайно насквозь проткнувшее одну женщину,
так что она, не имея ко мне никаких серьёзных намерений,
скончалась от кровопотери в городской больнице,
мне запретили.
Вместо него мне оставили
туманную формулировку: "Я испытываю
к вам некоторую симпатию".
Как вы поняли, жизнь моя стала просто невыносимой.
Мне нельзя говорить "смерть", только "прекращение жизни".
Мне нельзя "кровавый", "удушливый" и
"болезнь", "алеющий", также "печаль",
"влюбленный", "мрак", "долг",
и, что уж совсем удивительно, даже слово "счастливый".
Цензура повсюду - слова вырезают из
предназначенных мне газет, так что я должен догадаться.
что там имелось ввиду:
"Сегодня вечером в нашем городе Анна Л. ... своего драгоценного мужа"
("убила" или "любила" - сложный моральный выбор,
какой красивый вопрос!),
и даже из упаковок продуктов -
молоко вытекает мимо моей чашки сквозь брешь,
где раньше распологалось, предположительно, слово "канцерогенный".
Все, чтобы я не прочёл лишнего и не произнёс это вслух.
Но однажды в наш город пришёл технический прогресс, который,
как это и заведено в истории,
унёс множество жизней.
А именно: к нам приехал иностранец - торговец оружием,
и он привёз с собой инновацию -
первую в нашем городе неоновую вывеску,
а на ней - изящной каллиграфией фразу "Револьверы Доктора Смита",
прямо напротив моего дома.
Я вышел на балкон покурить, была ночь,
и так у меня появилось слово.
Это было слово "револьвер".
Тогда я произнёс спокойно и раскатисто громко,
как полагает мессии или убийце:
- Револьвер. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Смерть. Смерть. Смерть.
И за этим вслед, как заведено - первая кровь
и крик.
Помните, в начале я дал вам формулу хорошего детектива?
Так вот, это плохой детектив. Чего вы ждете?
Идите нахуй.