За много лет счастливого житья
Я стала частью этого жилья,
И нет, мои слова не хвастовство:
Была я украшением его.
На зависть зебрам глянцевый наряд,
Усы как чистый снег, глаза — агат
И мягких лап изысканный овал,
Что коготь никогда не удлинял.
Но тянет немощь в скорбную юдоль
И тело гибкое сковала боль,
На восемь жизней кончился запас,
Девятая из жил течет сейчас.
Я чувствую: приблизились врата,
Открытые для кошки и кота,
Кому черед, окончив путь земной,
Уйти в благословенный мир иной.
По берегам извилистой реки
Там блещут золотые плавники,
Дабы мои сородичи могли
Предаться рыбной ловле на мели.
Там в изобилии бескрылых птиц,
Мышей у полных сливками криниц,
Где их не снимет смертная рука;
Кошачьей мятой пахнут облака
И в гуще валерьяновых кустов
Готов ночлег для кошек и котов.
И все же, Ты, кто исчисляет дни,
Свой милостивый слух ко мне склони,
Позволь мне задержаться здесь чуть-чуть,
Позволь в глаза любимые взглянуть,
Мурлыканьем превоплотить в слова
Всю нежность, что в груди моей жива:
"Хозяин мой, хранитель мой и друг,
Я не забуду ласку добрых рук;
Твоей заботы, теплоты твоей
Не заслонят мне царства без скорбей.
К чему златая рыбка или мышь,
Коль косточкой куриной угостишь,
Не нужно валерьяновых нирван —
Взобраться бы опять на твой диван;
О если б можно рай отдать в обмен
На колыбельную твоих колен!
Твоя Селима, вперекор судьбе,
Из млечных кущ восплачет о тебе."
***
ANNA SEWARD
An Old Cat’s Dying Soliloquy
Years saw me still Acasto’s mansion grace,
The gentlest, fondest of the tabby race;
Before him frisking through the garden glade,
Or at his feet in quiet slumber laid;
Praised for my glossy back of zebra streak,
And wreaths of jet encircling round my neck;
Soft paws that ne’er extend the clawing nail,
The snowy whisker and the sinuous tail;
Now feeble age each glazing eyeball dims,
And pain has stiffened these once supple limbs;
Fate of eight lives the forfeit gasp obtains,
And e’en the ninth creeps languid through my veins.
Much sure of good the future has in store,
When on my master’s hearth I bask no more,
In those blest climes, where fishes oft forsake
The winding river and the glassy lake;
There, as our silent-footed race behold
The crimson spots and fins of lucid gold,
Venturing without the shielding waves to play,
They gasp on shelving banks, our easy prey:
While birds unwinged hop careless o’er the ground,
And the plump mouse incessant trots around,
Near wells of cream that mortals never skim,
Warm marum creeping round their shallow brim;
Where green valerian tufts, luxuriant spread,
Cleanse the sleek hide and form the fragrant bed.
Yet, stern dispenser of the final blow,
Before thou lay’st an aged grimalkin low,
Bend to her last request a gracious ear,
Some days, some few short days, to linger here;
So to the guardian of his tabby’s weal
Shall softest purrs these tender truths reveal:
‘Ne’er shall thy now expiring puss forget
To thy kind care her long-enduring debt,
Nor shall the joys that painless realms decree
Efface the comforts once bestowed by thee;
To countless mice thy chicken-bones preferred,
Thy toast to golden fish and wingless bird;
O’er marum borders and valerian bed
Thy Selima shall bend her moping head,
Sigh that no more she climbs, with grateful glee,
Thy downy sofa and thy cradling knee;
Nay, e’en at founts of cream shall sullen swear,
Since thou, her more loved master, art not there.’