И год от старости охрип,
и зёрна сбросил злак,
а крошка-жизнь, enfant terrible,
не вырастет никак.
На людной ярмарке одна,
припрятав медяки,
она обходит дотемна
палатки и лотки,
бежит сквозь шум и тесноту
туда, где день-деньской
парит в подкрашенном спирту
стеклянный чёрт морской,
стоят солдатики впритык,
а куклы – по одной,
и тёщин дразнится язык
почти с аршин длиной.
… а где-то спрятанный в груди
от всех, для куражу
пищит свисток «уйди-уйди»…
Но я не ухожу.