О Рим! Сколь бесконечно много
Принёс ты боли в этот Мир!
С вечной тоскою и тревогой,
Гляжу на твой жестокий пир...
На Колизей, с кровавою ареной...
Что может быть ещё ужасней?
Возможно ли избегнуть плена
Толпы, что жаждет новых казней,
Что, с бесноватым, диким воем,
Гонит на смерть твоих друзей...?
И те, кто выжил, под конвоем
Вновь попадают в Колизей.
И глас толпы, как песнь сирены,
Что губит корабли в пучине моря,
Ведёт их вечно на арену,
Полных отваги, мужества и горя...
***
Теперь один из них. Я - гладиатор,
Имевший под командой легион.
При жизни, Марк Аврелий - Император
Мне доверял. Но подло умерщвлён.
Коммад безжалостной рукою
Прервал последний вдох отца.
Возможно ли принять такое,
Смирясь с деяньем подлеца?
Свидетелем случайным преступленья
Небезопасно стать среди зверья.
Разврат и грязь совокупленья
Терпеть мог кто угодно, но не я.
Зигзаг судьбы... и вот я на арене,
Где дышит смерть и в спину, и в лицо.
Словно награды на могучем теле,
Раны ввергают в трепет наглецов.
По ремеслу собратьев побеждая,
Храня любовь и честь в моей душе,
Я долго грезил о ключах от рая,
Давным-давно отчаявшись уже.
Ад за мной следует, при жизни,
И за плечами - тень войны.
Три года, вплоть до самой тризны,
Вдали от любящей жены,
В мечтах, главу ей на колени
Без опасенья положить,
Но кровь, рекою на арене,
Не позволяет просто жить.
Когда-то теплилась надежда,
На этом бешеном пути
Сбросить доспехи и, как прежде,
Семью и счастье обрести...
Лишь только я глаза закрою,
Вновь чудится мне дом родной,
Который сыну я построил,
В котором счастлив был с женой.
Но счастье стало иллюзорным.
С семьей не свидеться теперь.
Приказом гнусным и позорным
Всех уничтожил подлый зверь -
Коммад, само исчадье ада,
И есть, и пить привыкший всласть,
Автор кровавого парада,
Преступник, получивший власть.
В стремлении вернуть свободу,
Предавшись любящим сердцам,
Осталось, истине в угоду,
Воздать убийцам и лжецам,
Поправшим честь и идеалы,
Что завещал Аврелий Марк.
Но власти, сколь ни дай, всё мало.
Рим погружается во мрак.
***
Сегодня вдоволь будет крови,
И, в предвкушении страстей
И мерзких зрелищ для сословий,
Безмолвно замер Колизей.
В подобной тишине гнетущей
Нервы, что лука тетива...
И режет слух стрелой поющей,
Крови напившейся, едва.
С грохотом, вышли колесницы,
В стальных обвесах и ежах.
Шлем-маски укрывают лица
Без тени жалости в глазах.
В этой безумной круговерти
Первыми гибнут лишь зеваки.
Кто духом слаб, боится смерти,
Не сможет выжить в этой драке.
Едва успев каре построить,
Строй потерял троих мужей.
На сей раз, слишком много крови,
Но отступить нельзя уже.
Иначе, лягут все без смысла
В неравной бойне и кровавой.
Хоть жизнь на волоске повисла,
Покрыть себя несметной славой...
Три колесницы, круг за кругом,
Словно осиный дикий рой,
Нас атакуя, друг за другом
Стремятся проредить наш строй.
Стрелы и сабли осевые
Разят и косят без разбору.
Но опыт, схватки боевые
Дают нам в обороне фору.
Кто предан, остаётся рядом -
Плечо к плечу, спина к спине.
Воздух насыщен смертным ядом,
Сто крат страшней, чем на войне.
Один из нас лишён десницы,
Но всё ж идёт на помощь братьям,
Бросается под колесницу,
Прямо в смертельные объятья.
И та, внезапно кувыркнувшись,
С лязгом, накрыла экипаж.
Ещё одна, перевернувшись,
Так же закончила вираж.
В отстой ретировавшись, третья,
Под гул толпы, ушла, с позором.
Многих друзей не смог узреть я,
Окинувши арену взором.
Время скорбеть. Собравши трупы,
Их в яму бросят воедино.
И громко возвещают трубы:
Окончен страшный поединок.
Ком в горле... Дико давят слёзы.
Мне не вернуть моих друзей.
Жену и сына, даже в грёзах,
Воруют Рим и Колизей.
***
День скоро клонится к закату,
Вступает ночь в свои права.
Вновь угнетает боль утраты,
А в память врезались слова
О справедливости великой,
О вечной дружбе и любви,
Но этот спорт безумный, дикий
Густо замешан на крови.
Сенат молчит. Подавлен страхом.
Преторианский дух поник,
Меркнет величие... Под прахом
Целебный погребён родник.
Но, до сих пор, Легату предан
Верный, послушный легион.
Венец бессмертия - победа.
К ночи побег задумал он.
Благо, не все ещё в Сенате
Попрали долг, забыли честь,
Во лжи погрязнув и во злате.
Но таковые, всё же, есть.
Подлости в Риме нет предела,
Деяньям мерзким нет числа.
Птица придворная "пропела"
И тайну, в страхе, донесла.
Реакция была мгновенна -
Темница, кандалы и плеть.
Судьба Легата неизменна -
Арена, поединок, смерть.
***
Правитель алчный и жестокий,
Любитель грязных, мерзких игр,
Коммад, с рожденья недалёкий,
Как бешеный метался тигр.
Решил он пленнику, в темнице
Жестоко скованному цепью,
Подрезать крылья, словно птице,
С одною только, низкой целью -
Жаждая славы как и прежде,
К неравной вынудил дуэли.
Вынув стилет из-под одежды,
Нанёс укол глубокий в теле...
Казалось, кончено всё сразу.
Жизнь иссякает с каждым вдохом,
Тускнеет взор, секутся фразы
И тело слушается плохо.
Но, даже кровью истекая,
Максимус вышел на арену.
Трибун вниманье привлекая,
Он преклонил одно колено...
Откуда только взялись силы?
Как волшебство, любимых лица,
Будто восстали из могилы
И снова помогают биться...
Виденье давнее явилось
Семьи, безвинно убиенной.
Сердце усиленно забилось...
Мечи взметнулись над ареной.
Трибуны дико сотрясались,
И, по периметру квадрата,
Преторианцы восхищались
Волей и мужеством Легата...
Солнце уже стоит в зените -
Столь долго поединок длится.
Он, словно высечен в граните.
В бессильи, Луций Коммад злится.
В подлой руке стилет всё тот же,
Но... не спасают ухищренья.
Хоть кровь ручьём течёт по коже,
Настал желанный миг отмщенья.
В бою последнем и смертельном
Легат, на радость Колизею
И в напряженьи запредельном,
Врагу пронзил стилетом шею.
В диких, кровавых атрибутах,
Агония недолго длилась.
Единый выдох на трибунах...
Возмездие теперь свершилось.
Коммад обмяк в то же мгновенье,
В страхе, презрения достойном...
Вся жизнь - театр и преступленье.
Тиран повержен храбрым воином.
Пот с кровью застилает взоры...
Фата Морганой, вновь приходят
Черты любимых. Лиц узоры
Манят к себе и в даль уводят...
И, с жадным, ненасытным вдохом,
Легат простёр свои к ним руки...
И кажется, что всё неплохо,
Что больше не продлятся муки...
Но силы, всё же, покидают
Страшно израненное тело.
Патриции, толпа рыдают...
И, завершив свой путь и дело,
Максимус Децимий Меридий
С семьёю воссоединился.
Он в лучшем мире их увидит.
В том, что ему так часто снился.
(Художественный замысел автора на историческую достоверность событий не претендует)