(ну, о-о-очень длинное стихотворение)
***
Странички этой не касался плуг.
Возможно местный автор длинноух,
и часто говорит «иа-иа-иа!».
«Иа-иа!» – отнюдь не те слова,
которые наш возвышают дух,
они лишь так отпугивают мух
и всяких любопытных тараканов,
не привлекая умственных титанов.
Здесь даже утром не кричит петух,
а также слёзно не щебечут птицы,
и в обморок не падают девицы,
не подают умыться и напиться
холодною водою ключевой.
Здесь только изредка сморкается прибой
на гальку и песок какой-нибудь ракушкой,
что может стать лишь детскою игрушкой,
напоминающей бирюльку и свисток,
чей тонкий одинокий голосок
звучит куда слабее чем хлопушка.
Здесь можно даже кое-в-чём извериться,
но трудно небу звёздному довериться,
распотрошить измученную душу.
Здесь изредка волна глодает сушу,
и в том отчасти и моя вина,
что сушу эту не смела она –
в тартарары какие-то не смыла
(возможно, она просто позабыла,
а, может, притаилась в глубине –
но это всё не по моей вине).
In dieses Land
лишь нудный «размышлянд»!
Слова, слова, слова!
Ничуть не боле.
Они отчасти дики
и живут на воле,
и не срезают острые углы,
и мышечные грубые бугры
здесь могут вылезать из каждой строчки,
а после их прочтения
неплохо бы примочки
прикладывать к глазам.
Но мою постную любимую лапшу
я вас с ушей снимать не попрошу.
Я в ней, отнюдь, не нахожу порока.
Она моё любимое барокко.
Так в запредельно мутной глубине
весь мир шкворчит
и корчится во мне.
Какой я?
Старый,
или молодой?
В какие времена я был собой?
Кто нас приносит в жертву пустякам –
мгновениям (секундам, не векам)?
Всё это эволюционный блуд,
лишь сонный бред,
собрание причуд.
И, тем не менее,
они прискорбный факт.
Так кто здесь врёт,
сбивая ритм и такт?
Я сам себе казался странным малым
наедине с собой под одеялом,
где был спокоен,
не писал стихи,
но всё-таки стал жертвой чепухи.
Я мог бы многим многое сказать,
когда б уже не начал замерзать
и превращаться просто в отморозка,
что хоть и не молчит,
но говорит неброско.
Со стопкою в руке или пустым бокалом.
в совсем не столь далёком далеке
я был всегда незлобным славным малым,
и не один бокал держал в своей руке
(но никогда … не пил под одеялом).
Рука моя наутро не дрожала.
Я вместо языка во рту не прятал жало.
Так не было тогда.
Нет жала и теперь.
Я всё же человек –
не монстр, не гад, не зверь.
Плесну и вам под дверь
хмельные полстакана,
чтоб вы могли встряхнуться
утром рано.
Я был когда-то го-о-ордым динозавром.
Теперь стал металлическим двутавром
и превращаю мегалит в бетон,
хоть башней вавилонской вдохновлён,
когда-то бывшей местным зиккуратом,
громоздким,
неуклюжим,
угловатым.
Претерпевая нравственный урон,
отбросив тоги,
всякие эклоги,
мне старина-Гораций сделал ноги,
растрачены Конфуций и Платон
на производство всяких макарон,
чтоб, знамо дело,
было чем гордиться,
и было в честь чего потом напиться.
Как беспощадна логика вещей!
Как всё трещит по швам и умирает,
но люд честной давно в них обитает,
ютится, суетится и шныряет,
возня и труд творят и украшают,
достойный мир растрёпанных людей.
Они перекроили этот мир –
мир каменных пещер
в убогий мир квартир.
Теперь карабкаются в нём и выживают,
стремятся,
тянутся,
но так же умирают,
напяливают брюки,
носят юбки,
для поприличней выглядеть
под шнеком мясорубки.
Придумывают разные грехи,
чтоб каяться и сочинять стихи.
Сажают что-то,
пилят,
режут строят,
плодят и патриотов, и героев,
к обеду моют руки,
ходят в гости,
борзо перемывают ближним кости
(но, впрочем моют кости и далёким),
здесь появляются мессии и пророки,
врубают принципы,
кого-то прославляют,
творят историю.
Короче, убивают.
Гордятся, умиляют, удивляются,
рождают ерунду и в ерунде копаются.
Врут обо всём,
попутно размножаются,
ругаются, скребут свою натуру,
хлебнув боярышника, делают культуру,
усугубляя собственные муки,
придумали прогресс и всякие науки,
щекочут космос,
добывают газ,
чтоб газом этим пукнуть в унитаз.
Они же обормоты и авгуры,
отцы отечества,
и дураки, и дуры,
конноармейы, шлюхи
Нибелунги,
что носят стринги …,
Куки и Колумбы,
безумные Ахавы,
как орлы двуглавы,
летят плашмя,
но ищут горней славы.
Расхожих истин други и супруги,
и просто ординарные бандюги.
Я мог бы дальше множить этот список
великих достижений и попыток.
Я мог бы.
Это я умею.
Но я боюсь,
что в нём заматерею!
Всё это признаки ужасной Кали-юги.
Короче!
Летом отдыхай на юге!
А коль не нравится,
то отдыхай не севере.
Но всё же лучше на ветвистом дереве,
которое давно покинул сдуру,
чтоб, как дурак,
терзать клавиатуру.
Я голосом своим заговорил.
Но для чего мне нужен этот голос?
Язык как помело,
а невесёлость
отдельных строк,
скрипучих, как песок,
застрявший на зубах (увы и ах!)
напоминает, что везенья птах –
лишь голубая призрачная птица,
что норовит с бездонным небом слиться,
но обитает в чёрных небесах.
Вот я стою с утра
в одних трусах
и только наблюдаю,
чтоб написать:
«Вселенная большая.
В ней для всего (и для меня ) достанет места!»
В ней даже для Орфея и Ореста
бессмертный гений находил места,
чьи до сих пор не запечатаны уста.
Но для чего я здесь припоминаю греков?
Неужто со светильником я стану человека
средь бела дня назойливо искать?
Нет!
Видно мне придётся замолчать
и вновь залезть на сломанную грушу,
с которой я упал
и не тревожить души
ни позабытых предков,
ни потомков.
Я здесь разговорился слишком громко.
***