Кослушай, кослушай, я не понимаю,
И как ни стараюсь, навряд ли койму.
Зачем я всю жизнь эту воду рамаю,
И не засынаю, и склю – не усму
Смадри, я - жеводное в несколько дефствий,
И я уллидаю на дранный вастог,
И от на требунах езумный ормейстер
хводает за гарстух и гузь оверклок…
(О, как я устал удаляться по кромке
от шума глазниц бесконечных смертей,
И наст подо мною горячий и ломкий,
И я не умею по кромке хрустеть.
Послушай, послушай, мне вовсе не важно
О чём это всё и надолго ли бред,
Но гласные космос горланит протяжно,
И даже наверное космоса нет…)
Ослушай, ослушай, остынет окрошка,
А кромка пустого навыверт снежка
Отлично хрустит, если полная ложка
Проснёт себя в рот по указу дружка.
Ото ж опортунити для мародёров:
Греби себе ложкой что дали на раз!
Гребучая старость унылого вора
Себя соблюдает на скатерти масс.
Себя наблюдает на паперти нас.
Гребя, нострадамит на вот тебе раз.
Послушай, послушай, мне весело важно,
Мне грустно отрадно,
А как же тебе?
И вот на восток пароходик бумажный,
И вот в водосток паровозик плюмажный,
Плывёт навсегда по отважной трубе.
Гребёт на рожон по винтажной гурьбе.
Идёт на восход к стоэтажной звезде.
Ах, эта реклама сияет
Везде.
(ну хватит, конечно же, молча послушал
И сделался частью чужого панно
И рома златого с глазуньей откушал,
И стало не душно, но дуло в окно.)
Чем дальше, тем глыбже, и стало быть, бражней,
Гремело и тлело, грозилось во мгле,
И мы ожидали, что всхлынет протяжно
Весёлая боль на зелёной земле.
И чистое на небо выедет браво,
А грязные старые крящики лет
Утрянно вздохнувши сотрутся устало.
И спрячет апачи топор-пистолет.
И станет всезрячим простой амулет.
Варкается мыстро. Медовит протешно
Недовая линдия барсиком врят.
Кромельки баркочут нарочито нешно.
Наставил опунцию сажный барад.
Нгг. Ген.
Рр89ю.
И того.