Всё, как спичка, сломалось на «после» и «до».
Скрипка взвыла придавленной кошкой от боли.
Опрометчивость вдруг обернулась бедой.
И Пангею мою подо мной раскололи.
Оказалось, цена превышает лимит.
Захлебнулся, закашлялся, кровью перхая,
а когда спохватился, уже был разбит.
И осколки не склеить. И боль не стихает.
Тучи стягивались, обещая дожди.
Пахло дымом костров догорающей воли.
Я последний свой шанс согревал на груди –
на душе, и она каменела от боли.
Но под камнем по-прежнему бил мой родник,
и имеющий уши да слышал биенье.
Я умел напоить тех, кто к камню приник.
Боль была и во влаге, но в ней же спасенье.
Не срасталось. Как в бездну, в разверстую пасть
лил упрямый Вулкан блеск расплавленной стали.
Стиснув зубы, вставал, чтобы снова упасть,
чтобы гордость мою, не заметив, топтали.
Не надеясь на крепость протянутых рук,
не надеясь на сладость надрывного плача,
я хотел непосильные ставить задачи,
разрывать раз за разом стесняющий круг.
И сложился узор – пусть корявый и злой,
но сложился… Сковал его снова из лома.
И заплатанной сталью по месту излома
привязал навсегда приручённую боль.
Превратил её в фетиш, женился на ней,
полюбил её жутким стокгольским синдромом.
Я хотел быть кому-то, действительно, домом.
Только всё-таки лучше тебе, а не ей.