Когда во тьме заиндевелой ночи,
Невиден и неслышен никому,
Сидел Исай, нажравшись, что есть мочи,
Скулил, глотал слезу и ждал Весну,
Тогда Весна, не помня об Исае,
За сотни верст, за сотни тысяч врат,
Румяная, бесстыжая, нагая,
Смеясь легко, ныряла в водопад.
Исай же без нее хирел морально,
Дружил с водярой, бриться забывал,
Но каждый раз, окно раскрывши спальни,
Он плакал и Весну беззвучно звал.
Она не шла, морозы и метели
Отбили волю к жизни в Иса;,
И он, однажды с потной встав постели,
Решил веревку привязать к трубе.
И привязал. Смотрел и примерялся,
Ходил вокруг, болтая дребедень,
Но встать на стул, накинуть - испугался.
Ну, или даже сдохнуть было лень.
Тогда Исай, приняв стакан «лекарства»,
Собрал в кулак всю волю и сказал:
"Зачем я над собой творю коварства?
Да нужен ли мне тех страстей накал?!"
И он простил Весну за опозданье,
За то, что долго ходит по земле,
За холода, за пьяные страданья,
И ласково прижался он к Зиме.
Зима ж, узрев исаево смиренье,
Уснула, успокоилась, спала,
Под хруст снегов, да под воронье пенье,
Исайкин храп и ветры из окна.
А что ж Весна? Пришла, в ночи, босая,
Из солнечных неведомых краев,
И, пробудивши душу, искромсала
На сотни тысяч мелких Исаёв.
А что ж Исай? Всё в норме у Исая:
Дурак и ныне счастлив и поет.
Плюс, так его душонку разбросало,
Что лишь Весна, возможно, соберёт…