В почерневшем небе
следы,
как в письмах
искры чернил, следы молодых взглядов.
Они завершили задуманное. Они стали огнями.
Кто видел их вначале?
Кто не горел?
Вечное бегство плоти от плоти,
вечные птицы мыслей
о любви и забвенье, вечность мечты и печали.
Мы люди.
Вы, хоронящие в весенних дождях свои драгоценные слёзы,
которым никогда не подняться в небо, никогда не упасть на землю,
храните нас, плачущих и смеющихся, ваших ангелов, демонов и божеств,
мы ваши первые песни, а вы, говорящие в шуме листвы, в хорах волн,
забывая нас, сохранили нас в мире, отбирая крылья, научили летать,
пусть никогда не кончается дождь, будет благословен ваш дом.
Мальчик, в небо глядящий, ищущий точку, в которой всё отражается,
он вас покинул и память оставил о вас, но слышит в реке голоса,
он пришёл от вас, отделился от пресных вод, и теперь в нём горит огонь,
но боится идти по земле, начинается новое в нём, умирает старая воля,
знает ли он, что когда-нибудь станет лишь камнем, упираясь в пространстве,
научится убивать и раскаиваться, творить чудеса, но всегда тосковать?
Медленным непостоянством станет кожа изгнаннику, болью укроют
плечи ему небеса, и потекут из открытых пор солёные реки,
и будет лежать на земле, и полюбит запах земли, назовёт её родиной,
и глаза его примут цвет её бесконечных пятен и линий, тогда он повеселеет,
но веселье отравит его, станет болезнью, горьким похмельем, безумием,
пробудит в нём силу оставить берег, заставит странничать и скитаться.
Пойте, но всякая песня ударится эхом, пойте, но горлица возвратится в окно,
пойте, но шум не более тишины, рождаясь в ней и умирая, и песни станут
вечным законом страшного чуда и манифестом невидимых стен,
пойте, памятуя забвенье, пойте, забывая память, будьте свободны в тюрьме
и закованы будьте в свободе, пойте голосами немых отцов, пойте, услышьте
поющих, пойте, чтобы не слышать, пойте, благословен ваш труд.
Песни рождаются и умирают во сне, но кто принесёт победу над сном,
где безумные смелые странники, исчезающие в горизонте, где река в океане,
о том беспокоится лист на воде, познающий силу течения, помнят клетки
неясные речи дождя, помнят как будто оттенок цвета, боясь его тайну
узнать в полноте, и пока не потонет, пытается петь свою осень, пока
не обнимет его вода, он трепещет, но уже не тоска, а мука рождения в нём.