Где пролетала гофмейстерина,
стало всё зелено – аж стерильно.
Дрожь пробирает по непонятному поводу
путников, в эти леса забредших
по землянику или орешки
с бесом погонь в давно побелевшую бороду.
Облако змеем лови за гриву,
лань направляй удилами к Риму,
лёгкие прочищай дистиллятом колодезным –
только для жмурок пленэр пропорот
боем берёзового фарфора.
Не с кем услышать, как что-то в груди колотится.
Посох у Августа был с рассвета;
было искусно в ушко продето
девятилетней правительницы имение.
Кони – я вижу, что не верблюды
по показателям амплитуды
рыси, но проскочило их в рай немерено.
Вслед за каурыми жеребцами –
те, что сменили их, сдав экзамен
на интеллект и дорожную предсказуемость.
Та же картина за белой ширмой,
что и в Акакиевке паршивой:
рай возвращаю и каждую стрекозу его.
Функции груминга и полива
взял на себя берендей бодливый.
Ровные рощи стоят – под рейсшину сажены.
Может, младенец был из корытца
выплеснут с кровью крылатой крысы
и заглушён в траве грозовыми пассажами.
Бреющим триммером – ветер, ветер…
Сорван, видать, утомлённый вентиль
еле приметного в горной ложбине газгольдера.
Вроде и ласково дует сбоку –
больно в крыло, в элерон, в распорку
милостью флейты с курорта безалкогольного.