Линь
Ты станешь Жизнь, и твой у ног уляжется конверт.
Твой светит ивовый венок на тихой голове.
Твои бубенчики сойдут и будут в сердце самом.
Твой двухэтажный дом в саду и солнышко за садом.
По белым лестницам пари, спеши к его утру,
весь сонный город напои из золотистых рук –
колосья мирные встают на флагах у зенита,
и можжевельники в строю под окнами синклита.
Ты чуешь – перевязь туга и спор полет вестей.
Ты знаешь, как зовет тайга и как крадется степь.
Тебя поют дубов горбы и злаков перекатыши,
и нет по мне другой тропы, пока ты Жизнь
пока ты Жизнь
[май 2009]
I - Мнимая земля
– Bстрепенись: не спится в седле?
– Bоротник напоили мне.
LXE
Мир вам
Головы срывал ветерок-стригун,
микрофонов таяли початки.
На параде делали рукой с трибун,
говорила кукла на перчатке:
рефрен
мир вам я ли постелю
из самой стари, из горелых лет?
Я ли фениксом из пасти лью
косы белых лент и пулеметных лент?
Век с Тобою поле корчевать,
вкруг за солнцем ползать на аркане.
Как я буду ночевать –
кровля надо мной, взмахни руками!
рефрен
Ссыпали с горы стеклянный терем,
скит над речкой голову усек.
Рыжим зайцем на руку наденем –
отвечай за всё!
рефрен
[июнь 2008]
Мнимая земля
Нэд
За границей отстоянной,
за закатом там вдали
оживи мой куб стеклянный,
я узнал тебя, ты – Линь.
Ставни тронул – открывай
ключ окна на милый облик,
вынырнули рукава,
обнялись – и каждый обнял
рефрен
два квадрата мнимой земли –
смотрит ягодками дерн их,
два квадрата мнимой земли –
черных, оцепленных, отчужденных,
первым лучиком обойденных
лучиком к семи.
Через полночь глазом умным,
через семь нелетных ден
босиком булатом лунным
дай мне руку и пойдем.
Свет неверный наморгал,
заплели грибы-сестрички.
К нашим брошены ногам
безраздельно, симметрично
рефрен
Ни реснички на ладонь,
ни оплавка напоследок,
за какой теперь кордон
Линь ушла, и этот слепок –
богомол стозвонной сбруи –
сквозь эпоху простоял.
Жизнь – игла, зверьки друг в друге,
смерть – качели хрусталя.
рефрен
[август 2008]
Лето
Нэд косвенно
– Бедных наволочек вымя – только слезы отолью им,
что единожды случилось, то не выскоблишь пером.
Для меня явился праздник – мне исполнилось в июле
все шестнадцать лет, и отчим ставил свечи на пирог.
Все шестнадцать – и трава держала солнечные нитки,
полотно тысячелистника по мне прялось,
это лето шелестело поездами на магнитке,
в тростнике байдаркой пряталось.
рефрен
Лето – тайная котомка –
в медной чаши окоем
на меня глядело долго
оком – синим, как мое.
Вековых древес прополис
напитал горячий штиль.
Мой пришел магнитный поезд –
я к тебе, я скоро, жди!
Чьих шагов не дождалась за восковой оградой тиса,
чьей личинкой корабельной сонники поражены?
Тяжелы твои подарки – ни за что не расплатиться
мне за княжескую спину, карусель волос ржаных.
Это лето чумовое вечер к вечеру всё краше
пировало вползаката, на коне плыло,
налетело, окрутило и оставило, как раньше –
обернулась – лета не было.
рефрен
[до декабря 2008]
***
Нэд
Во сне, где небо мелко,
как раньше, обласкай.
По кровель карамелькам,
по гневным облакам –
на цыпочках спускайся
по спинам ваты той.
Кувшинковые пальцы,
ступени под водой.
Вышней целью клиньев перелетных,
чутким ходом косяка сардин
в целом свете между перьев легких
ничего не надо позади.
Толкни меня скорей же,
постель мою качни.
Колеса скорым греешь,
траву плетешь в ночи,
ты свет слепой катаешь
дремучему утру.
я помню как там дальше
я в августе умру.
Разноцветной разбегись поляной,
самой сказкой на плечо сойди.
в целом свете в шапочке полярной
ничего не надо позади
[до мая 2009]
Ивовое око
к Вербному воскресенью
Через насыпь на дельту – в кармане моток
на ладонь навязать.
В каждой бусине ивовой свой камертон
зазовет вылезать,
детский парусник в тон подпоет бечеве,
напечатавшей галс.
Мириадами глаз распахнет на ручье
откровение глаз.
Мне – чем отнял февраль, чем тот берег усох –
под откос отмирать.
Мне жемчужинки вербины с алых усов
над водой обирать,
мне опоры латать, снаряжать сателлит –
симметричный воде
перламутровый ярус пушистый стелить,
подбородок воздев.
[12 апреля 2009]
II – Колыбельная землемерки
Нэд
приблизительная хроника пуэрового трипа, который прошел кульминацию
в начале января 09 и кончился бы плохо, если бы не помощь кластера.
.
Нас чужая рука на доме
раздавила в ряду сыром.
В колыбельный карман надоен
самый ясеневый сироп,
мы девались ядром литейным
неразъятного целого.
От лица не подвинуть темень,
пламя в нос не поцеловать.
Кротовиной во мне проелся
про надежду да не про ту
часовой ходуном подъезда,
осень глазками на пруту –
а на доме рука пушиста
под подушкою скорчена.
час седьмой без меня ложится
тихим тиком на кончик сна
l
Оттого был рейс недолог,
чай железен, рельс упруг,
что глядели в оба дома
изваяния без рук.
Вертишь ножницы у шеи,
шило греешь у бедра –
будешь хвойным украшеньем
на вагоне умирать.
Ковшик таял головной,
в слепоте надзвездной шаря;
пела с маленькой луной
на руках луна большая,
тут я лягу-успокоюсь.
Никому не отпирай
в час, когда не через поезд
ленин смотрит на петра
L
У четырех чугунных конских морд
топить себя, и колосник подогнан.
Где тауэрским хером ломит мост
и плавает подобное в подобном,
ты за щекою холода толки,
в кругу ветвей царапай темно-русых,
натешься вдоволь, принимай таким –
с Невой в слезах и небом в сухогрузах!
Я по трубе шатался у земли,
я танец шил, не попадая в отступ,
но встретил – и пропеллер завели,
увидел – и с лица сорвали воздух!
мы будем жить – пускай на сердце улей,
пускай ладонь залипла у винта.
Такая радость! – если бы не умер,
когда тебя в торосах увидал.
;
Порошок, что чище соли,
метит шубы поселян.
Это чьи на стуле сопли?
Отчего в крови земля?
Под пургу успеть бы юркнуть!
В черпаке паралича
приходи меня баюкать,
несравненный доктор чай!
Где ушей мала тесемка,
заметался в кочане
морок – гуще чернозема,
чая черного черней.
Не уймешь – не та порода,
будешь после укорять.
сердце хочет оборотов
сердце топит рукоять
;.
Нету ни души в раскидке танца,
некому тебя укоротить.
Это не свобода – по миру скитаться,
это не свобода – по морю ходить!
Плоти невесомой белый-белый венчик
теплился в крови – и вот иссяк.
Обними кингстоны хватом человечьим,
в камеру пусти океан нельзя!
Бешеным нездешним супом окатили,
вынесли ошметки пар витых
устричные двери, факелы актиний,
радужные створки, рыбные цветы.
Запивай тропическим пестрым варевом
клятву не соскучиться по земле,
парусом хвоста в Его аквариум
заезжай во славе и пузыре.
маячок в крови спятил поворотный
под сторукий свод сплетенных половин
в колею себя, в ужас первородный
видишь то окно? – ныряй, плыви.
;l
Почты флюгерная медь,
пирожковой крыши гамма.
Высунь руку – это смерть
землемеркой пришагала.
Ей цепочку отворяй
пропусти ее конвои.
Против воли повторяй
против воли
Что багульник окружил
под плитою имярека –
только гжелью синих жил
передернута тарелка.
вам укрыться рядом лечь
примириться в уговоре
руки слабые увлечь
против воли
;L
Это дед-колотун натоптал клюкой,
для чего мне твои края?
Оступиться мимо земли легко.
Не умеешь? – смотри, как я.
Ты за шаг оставишь земной садок
и один разглядишь тогда,
что на шарике – никаких следов,
кроме посоха изо льда.
Хочешь – зимним облаком саранчи
полю на руки залезай,
то ли вешкой стоя в такой ночи
без прощения замерзай.
Кто бы знал, как темень твоя горька,
кто б твою раскопал постель!
В целом свете белом ни огонька,
ни околыша – степь да степь
[январь 2009, Петербург-Москва.
май 2009, Пески]
III – Некробус
На излом проверены,
циркулем измерены,
ни одной зазубрины на лице прямом.
Э.Шклярский
***
Когда не вынесли верхом
из ожерелья тонн и миль,
когда ушли, забили вход
и запечатали: аминь,
и не руками сплетено
рукомесло на тот товар,
ты в саркофаге ледяном –
пришла пора – вставай.
Когда окалина во рту
освободила спелый серп,
и, отковав себе орду,
посланник море пересек
и вышел черным из пурги
по искряным макушкам свай;
когда растоптанный погиб
твой мир – а ты вставай.
Тебе тяжелому теплеть
ничком среди ангарных юрт,
когда земля возденет плеть,
когда они тебя убьют,
косого солнца скорый диск
нездешней медью затлевай!
Из-под репейника родись,
из-под земли – вставай.
[июнь 2009]
***
Обернулся – и нету больше,
по песку раскидало ветошь.
Чистит челюсти жук-уборщик,
доедая, что ты не ведаешь.
В мире выхлопы гарнизона,
корпус танковый клиновиден.
В мираже из-за горизонта
домик теплится глинобитен.
Где упали – не подстелили.
Человекам верблюжья паста.
Это внутренней палестине
не условлено просыпаться,
на руках в маяке затухшем
был жилища свечного остов.
Посмотри – пузырем воздушным
отрывается в небо остров!
И свидетелям быть бы живу,
горним голову подымая:
небывало, недостижимо,
неопознанно – майна, майна.
Шкура
Телом сутулым не в срок истлел,
тронутым разумом обнищал.
Я обещал дневнику в столе,
я ли ей, ладушке, обещал
в полночь, когда мимо нас кружил
виолончельный накал пружин
в танце пернатого ночника –
шкуру начальника.
Слово держи – из вагона лей,
море вокзальное жни у ног.
Выпер баул себя тяжелей
в тамбурный зев азиат-челнок.
Выпиши, Боже, колеса вдаль,
тяжесть простеганной сумки дай,
дай мне отчаянья челнока,
шкуру начальника.
Всем натрубит человечий суд.
Вот миротворца несут в слезах,
только меня в тишине несут –
печь впереди говорит «сезам»,
и различит площадная голь –
есть на плечах, что скользят в огонь,
шелка прозрачней, бела, легка –
шкура начальника.
Так распустили домой мирян,
так режиссер обнулил табло.
Не горюй, солнышко, – у меня
яблоки райские за талон,
там безымянные чудеса,
истинный полдень и птичий сад.
Там у последнего червяка
шкура начальника.
***
Поровну – что честен, что в дыма окуклен,
поровну тебе – что осиян, что слеп.
Я потеребила капюшон акулий,
головой легла в инверсионный след.
На щеке окошко к лазерному марсу,
из беды не вынесет ковер-амфибия.
Урони очки, выплюнь маску,
ну же – оборви меня!
Высунулись жить не под щитом – а хули –
метеором в мертвом догорать узле.
Я потеребила капюшон акулий,
головой легла в инверсионный след.
И в последний раз взмахнет бровями
солнышко в металле, океан смурной:
умирай в небе умирай в яме
факелом живи со мной.
***
кавычки снимать нельзя.
«Треск человеческой червотни,
что переполнена колыбель.
В ласковом свете зачем они?
Господи, на *** их всех убей,
Ту-полтораста, начинка вся,
голубем в этой дуге изжарься!
Зыблется сера, шары висят,
всё начеку – только Ты не сжалься,
мех и металл распусти в ремни,
разметай головы по кустам –
но выпей меня, с собой прими,
возьми меня на руки – я устал.
После в сиянье и кислоте
сядешь с весами на камне бурь –
а я не знаю, чего хотел,
разбери сам как-нибудь.
Только разнимутся травы волн,
только опомнится луч восточный –
я откопаюсь и выйду вон,
сжав в кулаке скелет цветочный.
Трактом с побегами спорыми,
медом шмелиного яруса
выпей меня, с собой прими,
возьми меня на руки – я устал.»
Некробус
И спутник в первой трети близ зари
волок прилив, упорствуя натяжно.
И папоротник каменный царил,
ничья планета шевелилась тяжко,
она сыграла охрою и смолью
на раковины ратном серебре.
Она такое вызвала из моря –
мы родились не равными себе.
Явились: сизый, крапчатый, каюрый –
все седоки на радуге рессор –
и в две руки прозрачных воздух юный
пошли кроить на новое лицо.
Нас не узнать. И спутник не продаст.
Шкала не съест, не рассекретит пропасть.
Напрасно кружит, зыркает про нас,
крылами шелестит пустой некробус,
мы телескопа затаим хрусталик
из головы хвоща, как споры мин.
Ничья планета держит полустанок,
с которого садятся в скорый мир.
[последние 5 стихотворений закончены в мае 2009]
Бонус
***
Н. Ли, 13.06.09
Дождь его смахнул, узел не сберег вам –
кланяются поручни млечной панораме.
Мускулы последние мокрую веревку
тянут на плече ночь на переправе.
Вскрытая земля излизала стольких,
битые колени в свой вросли черед.
Очередь втекла, раскачала стойки,
парами примкнулся, замер ручеек.
Паче тишины прикоснись и влейся –
судорогой-свежестью первого нырка,
вместе закружись: черное полесье,
парус капюшона, чудо на руках,
вот оно звенит – льдом канатной доли –
между берегами этой нити нет!
В море за глазами, в тающей ладони,
в омутах восточных – целый континент.
В воротник залезут травяные путы,
грудью в пьяный паводок кану муравьем!
Посохом, оградой, колыбельной буду –
не дрожи, не бойся, спи, тепло мое…
Так освободилась азия внутри –
что дыханьем грели, что без спроса брали.
Невредимый мост в рукавах ветрил.
Нитка над июнем, ночь на переправе.
[июнь 2009]