Я спускался по рекам бесстрастным, когда
Ощутил, что уже не ведом бурлаками,
Краснокожие их расстреляли, галдя,
Нагишом обвенчав с расписными столбами.
Когда с казнью бурлацкой закончился шум,
Не заботился я о судьбе экипажа,
Реки дали мне волю от тех, кто в мой трюм
Внёс фламандскую рожь и английскую пряжу.
Я рубил Ариэлем коварства дрова,
Заточившей в сосну мой хребет Сикораксы,
Отвязавшиеся в путь полуострова
Побежали – триумфального хаоса кляксы.
Грозы благословили морской абордаж
Приключений. Я галькой летел рикошетом
Голиафу в лоб: камня и кости марьяж;
В рот Дантесу – сверлить гнилой мозг пистолетом.
Как зелёное яблоко в дёсны мальца,
Просочилась вода в мой еловый ботинок,
Вымыв палубу от рвотных масс мертвеца,
Рот которого служит гнездом для личинок.
Упоенный абсентом и звезд молоком,
Утопивший корону полярной державы,
Восхищенный, задумчивый, с бледным челом
С ватерлинией вровень утопленник плавал.
Синева синева синева синева,
Облака облака облака облаками;
У верблюда морского в горбах синема:
Жизнь скульптуре дана Сатаны Адвокатом.
Идеального смерча тяжелый атлет
Выкорчевывал зубы китов - баобабы,
Как, разбег голубей, восхищенный рассвет
Дал пиратам на Пасху вкус ромовой бабы.
Рты эринии в драке замкнули на скотч.
На закате, мистическим ужасом полных,
Антигону с Эдипом слепым гонят прочь
От порогов негостеприимные волны.
Я обоями клеил гавайский закат
В Петербурге поверх Ледовитой Авроры,
Как чиновника сон: за откатом откат,
Вал за валом катились – к чертям прокуроры!
Зыбь кидалась на рифы - свиней легион -
Я не ведал, что светлые стопы Марии
На одышливых монстров найдут угомон,
Успокоят свинарник в момент истерии.
Я касался крылом небывалых Флорид,
Где цветы распускались глазами пантеры,
Ламантины лелеяли свой целлюлит
На подводных лугах, бьясь за титул Химеры.
Водопад – древа мук, Иггдрасиля орган,
Летаргической речки припадок падучей,
В камышах, в вершу канувший, Левиафан
Разлагается раблезианскою тушей.
Под брилльянтовым небом в милльоны карат,
В глубине тошнотворных заливов угрюмо
Анаконды, едомы клопами, висят
На деревьях кривых, смердя черным парфюмом.
Я включил Эльдорадио рыб золотых,
Хор церковный кузнечиков в медленном темпе,
С горок американских срывались в кусты
Прикорнувшие дети халявы на ленте.
Море, мученик в меридианах вериг,
Чьи рыданья порой услащали мне качку,
Отнимало присоски кальмарьих интриг
И прощало меня, как еретик палачку.
Я был островом чаек, куда Гулливер
Альбатрос опускался, пометом замаран,
И в меня на ночлег через черную дверь
Водворялся утопленник, пятясь омаром.
Я, заброшенный, то ураганом в эфир
Выше птиц, то затерянный в бухтах косматых;
Кит гренландский мой остов возьмет на буксир,
Если я прохужусь, а не мытарь фрегата!
Своевольный, одетый в лиловый туман,
Я, таранящий небо, как красную стену,
Скоростной, словно пиццы разносчик, сапсан,
Плесневелого солнца несу гобелены.
Я, бежавший в эскорте коньков-горбунков,
Умыкнувший перо легендарной Жар-птицы;
Небо пепельным стало, ведь выкрал инко-
Гнито ультрамарин на побелку светлицы.
Я, дрожавший, почуяв за тысячу вёрст
Бегемотихи течку и гонку Мальстрима,
В формалин окунувший акулу, как Хёрст,
Я грущу об Европы альковах интима?
Звёзды – узники Архипелага Гулаг,
Вот, одна сорвалась, игнорируя нары!
Так подпольный богач набивает тюфяк
Золотыми монетами рейхканцелярий.
Изрыдалась душа! Будоражит заря,
Как короста, расчесанная в лепрозории!
Меня пучит любовь коноплей пузыря.
Пусть взорвется мой киль, только выйти бы в море!
Средиземного моря милей ручеёк
Между вмятин брусчатки холодной и чёрной,
Где кораблик, как майский летит мотылёк,
Направляемый мальчика волей упорной.
Отсекает грех острой как бритва волной –
Плыть в кильватере хлопкоторговцев – свобода,
Перед яхт с вымпелами чванливой толпой,
Под глазами-фингалами каторжных ботов!