Невероятное приключение А. С. Пушкина в России

НЕВЕРОЯТНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ А.С. ПУШКИНА В РОССИИ


И прежний сняв венок — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело…
(М.Ю. Лермонтов «Смерть поэта»)


                1
            Я хочу рассказать вам сказку об Александре Сергеевиче Пушкине. Может, это и не сказка вовсе, а быль. Это уж решайте сами. Но его происхождение – самое что ни на есть невероятное приключение, «происшедшее» с ним в России. Это «приключение» - движение рода Пушкиных от сказочного Владимира - Красно солнышка до смерти поэта, поднявшего этот род до самых небес своим литературным гением.  Есть в этом что-то сказочное. Как сказочна Бархатная книга русских именитых родов. Она  хранила то ли предания, то ли придуманные сказки о  высоком происхождении российских родов, о прибытии на Русь - то ли в дружину  к Александру Невскому, то ли в войско Дмитрия Донского, то ли ко двору Ивана Третьего. Судя по этим легендам, происхождение А.С. Пушкина и восходит к самому Владимиру Святославичу, правнуку Рюрика, крестившему Русь. Может быть, те «темные времена» из глубины веков «нашептали» поэту эти строки из сказки «Руслан и Людмила»:
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных;
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русской дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мед я пил;
У моря видел дуб зеленый;
Под ним сидел, и кот ученый
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту
Поведаю теперь я свету…
      Жизнь представителей  знаменитых русских родов, подаривших миру А.С. Пушкина, настолько захватывающе интересна и наполнена невероятными событиями, что  сегодня представляется такой сказкой, где «и кот ученый, и русалка на ветвях, и тридцать витязей прекрасных, и леший бродит», путает следы. Да… «Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой». Но вот, наконец, в сказке и быль:
В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана…
        На таком пиру сын Владимира Мстислав (по прозвищу Храбрый или Удалой – около 983-1036 годов) выдавал замуж за Романа, сына касожского князя Редеди (Редедя или Ридада (ум. 1022) - князь касожский (черкесский). По словам русских летописей, богатырь. Древние адыгские предания называют его «могучим великаном») свою дочь Татьяну, внучку Красно Солнышка. Через неё многочисленные княжеские и дворянские фамилии (мифические потомки Редедичей) претендовали на кровное родство с Рюриковичами. Её имя упоминается в родословиях некоторых московских боярских родов  - Белеутовых, Добрынских, Сорокоумовых-Глебовых. История считается легендой, однако, в Бархатной книге дворянских родов она записана именно так. Так что был ли храбрый «Руслан»-Роман на самом деле, нам доподлинно неизвестно, а вот потомки в лице бояр Глебовых точно были. И это очень важный факт в биографии поэта, о котором как-то не принято было говорить ни в романовской, ни в советской историографии. Таким образом,  мы пропустили очень важный пласт событий в жизни рода Пушкиных и в жизни самого поэта.
                2
               
         Как утверждал сам поэт, пушкинский род намного древнее царей Романовых. Первое и единственное упоминание в летописях о родоначальнике дома Романовых — боярине Андрее Ивановиче Кобыле — относится к 1347 году, когда он был послан в Тверь за невестой для великого московского князя Симеона Гордого. Невеста же — княжна Мария — была дочерью великого князя Александра Михайловича Тверского, прямого предка Пушкина в 16-м колене.
            Любопытно письмо поэта к Дельвигу из Михайловского, где он справляется о работе Карамзина: «Видел ли ты Николая Михайловича? идет ли вперед История? Где он остановится? Не на избрании ли Романовых? Неблагодарные! 6 Пушкиных подписали избирательную грамоту! Да двое руку приложили за неумением писать! А я, грамотный потомок их, что я? Где я...» «Я не понимаю, как можно не гордиться своими историческими предками! — с жаром восклицал поэт. — Я горжусь тем, что под выборной грамотой Михаила Федоровича есть пять подписей Пушкиных!»
        Итак, одним из тех, кто поставил свою подпись под историческим документом, был Федор Семенович Пушкин, стряпчий на Земском соборе 1613 года, сын уже упоминавшегося Семена Михайловича. Родной брат Федора — Тимофей Семенович — прямой предок поэта в 8-м колене. «Возвышение Пушкиных, начавшееся в последней четверти XVI в., продолжалось при первых Романовых, хотя в бурях Смутного времени они понесли довольно значительные потери. Пушкины были на подъеме приблизительно сто лет и в третьей четверти XVII в. достигли вершины своей славы и могущества. Однако в то же время становятся заметными признаки упадка. В последней четверти века мы наблюдаем несомненный упадок всего рода, завершающийся катастрофой 1697 г.»,— к такому выводу приходит С.Б. Веселовский. «С тех пор утих наш род суровый...» Добавим лермонтовское: «Но иглы тайные сурово язвили славное чело…»
       Какие же это тайные иглы с давних времен «язвили славное чело» и что же это за «катастрофа 1697 года», имевшая столь печальные последствия для пушкинского рода? Поэт в «Начале автобиографии» посвятил ей несколько строк: «При Петре I … стольник Федор Матвеевич, уличен был в заговоре противу государя и казнен вместе с Цыклером и Соковниным».
        Молодой стольник Федор Пушкин, сын боярина Матвея Степановича, был в рядах заговорщиков И.И. Цыклера и А.П. Соковнина (Федор был женат на дочери Соковнина), покушавшихся на жизнь Петра I и казненных им. Отец Федора, Матвей Степанович Пушкин, после казни сына лишенный имущества и боярства, был сослан в Сибирь, где и умер.
          В «Истории Петра» поэт так описал эту семейную трагедию: «Окольничий Алексей Соковнин, стольник Федор Пушкин и стрелецкий полковник Цыклер сговорились убить государя на пожаре 22 января 1697 года. Петр приказал гвардии капитану Лопухину в назначенный час быть с командою в такой-то дом … а сам не дождавшись приехал туда с одним денщиком... Заговорщики захвачены были в Преображенском и казнены четвертованием 5 марта.
         Петр во время суда занемог горячкою; многочисленные друзья и родственники преступников хотели воспользоваться положением государя для испрошения им помилования… Но Петр был непреклонен; слабым, умирающим голосом отказал он просьбе и сказал: « Надеюсь более угодить богу правосудием, нежели потворством».
     «Начало славных дней Петра
       Мрачили мятежи и казни...»

       После казни Федора Матвеевича Пушкина, свершенной на Красной площади 4 марта 1697 года, фортуна, естественно,  обходит род Пушкиных стороной:

Упрямства дух нам всем подгадил:
В родню свою неукротим,
С Петром мой пращур не поладил
И был за то повешен им.
Его пример будь нам наукой:
Не любит споров властелин.
         Увы, с Петром «не поладил» не только Федор Матвеевич Пушкин. Этот государь стал настоящей катастрофой для всего рода Пушкиных на протяжении трех веков. Может быть, потому, что в этом роду были Милославские (далекий их предок приехал в Москву из Литвы еще в 1390 году, сопровождая княжну Софью Витовтовну, невесту Василия I, а другие были тесно связаны с Польшей, в которой были перебежчиками из России после пленения, потом все-таки вернулись, и вот эта семья дала невесту русскому царю Алексею Михайловичу с подачи Бориса Морозова), которые ожесточенно боролись за власть со времен Алексея Михайловича Тишайшего, выбравшего себе в жены Марию Милославскую? Со времени второй женитьбы царя и появления наследника, сына Петра, их противниками в этой борьбе стали Нарышкины. Правда,  еще до этого события на русский трон метили Борис Морозов (воспитатель  Алексея Михайловича), глава его правительства, и Василий Соковнин, отец знаменитой раскольницы, боярыни Морозовой, жены младшего  брата Бориса Морозова.
         Вполне возможно, Морозовы и Соковнины, породнившись между собой и с самим царем через его жену Марию Милославскую, действовали в своих интересах, но с намерениями привлечь европейские страны, в частности, Польшу, которая со времен Смуты не оставляла планов завоевания русских территорий, частью которых она еще владела со времен интервенции начала 17 века. Вполне возможно, Борис Морозов, а затем его преемник Илья Милославский, тесть Алексея Михайловича, принимали такие решения, которые ослабляли экономику страны и вызывали в ней бунты. Это касается четырехкратного  налога на соль и выпуск инфляционных медных денег. Оба решения разоряли народ, вели страну к голоду. Но этого  тайным агентам Европы при троне Романовых показалось мало для их падения, и  был осуществлен уже испытанный в европейских странах проект религиозного раскола,  влекущий за собой гражданские войны и серьезные геополитические изменения. В середине 17 века царь Алексей Михайлович, искушенный заманчивой честолюбивой перспективой завоевать Константинополь, возродить  Византию и стать главой всего православия, расколол русскую церковь на  Никонианскую и старообрядческую, может быть, невольно создав на века  серьезную политическую оппозицию власти Романовых, которая, в конце концов, уничтожила эту династию в 1917 году самым кровавым способом.
       И  получилось, что представители рода Пушкиных веками были связаны родственными отношениями с теми, кто боролся против  Романовых-Нарышкиных, а именно – против Петра Первого. И если они сами и не участвовали в этой  жесткой политической борьбе, то являлись членами семей оппозиционеров и расплачивались за их деяния вместе с ними.

                3

         Так случилось с уже упомянутым тут Федором Матвеевичем Пушкиным, зятем  боярина Алексея Федоровича Соковнина, женатым вторым браком на его дочери Пелагее Алексеевне, которая была родной племянницей боярыни Феодосии Морозовой и ее сестры Евдокии Урусовой. И история страданий рода Пушкиных началась, можно сказать, с этих двух женщин, представительниц мятежного рода Соковниных, ставших вместе с Аввакумом знаменем русского Раскола, приговоренных  царем Алексеем Михайловичем к страшной смерти от голода в земляной яме города Боровска. Породнившись с Соковниными через племянницу Феодосии Морозовой, ставшую женой Федора Матвеевича Пушкина, этот род впустил к себе кровь знаменитых мятежников, погибавших в своей борьбе против Романовых. Причем погибавших так, что Петр готов был убивать их дважды. И делал это. Страшный факт «двойной» смерти одного из Милославских – Ивана, племянника царицы Марии, первой жены  Алексея Михайловича, остался в отечественной истории.
          После смерти ее отца, Ильи Милославского, его место у трона занял боярин Иван Михайлович Милославский, ее племянник.   Современники рассказывали о нем, как о  властолюбивом, коварном интригане и, одновременно, называли его «гораздо боязливом и весьма торопком, поспешном». Этой противоречивой личности суждено было сыграть неблаговидную роль в русской истории. В 1669 году Мария Ильинична умерла, оставив царю троих детей: наследника - сына Федора Алексеевича, царевича Ивана Алексеевича и царевну Софью – будущих правителей России. Овдовевший государь женился на Наталье Кирилловне Нарышкиной, матери будущего царя Петра I. Русский престол после смерти Алексея Михайловича занял его старший сын Федор. Когда  и Федор Алексеевич скончался в апреле 1682 года, в России начались сражения за государственную власть и престол, в которых Милославские боролись с Нарышкиными.
          Именно Иван Михайлович Милославский стал «перводействительный сочинитель всего того стрелецкого воровства», как выразился его современник.  То есть, боярин Милославский стал  главным инициатором и вдохновителем первого стрелецкого бунта 1682 года, оставшегося в истории России как Хованщина (бунт стрельцов и присоединившихся к ним раскольников под предводительством  старообрядца, князя Хованского).  И замыслы боярина о сем воровстве стрелецком, по преданию, рождались в его уединенном владении – будущем селе Всехсвятском. Стрелецкий бунт вспыхнул в Москве в середине мая 1682 года. Стрельцы хотели помешать воцарению малолетнего Петра в обход его старшего брата Ивана (считалось, что больной наследник Иван не способен к управлению государством). А стрельцы не хотели допустить возвышения Нарышкиных. Десятилетний царевич Петр был свидетелем этого страшного бунта и убийств, после чего начал страдать припадками и нервным тиком: на глазах ребенка стрельцы убили боярина Артамона Матвеева, воспитателя царицы Натальи Кирилловны и покровителя Нарышкиных.
            В результате бунта стрельцы, подстрекаемые Милославским, добились совместного правления  Петра с его  старшим братом Иваном под регентством царевны Софьи (которая и подстрекала стрельцов на бунт, именно ее интересы продвигали бунтующие). Этот бунт с  участием в нем  раскольников едва не превратился в России в религиозную войну. Но Софья, которая сначала опиралась на помощь старообрядцев, руководимых раскольником, князем Хованским, жестоко подавила и их бунт, казнив и самого Хованского. Который уже готов был сам захватить русский престол, женив своего сына на Софье.
        Соправление формально продолжалось до смерти Ивана Алексеевича в 1696 году. Но фактически единоличная власть перешла к Петру только в 1689 году. Стрелецкий бунт 1682 года отчасти достиг своей цели - царевна Софья фактически руководила страной, опекая малолетних царей. Но она не давала свободы своему ненадежному родственнику-интригану Ивану Милославскому, который помог ей захватить государственную власть, видимо, опасаясь его новых успешных интриг. Вскоре Милославский  был лишен управления военными приказами и удалился в свою вотчину у Святых Отцов (район нынешнего метро Сокол). В 1685 году он умер, к счастью для себя, не дожив до нового стрелецкого бунта 1689 года, когда возмужавший Петр лишил Милославских власти.
               В конце 90-х годов 17 века недовольство молодым Петром росло среди бояр, военных, при дворе и у простых москвичей. В 1697 году, перед самым отъездом Петра за границу, был раскрыт заговор стрелецкого полковника И. Циклера и боярина А. Соковнина, начальника Конюшенного приказа. На допросе они сознались, что хотели убить государя, что вынашивали эти планы вместе с царевной Софьей и еще называли имя покойного И. М. Милославского, который, будто бы, при жизни был вдохновителем их коварных замыслов. Разъяренный Петр приказал выкопать из могилы труп Милославского.
           Гроб несчастного Милославского провезли через всю Москву в повозке, запряженной свиньями. Поставили его под эшафот и кровь казенных заговорщиков стекала на останки боярина. Его ужасную посмертную участь современники назвали загробной казнью – так Петр мстил ему и за свое детство, и за родственников, и за самого себя. В этот гроб лилась кровь и казненного Федора Пушкина.
         Ненависть у Петра к Милославским все равно осталась: очередной и последний стрелецкий бунт 1698 года царь нарек семенем Ивана Милославского. Тогда у всех ворот московского Белого города были расставлены виселицы для казни тех, кто принимал участие в восстании. Собралась несметная толпа народа. Патриарх Адриан, исполняя обычай древних русских архипастырей просить милости опальным, приехал к Петру с иконою Богородицы. Но Петр гневался на патриарха за то, что тот противился иноземному брадобритию. «Зачем пришел сюда с иконою? – сказал Петр Адриану. – Убирайся, поставь икону на место и не мешайся не в свои дела. Моя обязанность и долг перед Богом охранять народ и казнить злодеев».
         Петр, как говорят, лично отрубил головы пятерым стрельцам в Преображенском. Затем длинный ряд телег потянулся из Преображенского в Москву; на каждой телеге сидело по два стрельца; у каждого из них было в руке по зажженной восковой свече. За ними бежали их жены и дети с душераздирающими криками и воплями. В этот день перевешан был у разных московских ворот 201 человек.
         Потом опять пошли пытки, мучили и стрелецких жен, а с 11 октября до 21-го в Москве ежедневно были казни виновных в стрелецком бунте. Четверым на Красной площади ломали руки и ноги колесами, другим рубили головы; большинство вешали. Так погибло 772 человека, из них 17 октября 109-ти человекам отрубили головы в Преображенском. Этим занимались, по приказанию царя, бояре и думные люди, а сам царь глядел на это зрелище. Под Новодевичьим монастырем повесили 195 человек прямо перед кельями царевны Софьи. Троим из них, висевшим под самыми окнами, всунули в руки бумагу в виде челобитных. Последние казни над стрельцами совершались в феврале 1699-го. Тогда в Москве казнено было 177 человек. Тела казненных по делу о стрелецком бунте не убирались до весны, и только тогда велено было зарыть их в ямы, над которыми поставили каменные столпы с чугунными досками, где были написаны их вины. На столпах были спицы с воткнутыми головами.
        Напомним: во время этого бунта  Иван Милославский  «скончался дважды» по распоряжению Петра. И его останки  взбешенный и обезумевший царь перемешал с кровью  зачинщиков смуты Федора Пушкина и его тестя Алексея Соковнина, родного брата Феодосии Морозовой и  Евдокии Урусовой. Добавим, что прямым предком А.С. Пушкина по линии его отца была и Степанида Милославская, троюродная тетка царицы Марии Ильиничны Милославской, жены Алексея Тишайшего, матери  царевны Софьи, кровного врага Петра Первого.

                4

         Итак, Александр Сергеевич Пушкин, можно сказать – «пра-пра… внучатый  племянник» самой Смерти. Он родственник четверых  казненных бунтовщиков стрелецкого восстания 1698 года и одного бунтовщика, «умершего дважды»: пра-пра…племянник знаменитой раскольницы боярыни Морозовой, ее брата Алексея Соковнина, их сестры Евдокии Урусовой и пра-пра…племянник Федора Матвеевича Пушкина, зятя Алексея Соковнина, а также поэт родня «напоенного» кровью бунтовщиков Соковнина и Пушкина, вырытого из могилы Ивана Милославского, племянника царицы Марии Милославской.  А теперь давайте  внимательнее  прочитаем вот эти строки из поэмы «Медный всадник», которую запретил к печати  «личный цензор»  А.С. Пушкина, император Николай Первый, пра-правнук Петра Первого:
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.
Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался...
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?5
          Но это же мнение раскольника, а старообрядцы   признавали в Петре Великом антихриста (впрочем, как и никонианцы). Поднимал Россию «на дыбы» Петр не только войнами и строительством новой столицы «под морем». Все годы своего правления он осуществлял великий проект за право называться России европейской страной. Но злой и позорной страницей в отечественной истории остался Всешутейный собор, который «помогал» царю осуществлять этот свой проект. И одними из главных фигур на сцене зловещего театра за валом московского Пресбурга в селе Преображенском, на землях бывшего женского монастыря, были две женщины – Дарья Гавриловна Соковнина и ее дочь Авдотья Ивановна Ржевская. До самой своей смерти эти две женщины, приближенные к Петру, пронесли на себе позор этого «театра», боровшегося с русской православной церковью.
       Напомним, кем же они приходились поэту А.С. Пушкину. Дарья Гавриловна Соковнина была двоюродной племянницей казненного Алексея Соковнина (его дочь Пелагея была женой стольника Ф.М. Пушкина, казненного вместе с ее отцом) и  его сестер, раскольниц,  Морозовой и Урусовой. Дарья Гавриловна вышла замуж за Ивана Ивановича Ржевского, сына его тезки, Ивана Ивановича Ржевского, и  Степаниды Милославской, троюродной тетки царицы Марии Милославской. Дарья Гавриловна Соковнина и Иван Иванович Ржевский – родители Авдотьи Ивановны Ржевской (в замужестве Чернышевой), внучатой племянницы боярыни Морозовой.
        У И.И. Ржевского и Степаниды Милославской был еще сын – Алексей Иванович Ржевский, прямой предок А.С. Пушкина. Он – дядя  Авдотьи Ивановны Ржевской (Чернышевой). А его сын – Юрий Алексеевич  Ржевский (прадед А.С. Пушкина по матери) – двоюродный брат Авдотьи Ивановны, правнучатой племянницы Феодосии Морозовой (Соковниной) и ее казненного брата  Алексея Соковнина. Значит, А.С. Пушкин был правнучатым племянником Авдотьи Ржевской (Чернышевой), а она – его двоюродная  прабабка.
        Так с Дарьей Соковниной Раскол, можно сказать, вошел в семью Ржевских, прямых предков А.С. Пушкина.  Но если бы только стрелецкие бунты и Раскол  распростерли крыло смерти над родом Пушкиных. Дед И.И. Ржевского, женатого на Степаниде Милосавской, Иван (Воин) Константинович, был казнен по приказу Ивана Грозного около 1584 года. Это был пра-прадед Юрия Алексеевича Ржевского, прадеда А.С. Пушкина. Ну и самая громкая смерть в этом «контексте» - убийство императора Ивана Шестого Антоновича при Екатерине Второй в Шлиссельбургской крепости. Он был Милославским – внуком царя Ивана Пятого, сводного брата и Петра Первого, соправителя на русском троне. Ржевские  еще в глубине веков роднились с Милославскими, предки А.С. Пушкина были  троюродными, четвероюродными братьями Ивана Пятого и  Ивана Шестого Антоновича. А все Милославские были опасной внутренней оппозицией Петра Первого и его потомков на троне, которые  всегда держали себя с нею настороже. И смерть, казалось бы, ни в чем неповинного  Ивана Шестого Антоновича («железной маски» в России), с раннего детства заточенного в страшный каземат Шлиссельбургской крепости, тому яркое подтверждение.
         Предки А.С. Пушкина уничтожались по приказу русских царей: Ивана Грозного,  Алексея Михайловича Тишайшего, Петра Первого, Елизаветы Петровны,  Екатерины Второй.  Не потому ли  «личная» волшебная страна Александра Сергеевича Пушкина из сказочной Бархатной книги была, на самом деле, страной Смерти, в которой он прожил свои 37 лет?

                5

           А теперь - о судьбе этих двух родственниц поэта – матери Дарьи Гавриловны Соковниной (Ржевской) и ее дочери Авдотьи Ивановны Ржевской (Чернышевой) – подробнее. Вся их жизнь была тесно связана с жизнью императора Петра Первого и его жестокой забавой – «Всешутейным, всепьянейшим и сумасброднейшим собором», в котором они на протяжении многих-многих лет играли главные постыдные роли. Что же это за «собор» такой?
          В начале 20 века на улице Потешной в Москве богатейшие семьи раскольников спонсировали обустройство психиатрической больницы, что очень символично. Чтобы понять, почему, нужно перенестись в 18 век, в московское село Преображенское на Яузе. Сюда не по своей воле, а по распоряжению царевны Софьи, после стрелецкого бунта 1682 года переехали на «постоянное место жительства» юный Петр и его мать Наталья Нарышкина. В этой «ссылке» на Яузе юноша начал свою военную «карьеру» в потешном полку, а затем создал такой «театр», равного которому не было и нет в мире. Назвав остров в селе Преображенское на Яузе за насыпанным валом  на немецкий лад  Пресбургом (возможно – Пре- от Преображенского и бург – город, но если  в перевода с немецкого, то звучит как тиски-город, и этому тоже есть объяснение), в начале 1690-х, после смерти матери, Петр учредил здесь резиденцию «Всешутейшего, всепьянейшего и сумасброднейшего собора" с целью развлечений, питейных увеселений, карнавальных действ и так далее.
            Это  своеобразная шутовская «орденская организация», главной чертой которой было  пародирование обрядов католической (собор возглавлялся «князем-папой», которого выбирали «кардиналы») и православной церквей. По мнению некоторых исследователей, он даже был создан с главной целью — дискредитации церкви, хотя наряду с бритьём бород входил в общий ряд разрушения стереотипов старорусской повседневной жизни. Отличался  большим количеством ненормативной лексики и водочных возлияний. Собор просуществовал около 30 лет — с начала 1690-х до середины 1720-х годов (до самой смерти Петра Первого), внеся свою лепту в восприятие царя слоями общества как антихриста.
         Некоторые исследователи культуры относят Всешутейный собор к проявлениям типичного для Петра I (как и для ряда его предшественников, прежде всего Ивана Грозного) «анти-поведения» с использованием  народных представлений и святочных маскарадных традиций.
           Начало «потешному» преображенскому положил еще отец Петра, царь Алексей Михайлович. До середины XVII века земли в окрестностях Яузы принадлежали Алексееевскому девичьему монастырю, но были выкуплены дворцовым ведомством и присоединены к государевым охотничьим угодьям. На бывших монастырских землях еще в 1661 году был построен Петровский дворец в качестве загородной охотничьей резиденции. А при дворце открылась  комедийная хоромина, то есть театр. С 1667 года в документах упоминается домовый храм Спаса Преображения и по названию храма новое село стало Преображенским. Название села стало весьма многозначительным, но не в христианском смысле, а совсем наоборот… Что, видимо, и хотели подчеркнуть раскольники в начале 20-го века,  спонсировав на острове создание психиатрической больницы, которое существует здесь и сегодня. Возможно, в назидание потомкам, склонных к «антиповедению».
          Исследователи отмечают психологические цели Собора: «Дикие оргии Всешутейшего собора нужны были Петру, чтобы преодолеть неуверенность и страх, снять стресс, выплеснуть необузданную разрушительную энергию. Но это не всё. Царские неистовства — ещё один способ порвать со стариной. Оказалось, что с ней легче прощаться, хохоча и кривляясь. Проявлением „нравственной неурядицы“ мягко назвал Ключевский то, что сразило Петра и его ближайших соратников».
          Как выбирался глава Собора, известно из письменных источников, составленных самими же соборянами — «чин избирания» (сценарий выборов «князя-папы»), и «чин в князь-папы постановления  в епископы».
            Как пишет историк Шмурло, выборы нового патриарха всешутейного собора в 1718 году были кощунственной пародией на церковный чин избрания патриарха всея Руси: «Бахус, несомый монахами, напоминал образ предшествуемый патриарху на выходе; речь князя-кесаря напоминала речь, которую Московские цари обыкновенно произносили при избрании Патриархов».
            Выборы происходили при закрытых дверях, аналогично папскому конклаву; избранного главу собора сажали на прорезанное кресло для отхожего места и ощупыванием органов проверяли его пол, затем по-латыни провозглашая: «Священническое достоинство имеет» (pontificalia habet). Аналогичный обряд, по распространённым в то время слухам, якобы существовал и при избрании римских пап и основывался на легенде о папессе Иоанне, в реальность которой римская церковь долго верила.
          Выбранного «князя-папу» сажали в ковш и несли «понтифика» в сопровождении всего «собора» в дом, где, его раздевали, и опускали голым в гигантский чан, полный пива и вина. «Князь-папа» плавал в ковше. Гости, мужчины и женщины, принадлежавшие к высшим боярским фамилиям, в обнажённом виде, пили вино из этого чана и распевали непристойные песни на церковные мотивы.


                6

         Князем-кесарем был Фёдор Юрьевич Ромодановский. Пётр звал его также «королём» и «пресветлым царским величеством», именуя себя «холопом и последним рабом» князя. После смерти шутовского монарха в сентябре 1717 года титул «кесаря» перешёл к его сыну Ивану Фёдоровичу. Князей-кесарей царь назначал единолично, в отличие от выборных «патриархов». Ф. Ю. Ромодановский во время отъезда Петра за границу в Великое посольство по его поручению управлял Москвой, был окружён монаршими почестями, «жаловал» Петру все его воинские звания (полковник, 1706, генерал-поручик и шаутбенахт, 1709, вице-адмирал, 1714), во всех письмах Пётр именовал его «королём» и «вашим величеством», а себя — его «холопом».
       В этих «карнавальных настройках» явно «засвечивается»  увлечение Петра садо-мазохизмом. Сначала он получает порцию унижения, а потом начинает сам издеваться над людьми и пытать их. Такой «контраст» в удовольствиях, видимо, поднимал ему настроение.
         Наличие в составе собора князя-кесаря (то есть «императора»), носившего во время обрядов традиционные царские одежды, указывает на то, что Собор был пародией на допетровское русское общество вообще, в частности, на византийскую традицию разделения священства и царства, противопоставленную единоличной власти Петра. Отец и сын Ромодановские в быту были привержены старинным боярским традициям, это ещё сильнее подчёркивалось жестокой петровской игрой. Жена младшего Ромодановского, Наталья, постоянно разыгрывала роль древней русской царицы, облекалась в костюм старинного русского покроя, принимала с напущенной важностью все смешные почести, ей воздаваемые. Наталья была сестрой царицы Прасковьи Салтыковой, которая также не избегла того, чтобы выступать со своими фрейлинами «в смехотворной процессии свадьбы князь-папы», и даже делала это с охотой, но не только чтобы угодить Петру, а и из собственного увлечения садо-мозахизмом. На деле она и сама в казематах пытала людей не слабее палачей Петра.
           Членство в Соборе порой было насильным, особенно это касалось представителей старой знати, подвергавшихся в нём унижениям. Все покорялось своеобразному чувству юмора царя. У членов Собора были особые одеяния, которые «представляли собой пародию на облачения священнослужителей: к примеру, вместо архиерейской панагии они носили флягу, а на митре „князя-папы“ был изображен Бахус». В собрании Государственного Эрмитажа хранится священническая фелонь, сшитая из шёлковой ткани с вышитыми драконами. По одной из версий она принадлежала князю-кесарю Фёдору Ромодановскому и использовалась на «заседаниях» собора.
        Особыми членами «собора» были женщины. Иерархия среди них была такой: высшим титулом был «княжна-игуменья», до 1717 года ею бессменно состояла Дарья Гавриловна Ржевская, а потом Анастасия Петровна Голицына. Первая была из Рюриковичей, вторая — из Гедеминовичей. Затем шли «архиигуменьи», в их разряд перешла Ржевская, оставив прежнюю должность, далее шли «игуменьи», «диаконисы» и «монахуйни» («монахини»). Помимо этого, к участию в соборных действах привлекались жёны «служителей Бахуса».
         Силой Петр  принудил участвовать в своем  позорном «театре» княгиню Анастасию Петровну Голицыну, урождённую княжну Прозоровскую (1665 —1729), одну из первых статс-дам Российской империи. Княжна Анастасия Петровна Прозоровская родилась  в семье боярина Петра Ивановича Прозоровского (ум.1720) и Анны Фёдоровны, урождённой Ртищевой. По рождению она принадлежала к высшему слою московского общества. Её отец в завещании царя Алексея Михайловича был определён в воспитатели малолетнего наследника Ивана Алексеевича (Пятого). По материнской линии Анастасия Петровна была внучкой известного окольничего Фёдора Ртищева, любимца царя Алексея Михайловича. В конфликте Петра I с царевной Софьей вместе с отцом встала на сторону будущего императора. 12 апреля 1684 года княжна Прозоровская стала супругой князя Ивана Алексеевича Голицына (1658—1729), младшего брата воспитателя Петра I Бориса Голицына.
           Анастасия Петровна была одной из первых придворных дам Екатерины I и её верной подругой. В числе немногих свидетелей присутствовала в 1712 году в Петербурге на её свадьбе с Петром, была удостоена чести сидеть за столом невесты. До этого находилась при Екатерине в 1711 году во время Прутского похода, также как и во всех дальнейших путешествиях её до 1717 года. Состояла в переписке с царём Петром, называя его в письмах «батюшкой», Пётр называл её «дочерью» или «дочкой-бочкой» (возможно, намекая на её размеры или на способности к питью). Участвовала во всех забавах Петра I, много пила, умела шутить и была крайне невоздержана на язык.
        В декабре 1717 года сменила на посту княгини-игуменьи Дарью Ржевскую. Но уже в следующем году попала в опалу. Во время пребывания Анастасии Петровны при Екатерине в Копенгагене, она была выписана в Москву для допроса по делу царевича Алексея. Была обвинена в «недонесении слов, сказанных растригою Демидом — и в перенесение слов из дома царского к царевне Mapии Алексеевне».

         Приговором суда, утверждённым 18 марта 1718 года, была признана виновной и приговорена к ссылке на прядильный двор. Наказание Пётр заменил на порку. 28 марта 1718 года в Москве при стечении множества людей княгиня Голицына была бита батогами, после чего отправлена к мужу. Но супруг вернул её в дом отца. Писатель и историк Казимир Валишевский писал: «…княгиня Анастасия Голицына, дочь князя Прозоровского, большой друг Петра, с которой он общался, как с сестрой — пока не велел публично отстегать плетьми на дворе Преображенского приказа. Она обвинялась в сообщничестве с Алексеем, за которым ей было поручено следить и подсматривать. Она вернула себе царскую милость, согласившись занять место г-жи Ржевской». Так она заслужила прощение царя и в  1722 году вернулась ко двору. А в 1725 году даже породнилась с императорской семьёй, женив своего старшего сына Фёдора на двоюродной сестре Петра — Марии Львовне Нарышкиной.
       Двоюродная прабабка А.С. Пушкина  Авдотья Ивановна Чернышева, дочь Дарьи Гавриловны Ржевской по прозвищу «Авдотья бой-баба», которое ей дал Петр Первый, в 1715 году принимала участие в шутовской церемонии венчания своей матери с «князь-папой» Н. М. Зотовым, бывшим учителем Петра Великого. Авдотья была в польском костюме, а её муж в «асессорском» платье, «с соловьями». Она – двоюродная сестра поручика Юрия Алексеевича Ржевского, прадеда А.С. Пушкина. И если уж  было кому в истории фигурировать с прозвищем  знаменитого героя анекдотов поручика Ржевского, то это ей. А сам же поручик Юрий Алексеевич Ржевский (единственный реальный поручик в роду Ржевских) совершенно не соответствовал этому званию по исключительной строгости своего нрава и занимаемым должностям.
         Юрий Алексеевич Ржевский (1674 — 17 апреля 1729, Москва) — действительный статский советник, нижегородский губернатор (1719—1728) из рода Ржевских. Он родился в семье Алексея Ивановича Ржевского — воеводы в Вятке и Самаре, управляющего приказом Большой казны. По сведениям историков, он существовал еще при Иване Третьем. Приказ этот заведовал государственными доходами с тех городов, сёл и деревень, которые не были подчинены другим приказам; в его ведении состояли гостиная и суконная сотни и вообще торговые люди, а также мастера серебряного дела. Доходы этого приказа достигали  300 тысяч рублей. Ему также был подчинён денежный двор, на котором чеканились деньги и медали (на монетах ставились буквы «Б. к.»). В заведовании приказа Большой казны состоял ещё тульский железный завод, на котором изготовлялись разные железные изделия, ружья, ядра, пушки. Горное дело также состояло в ведении этого приказа.
        Предполагается, что в детстве Ю.А. Ржевский  служил в потешных войсках царевича Петра Алексеевича. В юности был стольником в царской семье, учился морскому делу в Венеции (1697—1698), затем служил в Преображенском полку, дойдя до чина капитана-поручика. С 1714 года — коломенский помещик.
          В 1718 году, в то время, когда его тетка Дарья Ржевская и ее дочь «Авдотья бой-баба» ублажали царя  на «всешутейном соборе», Ю.А. Ржевский был направлен Петром I в Нижний Новгород во главе отряда, присланного в помощь епископу Питириму, который в это время вёл борьбу со старообрядцами. Он принял крутые меры. В частности, был принуждён к отречению от своих взглядов идеолог старообрядчества дьякон Александр, впоследствии обезглавленный, многочисленные его приверженцы были отправлены на каторгу, женщины — в монастыри. На какое-то время он сломил сопротивление местных староверов. Впечатлённый этим успехом Питирим в марте 1719 года ходатайствовал в Санкт-Петербург, чтобы «Ржевскому в Нижнем быть вице-губернатором неотложно». По указу Петра I «Об устройстве губерний» от 29 мая 1719 года Нижегородская губерния возвращена из состава Казанской и руководить ей в должности вице-губернатора назначен Ржевский.
          В 1722 году произошло важное «сказочное» событие, отраженное в знаменитой сказке А.С. Пушкина о царе Салтане. Вице-губернатор Ржевский и интендант Потёмкин получили указ Петра I о строительстве в Нижнем Новгороде верфи. Отправляясь в мае 1722 года в Персидский поход, Пётр I прибыл в Нижний Новгород, и приготовленная нижегородцами флотилия в 245 судов уже поджидала царские войска. Совместно с епископом Питиримом Ржевский также способствовал достройке Алексеевской церкви на Благовещенской площади Нижнего Новгорода. Последующая деятельность Ю. А. Ржевского была связана развитием в губернии корабельного дела. И тут прадед Пушкина опередил свое время на 250 лет – он попытался изобрести подводную лодку и даже провел испытания. «Люблю от бабушки московской Я толки слушать о родне,О толстобрюхой старине», - писал Александр Сергеевич. Наверное, от московской бабушки. Внучки Юрия Алексеевича, и узнал поэт о чудесной бочке для плавания под водой и создал этот  образ в своей сказке:

 « В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
 
          А в бочке – царица с маленьким сыном. В ней они и доплыли до острова Буяна.
           После смерти Петра I Ржевский впал в немилость. В обвинении, выдвинутом в 1725 году генерал-майором С. А. Салтыковым, руководившим проведением всеобщей ревизии (переписи населения), говорится:
Роздал он без указу собою предписание комиссарам, которые были при сборах, — о требовании с уездных людей дров, подвод, счетчиков, разсыльщиков, караульщиков и пр., и таких излишних сборов собрано в десяти комиссарствах 13 300 рублей. Да в Дворцовых семи волостях явилось сверх указанных лишних сборов 18 250 рублей. А всего перебрано им, Ржевским, лишних денег с уездных людей 31 550 рублей.[1]
В январе 1726 года Ржевский был отрешён Сенатом от должности и вызван в Санкт-Петербург, где находился до июля 1727 года, пока не получил разрешение нового императора Петра II вернуться в губернию. Но уже в 1728 году следствие по делу Ржевского возобновилось под руководством князя Семёна Гагарина. В конце 1728 года Ржевский, снова отстранённый от должности, покинул Нижний Новгород и в апреле следующего года умер в Москве. По результатам следствия имение Ржевских было конфисковано. Как видим, у настоящего поручика Ржевсого в судьбе  чего-либо анекдотичного не было. В отличие от его двоюродной сестры, Авдотьи бой-бабы.
       
                7

       У Авдотьи Ивановны была еще одна «завидная» роль - любовницы Петра Первого. И, как и «театральная», оставила на ней лишь клеймо позора, которое поставил на фаворитке сам царь. По словам Вильбоа (русский вице-адмирал французского происхождения на службе у Петра Первого), «беспорядочным поведением своим имела вредное влияние на здоровье Петра». Ходили о ней очень грязные слухи, которые, видимо, распускал сам государь. «Пятнадцатилетней девочкой она была брошена на ложе царя, а в шестнадцать лет Петр выдал её замуж за искавшего повышения по службе офицера Чернышёва и не порывал связи с ней. У Евдокии родилось от царя четыре дочери и три сына; по крайней мере, его называли отцом этих детей. Но, принимая во внимание чересчур легкомысленный нрав Евдокии, отцовские права Петра были более чем сомнительны. Это очень уменьшало её шансы, как фаворитки. Если верить скандальной хронике, ей удалось добиться только знаменитого приказания: «Пойди и выпори Авдотью». Такое приказание было дано её мужу её любовником, заболевшим и считавшим Евдокию виновницей своей болезни».
         Мужа, однако, мало тревожили эти слухи. Он восторженно относился к своей выгодной женитьбе, о чем сам написал в воспоминаниях: «По взятии Выборха и по прибытии оттуда в Питербурх, в 1710 году, я женился (38-ми лет), взял Иванову дочь Ивановича Ржевского, девицу Авдотью; венчали в крепости, в деревянной церкви, во имя святых апостолов Петра и Павла; от церкви ехали в государеве буере, кой называется «Фаворит», а прочие присутствующее при том особы в других буерах, вниз Невою, на Васильевской остров, в дом его светлости генерала-фельдмаршала князя Александра Даниловича Меншикова. И во оном доме был стол; а после стола, из дому его светлости, девицы государыни царевны Екатерина Иоанновна, Анна Иоанновна, отцами: светлейший князь Александр Данилович Меншиков, генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин, другою матерью светлейшая княгиня, Дарья Михайловна Меншикова, Фоншнейдор Павел Иванович Ягушинской, Шафиров; из морских и сухопутных офицеров 12 человек; братья были: канцлер граф Гаврила Иванович Головкин, от гвардии маэор князь Василий Володимирович Долгоруков; сестры: Домна Андреевна Головкина, Сара Ивановна Брюсова…»
           Этот денщик царя ( в будущем граф, генерал-аншеф, сенатор, Московский генерал-губернатор), не имевший собственного состояния, получил за женой приданое от Петра Первого 4 тысячи душ крестьян, что весьма обогатило жениха.
          Петр, мучившийся болезнями мочеполовой системы из-за любвиобильного поведения прямо обвинял любовницу в том. что она заразила его сифилисом. Но сама Авдотья после смерти Петра рожала детей и прожила ещё двадцать лет, что ставит под сомнение наличие у неё такого страшного диагноза.
          А в  1717 году её имя фигурирует в деле обезглавленной позже за детоубийство Марии Гамильтон, с которой Петр также был в интимной связи. Новый любовник Марии, царский денщик Иван Орлов, стал изменять ей с Авдотьей. Желая унизить соперницу, Мария как-то рассказала любовнику, что Чернышёва, мол, говорила с каким-то денщиком об императрице Екатерине, что та ест воск, и оттого у неё на лице угри. Затем она рассказала придворным дамам, что об этом с Чернышёвой говорил сам Орлов. Вернувшийся из командировки Орлов с ужасом узнал, какие о нём ходят сплетни и кинулся в ноги императрицы. Екатерина, до которой эти сплетни не дошли, была удивлена, призвали Гамильтон, которая сначала отнекивалась, что пустила слух, потом, когда «её побили», призналась. Началось следствие, которое выявило на свет факт абортов Гамильтон и убийства ею новорожденного, и в итоге привело её к казни. Чернышёву следствие никак не затронуло. При восшествии на престол Анны Иоановны Авдотья была назначена в число восьми статс-дам (3 мая 1730). Пользовалась большим расположением новой императрицы за умение рассказывать анекдоты и новости.
          Современники вспоминали: « Анна Иоанновна весьма благоволила к статс-даме графине Авдотье Ивановне Чернышёвой, умевшей хорошо разсказывать разныя городския новости и анекдоты; но несмотря на это никогда не позволяла ей садиться при себе. Однажды Чернышёва, разговаривая с императрицей, почувствовала себя не хорошо и едва могла стоять на ногах. Анна Иоанновна, заметив это, сказала своей собеседнице: «ты можешь опереться на стол, служанка заслонит тебя и, таким образом, я не буду видеть твоей позы». Если вспомнить, что Анна Иоанновна  своим Ледяным домом, построенным для шутовской свадьбы, явила миру будущие технические достижения в виде  телевидения, всемирной паутины Интернета,  смартфонов и спутниковой слежки, то «Авдотья бой-баба» была прообразом  радио и современных быстроговорящих  дикторов и  тележурналистов. При новой императрице, Елизавете Петровне,  она сохранила своё влияние — её муж получил графское достоинство  и Андреевскую ленту.

                8

            Тридцатилетнюю  «деятельность» «Всешутейного и всепьянейшего собора» историк Ключевский назвал проявлением „нравственной неурядицы“. На самом деле, в России в то время были  куда более серьезные «неурядицы», чем личные депрессии и пьянство царя  - это реформы, над которыми  неустанно работал Петр. Особенно «взрывным» оказался 1718 год, когда на «соборе» наблюдалась особенная активность пьянства и всевозможных извращений, в которых буквально тонул сам Петр и топил своих приближенных, словно в аду. Но именно в 1718 году Петр Первый осуществил окончательное  закрепление крепостного права законом о податной реформе (своего рода подоходном налоге), провел церковную реформу (закрепившую за ним  прозвище антихриста) и провел расследование по делу о государственной измене своего сына, царевича Алексея, по которому прошли многие известные личности. В том числе, его первая жена Евдокия Лопухина и ее любовник Степан Глебов, казненный в том же году. А в 1721 году Петр уже  праздновал основательную победу – Ништадский мир. Который давал России выход к Балтийскому морю и открывал знаменитое окно в Европу. В том году Россия становилась империей, а царь  обретал европейское звание императора.
          На «соборе» это событие ознаменовали свадьбой  «князя-папы» Бутурлина, которая напоминала свадьбу «князь-папы» Зотова в 1715 году,  о которой сохранилось описание: «Новобрачный и его молодая, лет 60, сидели за столом под прекрасными балдахинами, он с царём и господами кардиналами, она с дамами. Над головою князя-папы висел серебряный Бахус, сидящий верхом на бочке с водкой… После обеда сначала танцевали; потом царь и царица, в сопровождении множества масок, отвели молодых к брачному ложу. Жених в особенности был невообразимо пьян. Брачная комната находилась в широкой и большой деревянной пирамиде, стоящей пред домом Сената. Внутри её нарочно осветили свечами, а ложе молодых обложили хмелем и обставили кругом бочками, наполненными вином, пивом и водкой. В постели новобрачные, в присутствии царя, должны были ещё раз пить водку из сосудов, имевших форму partium genetalium… и притом довольно больших. Затем их оставили одних; но в пирамиде были дыры, в которые можно было видеть, что делали молодые в своём опьянении» (Ф. Бергольц). Напомним: «невестой» «Князь-папы» Зотова была  Дарья  Гавриловна  Ржевская (Соковнина), пра-прабабка А.С. Пушкина.
          И тут возникает один интересный вопрос. Когда новороссийский и бессарабский генерал-губернатор Михаил Семенович Воронцов посылал донос на А.С. Пушкина в Министерство иностранных дел в Петербург и как бы уличал поэта в преступном атеизме, каравшемся в то время в России казнью, что повлекло ссылку поэта в Михайловское, он не мог или не хотел учесть факт насильного, хотя и шутовского, но все же «отлучения» от церкви его прабабки самим Петром Первым, прадедом правившего  в 1822 году Александра Первого? Сто лет между этими событиями срок, конечно, немалый, но и не такой большой, чтобы всего через два-три поколения забыть о таких событиях. То есть, прадед Александра Первого  казнил морально прабабку Александра Сергеевича Пушкина, растлевая ее религиозные чувства, а Пушкина могли бы и фактически казнить только  по подозрению в безбожии. Но его насаждал в этом роду сам Петр Первый! Где же историческая, политическая и нравственная  справедливость в этом деле?
         Давайте еще раз вспомним,  в чем заключалась церковная реформа Петра Первого, которую он осуществлял и самым непотребным образом на своем «всешутейном и всепьянейшем соборе». Когда на первой, строгой, неделе Великого поста «всепьянейший собор» Петра устраивал «покаянную» процессию. «Его всешутейшество» выезжал, окружённый своими сподручниками в вывороченных полушубках, на ослах, волах или в санях, запряжённых свиньями, козлами и медведями. А в Вербное воскресенье пародировалась традиция шествия на осляти. Эта пародия известна по двум различным описаниям: Куракин рассказывает, что «на потешном дворе» после обеда «отправлялась» процессия: «патриарха шуточного», «князя-папу», везли на верблюде «в сад набережный к погребу фряжскому», где бесконечно пьянствовали. А согласно более позднему рассказу Берхгольца в Вербное воскресенье «князь-папа» и члены «всешутейшего собора» ездили по городу на ослах, волах, в санях, запряжённых свиньями, медведями или козлами.
           Напомню: А.С. Пушкину за приписанное ему авторство антиклерикальной поэмы «Гавриилиады» в 1828 году снова грозила смертная казнь.
           В начале 18 века  ведущему монархию к европейскому абсолютизму Петру необходимо было искоренить оппозицию, путем изменения всей государственной структуры, включая церковную.
Поводом для преобразований послужило невозможность подбора подходящей кандидатуры на патриарший престол, отвечающей протестантским запросам царя. Суть петровских преобразований в области церковного устроения заключалась в упразднении патриаршества и установлении правления над церковью властью государевой. После смерти в 1700 г. патриарха Андриана, нового главу Русской православной церкви не выбирали, а учредили пост местоблюстителя патриаршего престола. Для управления церковью был создан Монастырский приказ, ведавший судебной властью и осуществлявший контроль над изданием духовных книг. В его ведомстве также находились церковные вотчины и духовные школы.
           В 1721 году была основана Духовная коллегия, в будущем Святейший Правительствующий Синод, в которую вошел Монастырский приказ в качестве Камер-коллегии. Члены Синода назначались государем и подчинялись непосредственно ему. С 1722 года в Синоде введена должность обер-прокурора. Последствием петровских реформ явилось полное подчинение Русской православной церкви светской власти и, как следствие, потери своей самостоятельности. Церковь стала инструментом государственной машины, утратив свое первоначальное назначение – служение Богу и людям, в качестве оплота духовной жизни. Историки считают, что такое положение церкви явилось одной из причин трагедии 1917 года.
           Протоиерей Александр Шмеман в середине XX века писал: «Спор о значении, об оценке Петровской реформы есть, можно сказать, основной русский спор. И это также больная и острая тема для русского церковного сознания. Правда, теперь никто уже не будет защищать духа церковной реформы Петра, синодального строя Русской Церкви, оберпрокурора и «ведомства православного исповедания». Но остается глубокий, за другими часто скрывающийся вопрос об общем смысле синодального периода в истории Православия… Вряд ли кто будет спорить с тем, что реформа Петра была, прежде всего, резким перерывом «теократической» традиции, сознательным и всесторонним переходом на западную установку сознания. Это было воцарение в России западного абсолютизма… Канонически Синод был признан восточными патриархами и сакраментально-иерархическая структура Церкви не была повреждена. Поэтому острота реформы не в канонической её стороне, а в той психологии, из которой она вырастает. Через учреждение Синода Церковь становится одним из государственных департаментов … Психология эта лучше всего выражена в «Духовном Регламенте» знаменитого Феофана Прокоповича; он переносил в Россию все основные принципы протестантизма, его понимание взаимоотношения Церкви и Государства, в котором Церковь, видимая или земная, в ту эпоху мыслится именно религиозной «проекцией» самого государства. Этой коренной, основоположной лжи Петровской Реформы русская власть не осознала и не отвергла фактически до самой Революции 1917 года. В ней основная двусмысленность отношений между Церковью и Государством, отравившая одинаково и государственное и церковное сознание. Ибо надо подчеркнуть, что Русская Церковь, по существу, по совести, не приняла Петровской реформы. Для неё Император остался Помазанником Божиим, а само это помазание она продолжала воспринимать в категориях византийской или московской теократии. Царскую власть государство и Церковь воспринимали поэтому по-разному, исходили по отношению к ней из почти противоположных предпосылок… И вот эта разница между отношением Государства к Церкви («ведомство православного исповедания») (когда в закон было возведено нарушение тайны исповеди ради доноса на подозрительных лиц священнослужителями –Т.Щ.) и отношением Церкви к Государству («Помазанник Божий») составляет главную ложь синодального периода.
          Доктор богословия Алексей Буевский, сотрудник отдела внешних церковных сношений Московского патриархата, в 1985 году полагал: «Добившись формального равенства с Сенатом, Синод фактически отказался от самосознания церковной природы своей власти и свёл её к источнику государственному, к воле монарха. Всё делопроизводство Синода на протяжении 200 последовавших лет велось „по указу Его Императорского Величества“». Буевский утверждал: «Объявление царя „главой Церкви“, его полнейший контроль над деятельностью Высшей Церковной Власти, отсутствие в Синодальный период Соборов как основного источника церковного законодательства, создание Святейшего Синода государственной властью, членство в Синоде по Высочайшему указу, при котором не каждый архиерей мог участвовать в управлении, предоставление клирикам права решающего голоса в Синоде наряду с епископами, многие ограничения чисто религиозной деятельности Синода не соответствовали православным каноническим нормам».
          Патриаршество в Русской православной церкви, сохраняющееся и по сей день, было введено лишь после революции 1917 года, в СССР.

                9

          Еще одно «смертельное»  событие, которое непосредственно коснулось рода  А.С. Пушкина в 1718 году – это дело царевича  Алексея, сына Петра Первого. В нем можно без труда обнаружить фамилию, давшую начало уже непосредственно семье А.С. Пушкина в лице его прямых и не дальних предков со стороны отца.
            То есть, со стороны предков по линии матери над поэтом  была тень от смерти  наследника русского престола Ивана Шестого Антноновича, а со стороны предков по линии отца – от смерти наследника престола Алексея Петровича. Это были пра-правнук и  правнук  Алексея Михайловича Тишайшего.
            После возвращения за тайное бегство и деятельность во время пребывания за границей Алексей был лишён права на престолонаследие (манифест 3 (14) февраля 1718 года), причём он сам дал торжественную клятву об отказе от престола в пользу брата Петра Петровича в Успенском соборе Кремля в присутствии отца, высшего духовенства и высших сановников. При этом ему было объявлено прощение на условии признания всех совершённых проступков. Уже на следующий день после церемонии отречения началось следствие, порученное Тайной канцелярии и возглавленное графом Толстым. Алексей в своих показаниях постарался изобразить себя жертвой своего окружения и перевести на своих приближённых всю вину. Лица, его окружавшие, были казнены, но это не помогло Алексею — его любовница Ефросинья дала исчерпывающие показания, изобличившие Алексея во лжи. Были выяснены попытки Алексея связаться с Карлом XII. На очной ставке Алексей подтвердил показания Ефросиньи, хотя ничего не сказал о каких-либо реальных или мнимых связях со шведами. Хотя пытки на этом этапе следствия не применялись, Ефросинья могла быть подкуплена, а Алексей мог давать ложные показания из страха применения пыток. Однако в тех случаях, когда показания Ефросиньи можно проверить из независимых источников, они подтверждаются, например, Ефросинья сообщила о письмах, которые Алексей писал в Россию, готовя почву для прихода к власти — одно такое письмо (неотправленное) было найдено в архиве Вены.
        На основании всплывших фактов царевич был предан суду и 24 июня (5 июля) 1718 года осуждён на смерть как изменник. Связи Алексея со шведами остались неизвестными суду, а обвинительный приговор был вынесен на основании других эпизодов, которые по действовавшим в тот период законам карались смертью. Царевич умер в Петропавловской крепости 26 июня (7 июля) 1718 года, согласно официальной версии, «от удара». В XIX веке Н.Г. Устряловым были обнаружены документы, согласно которым, царевича незадолго до смерти, уже после вынесения приговора, пытали, и эта пытка могла стать непосредственной причиной его смерти. Согласно записям канцелярии, Алексей умер 26 июня. Пётр I опубликовал официальное извещение, где говорилось, что, выслушав смертный приговор, царевич пришёл в ужас, потребовал к себе отца, просил у него прощения и скончался по-христиански, в полном раскаянии от содеянного.
         В  том же 1718 году Петр поручил Феофану Прокоповичу выработать план преобразования церковного управления по образцу гражданских коллегий. То есть, смерть  царевича Алексея и «падение» русской православной церкви при Петре Первом произошли одновременно. И это понятно: и царевич, и церковь были в оппозиции к царю.
    
        Казалось бы, какое далекое от всего этого событие – сватовство  сержанта лейб-гвардии Преображенского полка Александра Петровича Пушкина (прадеда поэта по линии отца) к дочери своего начальника Ивана Михайловича Головина, русского военного деятеля, сподвижника и любимца Петра I, главного кораблестроителя, позже – адмирала. Оказывается, оно имеет прямое отношение к следствию по делу цесаревича Алексея.
          Дед Александра Петровича, Петр Петрович Пушкин, 16  января 1648 года на свадьбе царя Алексея с Марией Ильиничной Милославской  находился среди поезжан («в поезду»). А вот его внук, Александр Петрович Пушкин, предок поэта Александра Сергеевича Пушкина в четвертом колене (прадед) по линии отца, российский военный, сержант лейб-гвардии Преображенского полка, принадлежал к окружению Петра I, был зятем царского любимца кораблестроителя Ивана Михайловича Головина, владел имениями во многих уездах Центральной России (в частности, получил в наследство «то самое» село Болдино под Арзамасом). Был  каптенармусом (унтер-офицером, который ведал хранением и выдачей военного имущества) — с 1722 года (это важно, как увидим ниже).
         30 ноября 1719 года Пушкин был помолвлен с Евдокией Ивановной Головиной, на которой 31 января 1721 года женился и которая родила ему детей, в том числе, будущего деда А.С. Пушкина, Льва Александровича. в 1708 году ему была пожалована деревня Ракова в Сурожском стане Московского уезда. В целом Пушкин был довольно обеспеченным человеком: ему принадлежали 1330 четвертей (то есть более 600 десятин) земли в ряде уездов: Московском, Коломенском, Рязанском, Зарайском, Дмитровском, Шацком и других.
       Почти вся жизнь Пушкина прошла во время царствования Петра I. Пётр Первый присутствовал на  его свадьбе (это тоже очень важно). Считается, что это был выгодный брак, и, заключить его Пушкину удалось, благодаря свойству, которое уже связывало две семьи: на девицах Пушкиных были женаты двоюродный брат и двоюродный племянник Головина. Несмотря на невысокий чин, Александр Петрович принадлежал к петровскому окружению, скорее всего, из-за близости с Головиным. Он явно был предан царю и искренне его любил, так что смерть Петра стала для Пушкина большим личным горем. «Уведомился о всенародном нашем несчастии, что не стало в животе его императорского величества, об чем много зело плакал», — вспоминал Александр Петрович о событиях февраля 1725 года.
       А 17 декабря 1725 года Пушкин в своем селе Ислеево (сегодня – село Истлеево Сосовского района Рязанской области, в нем осталось несколько десятков жителей, и оно действительно «истлевает» среди русской равнины) зверски убил свою жену.
         Через несколько дней после трагедии в Ислеево приехал Фёдор Петрович Пушкин. Вместе с братом и с телом Евдокии Ивановны он отправился в Москву, и там 1 января 1726 года Александр Петрович явился в губернскую канцелярию с повинной: «в яузских воротых кричал караул и сказал за собою дело» — заявил, что он «изрубил жену свою до смерти». Его тут же отправили в Преображенский приказ. Началось следствие: у Пушкина взяли показания, причём, теперь он рассказал, будто Евдокию Ивановну убили дворовые. Слуги и братья Александра Петровича сообщили следствию, что до трагедии супруги никогда не ссорились, сам Пушкин вскоре написал свою исповедь, в которой во всём признался. Между тем его физическое состояние оставляло желать лучшего. Главе Преображенского приказа Ивану Ромодановскому пришлось отпустить убийцу на поруки из опасения, что он умрёт «безвременно» и расследование придётся прекратить. 21 января Фёдор и Илья Пушкины забрали брата к себе, обязавшись не увозить его из Москвы.
          12 февраля 1726 года датирован последний документ, под которым стоит подпись Александра Петровича. Это завещательное письмо, в котором он просит прощения у тёщи и всей прочей родни, отпускает на волю дворовых, просит похоронить его рядом с родителями в Варсонофьевском монастыре и приказывает на будущее сыну, получавшему все родовые владения, дать сестре в приданое пять тысяч рублей. По-видимому, вскоре после этого Пушкин скончался от какой-то болезни. Причины смерти остаются неизвестными, так как не сохранились какие-либо медицинские документы. В прошении, поданном императору Петру II от имени детей Александра Петровича 25 февраля 1728 года, говорится, что он «умер в заточении».

                10

        А теперь – самое главное. Убитая жена Евдокия Ивановна Головина была родной племянницей Степана Глебова, дочерью его сестры Марии Богдановны Глебовой. Степан Глебов – историческая личность, любовник первой жены Петра Первого, Евдокии Лопухиной, сосланной им в монастырь ради женитьбы на Марте Скавронской. Сразу оговоримся: Евдокия Ивановна Головина (Глебова, Пушкина) приходится родной прабабушкой Александру Сергеевичу Пушкину, а Степану Глебову он – правнучатый племянник.
          Степан Глебов был казнен в 1718 году, за семь лет до гибели своей племянницы от руки ее мужа Пушкина в год смерти императора Петра Первого. А в 1719-м произошла помолвка Евдокии Ивановны с Александром Петровичем. Но свадьба состоялась лишь через два года, на ней присутствовал сам император, а с 1722 года Пушкин стал каптенармусом – хранил и выдавал военное имущество, за которое остался должен казне после смерти 800 рублей (более миллиона «на наши»). Можно предположить, что и должность «хлебную» он получил, благодаря близости к царю, и брал там, не стесняясь, из-за той же близости, и простила Екатерина, жена Петра, ему долг по той же причине, которая, возможно, стала мотивом тяжкого преступления Александра Петровича.
        Прежде чем говорить о возможных мотивах преступления Александра Петровича Пушкина, давайте  еще раз  рассмотрим преступление Степана Глебова перед русским престолом.
       Вот одно из описаний его биографии: « Степа;н Богда;нович Гле;бов (ок. 1672—16 марта 1718-го, в возрасте 46 лет) — старший сын стольника и воеводы Богдана Даниловича Глебова. Любовник первой жены царя Петрa I Евдокии Лопухиной. В 1718 г. по обвинению в заговоре против Петра после жестоких пыток был приговорён к смертной казни. 15 марта 1718 г. на Красной площади был посажен на кол и умер спустя четырнадцать часов.
          В 1686—1692 годах Степан Богданович Глебов был стольником царицы Прасковьи Фёдоровны Салтыковой-Милославской, жены царя Ивана Пятого, брата Петра Первого. В 1693 году носил чин подпоручика лейб-гвардии Преображенского полка. В феврале 1696 года Степан Глебов, будучи в чине стольника «цариц», должен был принять участие в Азовском походе, но по челобитью своего отца Богдана Даниловича Глебова, отъезжавшего на воеводство в Енисейск, вместе со своим младшим братом Фёдором был отпущен царём вместе с отцом в Сибирь.
             В 1709—1710 годах сосланная в монастырь Евдокия Фёдоровна Лопухина вступила в связь с майором Степаном Глебовым, приехавшим в Суздаль для проведения рекрутского набора, которого ввёл к ней её же духовник Федор Пустынный.  В 1714 году Степан Богданович Глебов числился подполковником в отставке.
        Связь открылась из  Кикинского розыска по делу царевича Алексея, во время суда над которым Пётр узнал про жизнь Евдокии и отношения с противниками реформ. В Суздаль для розыска был прислан капитан-поручик Скорняков-Писарев, который арестовал царицу вместе со сторонниками.
      3 февраля 1718 года Петр даёт ему повеление: «Указ бомбардирской роты капитан-поручику Писареву. Ехать тебе в Суздаль и там в кельях бывшей жены моей и ея фаворитов осмотреть письма, и ежели найдутся подозрительныя, по тем письмам, у кого их вынул, взять за арест и привести с собою купно с письмами, оставя караул у ворот»[1].
         На допросе Глебов показал «И сошёлся я с нею в любовь через старицу Каптелину и жил с нею блудно». Старицы Мартемьяна и Каптелина показали, что своего любовника «инокиня Елена пускала к себе днём и ночью, и Степан Глебов с нею обнимался и целовался, а нас или отсылали телогреи кроить к себе в кельи, или выхаживали вон». У Глебова также были найдены 9 писем царицы к нему.
          20 февраля 1718 года в Преображенском застенке состоялась очная ставка Глебова и Лопухиной, которые не запирались в своей связи. Глебову ставили в вину письма «цифирью», в которых он изливал «безчестныя укоризны, касающияся знамой высокой персоны Его царского величества, и к возмущению против Его величества народа». Австрийский дипломат Плейер писал на родину: «майор Степан Глебов, пытанный в Москве страшно кнутом, раскалённым железом, горящими угольями, трое суток привязанный к столбу на доске с деревянными гвоздями, ни в чем не сознался». Глебов по преданию, записанному в апреле 1731 г. леди Рондо, «плюнув ему ( Петру Первому ) в лицо, сказал, что не стал бы говорить с ним, если б не считал долгом своим оправдать свою повелительницу ( царицу Евдокию )».
         15 марта 1718 года в двадцатиградусный мороз измученного пытками Глебова привезли на Красную площадь, заполненную толпами народа (очевидец событий, ганноверский резидент Ф. Х. Вебер, называет 200—300 тысяч человек). Пётр I приехал в отапливаемой карете и остановился неподалёку от места казни (однако по другой информации, это не более чем легенда, так как за день до казней Пётр уехал в Санкт-Петербург). Рядом стояла телега, на которой сидела опальная Евдокия. Её охраняли два солдата, в обязанности которых входило ещё и следующее: они должны были держать бывшую государыню за голову и не давать ей закрывать глаза. Посреди помоста торчал кол, на который и усадили раздетого донага Глебова. Пётр приказал надеть на казнимого тулуп и шапку, чтобы тот раньше времени не умер от холода. Глебов прежде, чем умереть, мучился 14 часов. Его смерть последовала в половине восьмого утра 16 марта 1718 года. Голова  была отрублена, а тело  снято с кола и брошено среди тел других казнённых по этому делу. В тот же день, 15 марта, на Красной площади были казнены проходившие по тому же делу ростовский епископ Досифей (в миру Демид Глебов), казначей Покровского монастыря и духовник бывшей царицы Фёдор Пустынный, певчий царевны Марии Алексеевны Фёдор Журавский; еще ряд лиц был подвергнут телесным наказаниям.
        Через три с лишним года — 15 августа 1721 года ( через  семь месяцев после свадьбы А.П. Пушкина и племянницы  Глебова) — Петр  вернулся к этому преступлению и вдобавок повелел Святейшему Синоду предать покойного Степана Глебова вечной анафеме. Во исполнение этого повеления преосвященный Варлаам, епископ Суздальский и Юрьевский, издал 22 ноября 1721 года  архиерейский указ, в котором привёл форму провозглашаемой анафемы. В ней майор Глебов был назван «злолютым закона Божия преступником», «царского величества противником», «лютейшим благочестия преступником и презирателем».
         ( Интересно, что другая племянница Степана Глебова, Ольга, стала прабабушкой Льва Николаевича Толстого, так что они с Александром Сергеевичем не такая уж дальняя родня – поэт Толстому – четвероюродный дядя а портрет, который висит в музее-усадьбе Толстого в Ясной Поляне и с которого он якобы писал образ Анны Карениной – это портрет его «кузины», дочери А.С. Пушкина,  несчастной Марии Гартунг).

11

          Уж не тогда ли молодожен Александр Петрович подвинулся умом, когда с амвонов всех церквей стали проклинать дядю его жены по приказу любимого императора? Но, возможно, и не было это неожиданностью для новобрачного? Давайте взглянем на его покаянное письмо об убийстве жены. Он там пишет, что Евдокия Ивановна досталась ему «не девственна», но он её простил и жил с ней во взаимной любви, пока она к нему не охладела. Зачем же писать такие марающие честь семьи и Глебовых, Пушкиных подробности о собственной жене?
         Известно, что между помолвкой и свадьбой он часто бывал в доме будущего тестя и говорил с невестой. Пушкин пишет: «По многим разговорам говорила мне покойная жена моя, что не будеши меня ты любити и станешь бити, и я в том, во уверение ей, написал ей своеручное письмо, и со клятвою в сохранение ея чести и в любви моей к ней и отдал ей, и дал в том верную поруку». Как видим, клятву свою Пушкин не сдержал. Но вопрос: почему его будущая жена была уверена, что он не будет любить ее и станет бить? Это – из-за потерянной до свадьбы девственности?
         Женившись, Пушкин подолгу не видел семью ссылаясь на службу.  К тому же после свадьбы он тяжело болел: в 1723 году около шести месяцев лежал в горячке, в 1725 году страдал «сердечной болезнью» и «кровавой рвотой». Как раз после горячки ему и начало казаться, что жена его разлюбила, но об этом он никому не рассказывал.
          В своей исповеди Александр Петрович писал, что в 1725 году (после смерти  императора) ему стало «зело тошно». Он начал бояться своих людей; появились предчувствие гибели и навязчивые представления о том, что Евдокия Ивановна «впала в блуд» с домашней прислугой и теперь сговаривается с дворовыми, чтобы убить мужа. Пушкин даже приказал надеть на нескольких слуг кандалы и посадить их в домашнюю тюрьму, чтобы потом отдать в розыск, но вскоре передумал. Потом он собрал своих людей и попросил у них прощения, сказав, что его «бес попутал». 10 декабря Пушкин решил уехать, «куды Бог путь покажет», попрощался с женой и детьми, но потом передумал снова. Навестив соседнего помещика А. С. Богданова, он попросил его съездить в Шацк и попросить отряд драгун для защиты от крепостных, но тот его отговорил: драгун наверняка не дали бы и только посмеялись бы над помещичьими страхами. В эти декабрьские дни Александр Петрович постоянно плакал, молился, прощался с детьми, простаивал службы в церкви. Его самочувствие становилось всё хуже, и Евдокия Ивановна, уверенная, что на мужа наложили порчу, прибегла к помощи знахарей и «колдунов», но это пробудило у Александра Петровича новые подозрения. 14 декабря Пушкина написала своему деверю Фёдору, что её супруг «в жестокой болезни, от которой не чаем животу ево спасение».
         17 декабря 1725 года, когда супруги легли спать после обеда, Александру Петровичу показалось, что у постели стоит Ананий — «колдун», которого приводили в дом за несколько дней до того. Он пишет: «Зело стало мне тошно без меры, — пожесточалось сердце моё, закипело и как бы огонь, и бросился я на жену свою… и бил кулаками и подушками душил… и ухватил я кортик со стены, стал ея рубить тем кортиком». Слуги услышали крики, выбили дверь, отобрали у Пушкина оружие. Он сразу успокоился, а Евдокия Ивановна, которую перенесли в другую комнату, успела исповедаться и тут же скончалась. По словам священника, она просила передать отцу, чтобы тот «не проливал де за то мужа её и людей их крови».
            Войдя в семью государственного преступника Степана Глебова, которую  Петр Первый   мучил до самой своей смерти, живший до тех пор весьма благополучно, стал мучиться и Александр Петрович Пушкин. Причем, причиной, «взятой» от государя – ревностью. Почему это произошло (а об этом предупреждала его перед свадьбой  Евдокия Ивановна Глебова), что с ним на самом деле происходило и почему неизвестна причина его смерти вскоре после убийства?
           Вспомним историю Авдотьи Ивановны Чернышевой (Ржевской, Соковниной), которая в совсем юном возрасте стала любовницей Петра Первого: «Пятнадцатилетней девочкой она была брошена на ложе царя, а в шестнадцать лет Петр выдал её замуж за искавшего повышения по службе офицера Чернышёва и не порывал связи с ней. У Евдокии родилось от царя четыре дочери и три сына; по крайней мере, его называли отцом этих детей. Но, принимая во внимание чересчур легкомысленный нрав Евдокии, отцовские права Петра были более чем сомнительны. Это очень уменьшало её шансы, как фаворитки. Если верить скандальной хронике, ей удалось добиться только знаменитого приказания: «Пойди и выпори Авдотью». Такое приказание было дано её мужу её любовником, заболевшим и считавшим Евдокию виновницей своей болезни».
        Авдотья Ивановна была внучатой племянницей Алексея Соковнина и его сестер, боярыни Феодосии Морозовой и Евдокии Урусовой. Все были казнены – по приказу Алексея Михайловича и Петра Первого. Да еще она была и внучкой Степаниды Милославской, троюродной  тетки царицы Марии Милославской. Не это ли родство с государственными преступниками было причиной особого  отношения к  ним Петра? Который, в силу еще своего  психического состояния садо-мазохиста, одновременно и приближал их к своей особе и опускал их в позорную жизнь  на «всешутейном соборе», а Авдотью - и в качестве своей любовницы, громко опозоренной им же. Петр выдал замуж свою юную фаворитку за  несостоятельного Чернышева, облагодетельствовал молодых, а потом  страшно опозорил на века!
         Не того же вдруг испугался Александр Петрович Пушкин, женившийся на   племяннице только что казненного Степана Глебова, любовника первой жены Петра Первого? Тем более, что, как он сам писал в своей «исповеди»,  жена досталась ему «не девственна». Да уж не царь ли был там первым?.. Такая варварская месть Глебову вполне в  духе садо-мазохиста. И все окружающие это отлично понимали. Вот что могло свести с ума Александра Петровича. Характер которого, видимо, отличался от характера Чернышева, который, принимая порочные милости от Петра, лишь восхищался  блеском  предложенных ему богатств и высоким положением при дворе, которое перешло его сыновьям, добившимся особенного успеха при Екатерине Второй.
         Большой двор Елизаветы Петровны, видя прохладное отношение великого князя к своей супруге, принял молодую цесаревну довольно сдержанно. Этому способствовало и подозрительное отношение к ней со стороны императрицы Елизаветы Петровны, которая, чтобы приглядывать за великой княгиней, приставила к ней гофмейстерину Чоглокову и её мужа. Елизавета Петровна понимала, что сердце шестнадцатилетней великой княгини, не получив ни нежности, ни внимания от мужа, жаждет любви на стороне В то время Екатерина и сблизилась с графом Захаром Григорьевичем Чернышёвым (1722–1784), который приглянулся ей еще в 1745 году, когда ей было 16 лет, и, по-видимому, стал её первым любовником. Захар Чернышёв был на семь лет старше Екатерины,  ему было 23 года. Он – двоюродный племянник Юрия Алексеевича Ржевского и троюродный дед Александра Сергеевича Пушкина.
            Захара Екатерина называла «горячая голова». П. Бартенев опубликовал найденные при ремонте в одном из чернышёвских поместий «Любовные записочки высокой особы XVIII века к графу Чернышёву»]. Почерком будущей императрицы по-французски было выведено: «Первый день, как будто ждала вас, так вы приучили меня видеть вас; на другой находилась в задумчивости и избегала общества; на третий смертельно скучала; на четвертый аппетит и сон покинули меня; все мне стало противно: народ и прочее… на пятый полились слезы… Надо ли после того называть вещи по имени? Ну вот: я вас люблю!»
       В книге «Вокруг трона» К. Валишевский приводит ещё одну трогательно-наивную записку великой княгини, отправленную одному из братьев Чернышёвых накануне свидания: «Какой день для меня завтрашний! Окажется ли он таким, каким я желала бы? Нет, никогда тебя не будут любить так, как я люблю. В беспокойстве беру книгу и хочу читать: на каждой строке ты меня прерываешь; бросаю книгу, ложусь на диван, хочу уснуть, да разве это возможно? Пролежавши два часа, не сомкнула глаз; наконец, немного успокоилась потому, что пишу тебе. Хочется снять повязку с руки, чтоб снова пустить себе кровь, может быть это развлечет меня».


.                12

          Подробная исповедь Александра Петровича, написанная для следствия и говорящая о том, что Пушкин к 1725 году был явно болен психически: он страдал манией преследования, болезненно реагировал на многие мелочи и готов был делать неверные и даже абсурдные выводы из того, что происходило в его жизни. Основная тема письма — взаимоотношения Пушкина с женой. Автор пишет, что Евдокия Ивановна досталась ему «не девственна», но он её простил и жил с ней во взаимной любви, пока она к нему не охладела. Известно, что между помолвкой и свадьбой он часто бывал в доме будущего тестя и говорил с невестой. Пушкин пишет: «По многим разговорам говорила мне покойная жена моя, что не будеши меня ты любити и станешь бити, и я в том, во уверение ей, написал ей своеручное письмо, и со клятвою в сохранение ея чести и в любви моей к ней и отдал ей, и дал в том верную поруку»… Из этих признаний можно сделать вывод – Евдокия Ивановна по какой-то причине не хотела идти замуж за Пушкина (может, вообще ни за кого), а он ее настойчиво уговаривал почти два года! И сам царь пожаловал на свадьбу дочери Головина – так он любил своего кораблестроителя! Но было ли это так? Давайте посмотрим на это с другой стороны.
         Сам Головин был первый раз женат на дочери П.Д. Дорошенко, которого возвысила  царевна Софья, сестра Петра Первого. (Пётр Дорофе;евич Дороше;нко (1627 — 19 ноября 1697) — гетман Войска Запорожского на Правобережной Украине в 1665—1676 годах с правом наследственной передачи власти под покровительством турецкого султана Мехмеда IV). Этот человек был «темной политической лошадкой» своего времени, служил сразу нескольким господам – и турецкому султану, и русской царевне, вел войны в стремлении объединить Украину и создать новое государство, но проиграл и нашел пристанище в России. За этот проигрыш в пользу России он был вознагражден Софьей усадьбой Ярополец, которую унаследовала у него внучка , будущая жена Ивана Загряжского, родственника и друга фаворита Екатерины Второй, Георгия Потемкина.  Но затем усадьба была отнята  у наследников и передана в наследство Наталье Ивановне Загряжской-Гончаровой, таинственной воспитаннице Ивана Загряжского, матери Натальи Николаевны Гончаровой-Пушкиной. Как видим,  вон еще откуда протянулись нити кровавой истории рода Пушкиных к Александру Сергеевичу.
           Итак, любимец Петра  женился в первый раз на  дочери выдвиженца Софьи, во второй раз – на сестре Степана Глебова. Но это же всё  люди из вражеского Петру стана. Правда, на Глебовой Головин женился еще до связи царицы Лопухиной со Степаном. И разве это не подозрительно, что преступная  связь людей, ставших государственными изменниками, образовалась, когда Головин был уже в семействе Глебовых? Да так ли уж доверял  Головину и искренне любил его Петр при его-то главной черте характера психически ненормального человека подозревать всех и вести со всеми скрытую игру? И не он ли задумал казнь племянницы Глеба, дочери Головина, возможно, в «поучение» ему? А палачом был избран ничем не примечательный Александр Петрович Пушкин. Но заметим – из рода цареубийцы  Федора Матвеевича Пушкина! Так не был ли тайным «сватом» тут сам Петр, и не специально ли соединил эти две семьи , чтобы еще раз  наложить на них кровавую печать? На них и на их потомков!
         Можно, конечно, говорить о происках судьбы в этих семьях. Но есть такие совпадения, которые заставляют думать и о чьей-то преднамеренности. Казалось, хватит в семье Головина оппозиционных Петру родственников в лице двух его жен – Дорошенко и Глебовой и зятя – Пушкина. Но следом за дочерью Марией замуж за Якова Сибирского, сына казненного Петром (опять же по делу царевича Алексея, из-за которого, собственно, и  сел на кол Степан Глебов) царевича Василия Сибирского выходит  вторая дочь Глебова – Анна. Это что – рок или какая-то задуманная игра самого  императора? И Степан Глебов, и Василий Сибирский проходили по одному делу царевича Алексея и были казнены в одном и том же – 1718 году. С Глебовым Головин уже был связан, будучи его зятем, а теперь еще стал шурином сына казненного Василия Сибирского! Не говоря уже о том, что незадолго до этого стал тестем одного из Пушкиных… Можно подумать, что Головин прямо-таки  создавал в своем семействе пристанище для фамилий знаменитых бунтовщиков и их потомков! Но ни один нормальный человек, да еще приближенный к царю, находясь в своем уме, не стал бы этого делать, не так ли? Значит, остается предположить, что сам Петр тут поучаствовал, играя этой семьей, словно зловещим  кукольным театром.
         Напомню: Василий Алексеевич Сибирский выступил на стороне царевича Алексея против Петра Первого (который хотел отстранить Алексея от наследования в 1717 г.). За это в 1718 году он был сослан в Архангельск. Вёл себя там не совсем смирно. Петру I жаловались на него, что стрелял по церковным крестам и в разговорах сетовал, что Сибирь ему не принадлежит. Его потомков Пётр лишил титула царевичей, но оставил им титул князей, с 1718 года сыновьям его велено писаться уже не царевичами, а князьями Сибирскими. Его женой была Анна Семёновна Грушецкая (из боярского и дворянского рода Грушецких) — родная сестра царицы Агафьи Грушецкой (первой жены Государя Царя и Великого Князя Фёдора Алексеевича, сына Алексея Михайловича Тишайшего). В приданое от матери Анны Семёновны, боярыни Марии Ивановны Грушецкой, Василию Алексеевичу Сибирскому достались сёла в сегодняшнем Стрелковском сельском поселении (Подольского района Московской области), а также село Брыньково (сегодня Рузский район Московской области), которое с 1705 года становится его вотчиной.
         Царевичи Сибирские – это Кучумовичи — многочисленные дети, внуки, племянники хана  Кучума и таким образом чингизиды. Кучумовичи попали в плен в ходе покорения Россией Сибирского ханства. В России были поселеныв Ярославле и Мещёре, именовались сибирскими царевичами. Многие отличились на воинской службе. Одна из царевен Сибирских была женой дяди Петра I, другая вышла замуж за сына грузинского царя . Это как раз дочь той самой  Анны Степановны Глебовой, Александра Яковлевна.
        После решающей битвы на Чувашевом мысу сыновья Кучума были захвачены Ермаком и доставлены в Россию. В 1591 году сын Кучума, Абулхайр, первым из династии Сибирских ханов принял православие. Его примеру последовала и вся его семья, и это в конечном итоге позволило им ассимилироваться и пополнить российское дворянство. Его сын принял имя Василий Абулгарович, а внук — Роман Васильевич, что уже нельзя было отличить от обычного русского имени.
           В 1686 году российский царь издал указ о внесении царей Имеретинских, царевичей Сибирских и князьей Касимовских в родословные книги русского дворянства. В 1718 году по указу Петра I сибирским царевичам было велено впредь именоваться князьями.
        Возможно, Петр Первый, этот безумный  «сеяльщик» смерти,  придумал бы очередную казнь и для этой пары – Анны Глебовой и Якова Сибирского, но он умер вскоре после их свадьбы, и все остались живы.
          Но вот что интересно. Жена Петра, императрица Екатерина Первая, почему-то простила страшному убийце жены Александру Петровичу Пушкину его большой долг  в 800 рублей казне  и не отняла имущество у детей в счет погашения похищенного ( а ведь речь шла о долге перед армией!). Почему она проявила такое милосердие? Может, потому, что сама только что пережила страшную казнь поэта и придворного стилиста  Монса, влюбленного в нее и за то казненного Петром, который заставлял ее смотреть на отрубленную голову красавца, заспиртованную в банке? Так же, как  царь заставлял смотреть свою первую жену Евдокию Лопухину на посаженного на кол  любовника Степана Глебова?
          Или ей были известны какие-то особенно тайные планы мужа в отношении семей Головина и Глебова? Возможно, у Петра имелась какая-то своя «программа», этакие «брачные святцы», по которым он  соединял семьи казненных оппозиционеров. Возможно, эти браки были из разряда особых наказаний провинившимся. Если это и было так, то в семье слабонервного Александра Петровича Пушкина оно имело последствием смерть прабабки Александра Сергеевича Пушкина, которая, как и его двоюродная прабабка Авдотья Чернышева ( Ржевская, Соковнина), была приближенной Петра Первого со всеми трагическими вытекающими последствиями. Эти последствия – позор и смерть.

                13

          А.С. Пушкин  на Полотняном Заводе останавливался дважды; в первый раз еще женихом в 1830 году, а во второй раз с женой и двумя детьми жили в усадьбе с ранней весны до поздней осени 1834 года.  Он подолгу просиживал в библиотеке. Это было время его работы над историей Петра Первого. Возможно, ему была известна версия, которую  затем приводил историк Соловьев, что Гончаровы – побочная ветвь Романовской династии, и поэт искал какие-то факты родства своей жены и Николая Первого? Конечно, косвенные факты были. И они – в  непостижимом взлете  семьи от человека из народной массы, гончара, до несметно богатого  дворянина, любимца  Петра Первого, известнейшего предпринимателя в России, которому покровительствовали и Елизавета Петровна, и Екатерина Вторая.
          История семьи Гончаровых дошла до нас в подробностях. Владельцы Полотняного Завода происходят от калужского купца Афанасия Абрамовича Гончарова (1704—1784). Его отец Абрам Иванович и дед Иван Дементьевич держали гончарную лавку в Калуге. Посадский человек Афанасий Гончаров и Г. И. Щепочкин были приказчиками на бумажной мануфактуре Т. Ф. Карамышева, а после его смерти (1735) поделили производство между собой. Афанасий Абрамович Гончаров превратил имение и завод недалеко от Калуги, на реке Суходрев в селе Сгомонь, которое стало именоваться Полотняный Завод — в майорат (неделимое при наследовании имущество). Елизавета Петровна за заведение и размножение парусных и полотняных фабрик в 1744 году пожаловала Гончарову чин коллежского асессора, дававший право на потомственное дворянство.
         В 1789 году Афанасий Николаевич Гончаров получил от Екатерины II грамоту, подтверждающую права Гончаровых на дворянство и на герб. Род Гончаровых был внесён в I и III части родословных книг Калужской и Московской губерний (Гербовник, III, 146). Старший сын Афанасия Абрамовича, Николай Афанасьевич Гончаров женился на представительнице столбового дворянства Екатерине Андреевне Сенявиной. Его внук Николай Афанасьевич был женат на Наталье Загряжской, которая в 1823 году унаследовала подмосковное имение Ярополец. Их дочь Наталья Николаевна в 1830 году стала женой поэта Пушкина.
            Итак, родившийся в бедной семье калужского гончара Афанасий Абрамович Гончаров на удивление быстро сколотил баснословное состояние - более шести миллионов рублей (по курсу 2017 года - более миллиарда$ доларов) и стал богатейшим человеком России. Владелец около 70 селений в 4 губерниях, железоделательных и чугунолитейных заводов на Брянщине (б. Строгановские и Демидовские), полотняной и бумажной фабрик в Полотняном заводе, (по 3й ревизии – владелец 10 051 крепостных душ мужского пола (дети и женщины не учитывались)). В 1777 году у него работало 7300 чел., в том числе 4300 надомных. Они выпускали 7000 кусков полотна по 50 аршин. 850 человек работало на бумажной фабрике. В излучине реки Сухадрев Афанасий Абрамович Гончаров стал основателем поселения Полотняный завод, трех церквей и родового имения.
            Начало этого богатства связывают с Петром I, якобы обратившим особое внимание на предприимчивого молодого человека. По именному государеву 1718 года указу, когда Афанасию Абрамовичу исполнилось (13 - 19 лет), открывается первая в калужском крае ткацкая фабрика – Полотняный Завод. Афанасий Гончаров начнет бумажное производство, и бумага его фабрик будет считаться лучшей в России. Потом он открывает и другие мануфактуры – ткацкие, металлургические. Их продукция пользовалась спросом не только в России, но и за границей, а парусину продавали даже в Англию. По преданию, весь английский флот того времени ходил на «гончаровских» парусах. Причём - Афанасий был освобожден от уплаты пошлин за продажу парусного полотна.



В октябре 1812 года в усадьбе Гончаровых располагалась Главная квартира русской армии, а во дворце ставка главнокомандующего Кутузова. Сохранились документы, свидетельствующие о добровольных пожертвованиях русской армии от Гончарова - хозяина Полотняного Завода суммы годового дохода его бумажной мануфактуры. Даже по понятиям XVIII века, для знавшего огромные дворцы, дом восхищал: «Палаты, куда меня привезли, поразили меня огромностью, богатством и великолепием», — писал в 1812 году один из армейских офицеров, квартировавших в этой усадьбе. Все комнаты украшала мебель, отделанная бронзой и инкрустацией; люстры фарфоровые и из венецианского стекла; дорогие сервизы и фамильное серебро с инициалами А.Н. Гончарова были всегда подаваемы к столу хозяев и гостей.
Большой трехэтажный дворец Гончаровых в девяносто комнат; пред входом в парк с мраморными статуями и фонтанами - две высокие белые башни, вроде генуэзских; въездные каменные Спасские врата рядом с церковью Спаса и с родовой часовней; и главная достопримечательность – красный венецианский дом, где     Пушкин на Полотняном Заводе останавливался дважды; в первый раз еще женихом в 1830 году, а во второй раз с женой и двумя детьми жили в усадьбе с ранней весны до поздней осени 1834 года.
            В семейном архиве Гончаровых поэт искал документы петровской эпохи, повеления, и Дмитрий Николаевич Гончаров подарил тогда шурину архив бесценных семейных документов времен царствования Петра, где потрясенный Пушкин обнаружил автограф Петра Первого: на одном из сохранившихся царских посланий к Афанасию Гончарову с наставлениями и советами говорится «Дорогой сынок! Я слыхал, ты разбогател и можешь вовсю заняться парусным делом. Благословляю тебя. Петр». Этот документ является косвенным доказательством петровского следа, в котором на истертой бумаге запечатлено редкое не присущее государево обращение, не лишенное ласки: «Дорогой сынок»... В другом письме из Голландии царь Пётр Первый уведомляет Афанасия, что нанял там и высылает ему мастера, опытного в «усовершенствовании полотен, прописав, за какую плату он его нанял; и заключает: а буде ему тягостно производить такое жалование, то он Государь будет ему платить свое. Не каждому фабриканту Петр I приискивал за границей мастеров, да еще с условием оплаты этого найма из казны… Удивительно, что и молодой Гончаров совсем не по чину и рангу мог напрямую, беспрепятственно обращаться к царю за наставлением и советом. Подобное дозволялось далеко не многим.
         Почему-то в архивной записи о разделе имущества Абрама Ивановича Гончарова от 1728 года его вдова называет в ней Афанасия Абрамовича Гончарова не сыном, а его пасынком. Это  рождает еще одну версию – Афанасий Абрамович был младенцем отдан в эту семью тем, кто затем невероятно облагодетельствовал ее. А уж кем приходилась в таком случае Афанасию Абрамовичу дочь Петра  императрица Елизавета, мы уж никогда не узнаем. Ведь не узнали же до сих пор, кто была ее мать, Марта Скавронская, вторая жена Петра Первого…

                14

       Версии о внебрачных детях Романовых рождает  странное, привилегированное, положение в некоторых приближенных ко двору семьях «воспитанников», а затем их невиданные богатства и привилегированное положение уже при дворе. Конечно, много внебрачных детей русских аристократов с измененными фамилиями  рассекречено и их биографии  не представляют тайны. Однако  навсегда осталось неизвестным происхождение Афанасия Абрамовича Гончарова и его будущей родственницы Натальи Ивановны Загряжской, матери жены А.С. Пушкина.
       Кажется, какой-то рок вел навстречу «парижанке» «француза», как называли родные и друзья Пушкина и Загряжскую. И вел он их по той роковой дороге, на которой всегда таится смерть.
 В 1807 году была близка к погибели Наталья Ивановна Загряжская, фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны,  первая красавица двора.
Но сначала надо пояснить, откуда у нее появилось прозвище «Парижанка». Это очень загадочная история.
В 1788 году  внебрачный сын Екатерины Второй и графа Орлова,  Алексей Григорьевич Бобринский все еще пребывал за границей. И именно в это тревожное время он никак не мог выехать в Россию, куда его безуспешно призывала государыня.  За границей его удерживала пылкая страсть к  неизвестной даме, имя которой так и осталось в тайне. Именно за ней он переезжал из Лондона в Париж и обратно, а потом вознамерился отправиться с ней в Италию. И это в то время, когда во Франции кипели революционные бури, обстановка накалялась, и оставаться тут было опасно даже самому королю и его семейству. А Бобринского это не волновало, так он был увлечен  дамой своего сердца. Но кто же была эта таинственная незнакомка?
          Никто и никогда еще не делал такого невероятного предположения, которое пришло мне в голову. И связано оно, как бы это ни казалось странным,  именно со странной и совершенно непонятной историей любовной связи Ивана Загряжского и Эуфрозины Ульрики фон Поссе,  жены  барона Поссе из Дерпта. Он, как пишут биографы, встретился с ней на ярмарке зимой, в начале 1782 года и так был очарован, что предложил красавице руку и сердце. Ульрика была замужем и имела дочь Иоганну (Жаннет). Ее баронесса принуждена была оставить в Лифляндии, а сама  бежала из дома. На лихой тройке поджидал красавицу влюбленный Иван Загряжский. Обманутый муж снарядил погоню, но на каждой станции беглецов ждали новые экипажи - так все было продумано. Догнать их  не смогли. Тогда муж и отец баронессы стали писать жалобы на русского генерала, похитившего их жену и дочь, сановным лицам Российской империи, требуя признать новый брак Ульрики фон Поссе недействительным и содействовать возвращению беглянки в лоно семьи.
Дерпт принадлежал в то время  России. И письма писались не кому-либо, а самой императрице. Истории такого рода находились в канцелярии ее величества годами, и редко кому, даже самым известным и сановным, удавалось осуществить желание развестись. Можно вспомнить историю графа Григория Александровича Строганова, который не смог «узаконить» свою внебрачную дочь Идалию Полетику. И это несмотря на то, что после смерти законной жены Строганов женился на матери Идалии, португальской графине. Девочка так и осталась воспитанницей, без всяких наследственных прав, без права называться урождённой Строгановой (она  считалась урождённой Обертей) и даже без права называть родителей отцом и матерью.
            Что же произошло в случае с Загряжским и  баронессой Поссе?  А то, что ее развели с мужем в течение полугода. И сделала это сама государыня. Стала доступной переписка барона и его беглянки-жены с Екатериной Второй. Откуда писала Ульрика свои ответы в канцелярию - неизвестно, все делали за нее адвокаты. И в Дерпт она не поехала, чтобы участвовать в процессе – у нее вдруг разболелась нога, которую она ушибла, и врач это заверил документально. Единственным наказанием для баронессы стала уплата судебных издержек. Дочь была передана на воспитание отцу (на самом деле ее забрал отец Ульрики). А после его смерти  ее воспитанием занималась сестра баронессы. Венчалась ли Ульрика с Загряжским? Едва ли, потому что ей был запрещен брак до времени, когда ее бывший супруг снова женится.
До 1785 года нахождение Ульрики Поссе неизвестно. Только в 1785 году Загряжский привозит ее в свое имение Ярополец, где проживает  законная супруга с тремя детьми Ивана Александровича. И что же? Та с радостью встречает беглянку, ухаживает за нею и принимает на руки  новорожденное дитя соперницы (сразу оговорюсь – будущую тещу Александра Сергеевича  Пушкина, которую с рождения прозвали в этом доме «Парижанкой»).
А как же чувствует себя Загряжский, проживая в «грехе» двоеженства? Он находится в родовом имении Знаменское-Кариан Тамбовской губернии и очень активно  благоустраивает усадьбу за… казенный счет, не стесняясь. Пока в дело не вмешивается, кто бы думали, сам тамбовский губернатор Гавриил Романович  Державин. Он  вступил в  эту должность в декабре 1785 года. Чуть ранее в Тамбовской губернии стоял расквартированный там Каргопольский карабинерный полк, командовал которым Иван Загряжский. Затем полк перевели на Кавказ, а его командир, генерал-майор Загряжский, исхлопотав себе отпуск в Тамбовскую губернию, с особым рвением принялся за дела сугубо домашние – обустраивать родовое имение Знаменское-Кариан. Обнаружив утечку из казны, Державин попытался пресечь злоупотребления. Что из этого вышло? Загряжский до того разгневался, что вызвал старика на дуэль и преследовал его. О чем Державин сообщил генерал-майору И.М. Синельникову. Вот в каком письме: «Генерал-майор Иван Александрович Загряжский, будучи полковником и бригадиром, стоял здесь со своим Каргопольским полком в губернии …  Делал он чрезвычайные разорения государственным крестьянам и однодворцам, так… забирал провиант и фураж, нужный для полка, безденежно».
               Далее Гавриил Романович, подробно описывая предпринятые им меры против бесчинств генерал-майора Загряжского, продолжает: «Сие принял он за крайнюю себе обиду: приехал в бешенстве в Тамбов, делал разные непристойные чину своему поступки, т. е. скакал с заряженными пистолетами и с большою саблею по улицам, дожидался по ночам моего выезду, ругал и стращал меня разными угрозами по домам. Но как сие все чудесил он заочно, то я смеялся и презирал такое сумасбродное донкишотство. Наконец, прислал ко мне капитана и потом полку своего майора барона Сакена и требовал, чтоб я назначил ему место, кроме моего дома, для некоторого с ним объяснения…»
Но дуэль не состоялась, а победил в этом «сражении» казнокрад Загряжский. Конечно, он был приятелем и родней Григория Потемкина, но едва ли тот занимался делами Ивана Александровича, поскольку в это время обустраивал Новороссийский край, куда был назначен генерал-губернатром, а затем организовывал знаменитое путешествие императрицы в Крым. Так почему напористо и безнаказанно вел себя Загряжский? И почему он  поспешил обустроить родовое  поместье, а не  подаренное  царем его предку Дорошенко имение Ярополец, где проживали две его семьи?
Не потому ли, что уже тогда знал – Ярополец отойдет «Парижанке»? В ущерб его законным детям. И поэтому  имение, хотя и подаренное, но принадлежащее царям, его мало интересовало… Но кто-то же стоял за всей этой странной и неправдоподобной историей. Кто? А тот, в чей власти было  в считанные месяцы дать развод жене-беглянке, оформить законность происхождение дочери баронессы Поссе от Загряжского, дать ей княжеский титул и солидное наследство, закрыть глаза на демонстративную кражу денег из казны Загряжским для обустройства его родовой усадьбы. И уладить инцидент с обиженным губернатором Державиным таким образом, что тот вскоре оказался во дворце ее величества в качестве кабинет-секретаря Екатерины Второй! Этот «кто-то» и была сама императрица. Одна  она могла все это осуществить. А как только «Парижанка»  выросла, ее тут же взяли во дворец фрейлиной супруги Александра Первого и выдали замуж во дворце за восемнадцатилетнего Николая Афанасьевича Гончарова. А ведь это было уже без Екатерины, которая к тому времени скончалась. Но Наталья Ивановну Загряжскую продолжали облагодетельствовать. К унаследованному Яропольцу прибавилось состояние Гончаровых, на тот момент  (к 1805 году), еще огромное.

                15

                Почему же так пеклась Екатерина, а затем и ее потомки о  внебрачной «Парижанке», появившейся от незаконной и постыдной связи? Неужели ради Ивана Загряжского? Но он ничем особенным не отличился при дворе и не был более именитым, чем граф Строганов, кому было отказано в признании отцовства незаконнорожденной Полетики. Или, к примеру, чем сын арапа Петра Великого – Осип Ганнибал. Историю его развода и женитьбы на Устинье Толстой разбирал, спустя пять лет, не кто иной, как… да, тот же Державин, который задумал преследовать  тамбовского казнокрада Загряжского. Именно он читал и отвечал, вернее, оставлял без ответа, слезные жалобы Устиньи Толстой и ее просьбы отобрать у супруги Осипа Ганнибала, Марии Алексеевны Ганнибал-Пушкиной (бабушки Александра Сергеевича Пушкина) принадлежащие ей и ее супругу имения. Никакого развода не последовало, брак с Устиньей Осипа был аннулирован, и им было строжайше запрещено встречаться, а не то что сожительствовать. И маята Толстой и Ганнибала продолжалась всю их жизнь, до самой смерти.
            А у Загряжского все наоборот, все ладно, все гладко и даже огромный прибыток в хозяйстве и карьере. Как свидетельствовал один из современников Ивана Александровича: «Он по-прежнему окружен пышностью и не изменяет своим привычкам, приобретенным в штабе князя Потемкина, которого был он из первых любимцев и ежедневных собеседников». Светлейший князь «испрашивал орден» для храбреца-генерала у самой матушки-государыни: «Во время сделанной из Очакова в 27 день июля вылазки генерал-майор Иван Александрович Загряжский поступал с отличною неустрашимостью…» За ту «Очаковскую баталью» Иван Александрович в 1789 году получил свою первую награду – орден Св. Анны. А вскоре на парадном мундире уже генерал-поручика Загряжского засияли и другие ордена: Св. Георгия 3-й степени, Св. Владимира 2-й степени и Св. Александра Невского!
И возникает вопрос: а для кого так старалась Екатерина? Почему она все это сделала? И  не только это, но и еще кое-что. В 1789 году она вдруг решила облагодетельствовать Афанасия Гончарова, у которого в 1787 году родился сын. Через два года после рождения «Парижанки». В 1789 году  Афанасий Николаевич Гончаров получил от Екатерины Второй грамоту, подтверждающую права Гончаровых на дворянство и на герб. Род Гончаровых был внесён в I и III части родословных книг Калужской и Московской губерний.
              Но интересный факт. Еще в 1775 году императрица сама посетила проездом поместье Гончаровых, и тогда Афанасий Абрамович попросил ее подписать завещание, согласно которому ничего из гончаровского состояния нельзя было продать или оставить в залог. Екатерина подтвердила это право специальным высочайшим указом.
А сам ли Гончаров просил ее об этом? Ведь  усадьбу  под Калугой  передал его предку сам Петр Первый, который, как говорила молва, и был ему родным отцом, а не просто крестным. Такие поместья, как и Ярополец, скорее всего, были на счетах у  российских властителей. И в определенный момент они могли  ими распорядиться, но – особенным образом. Не сгоняя владельцев с места, а ставя пред ними условие послужить так, как это надо было государю или государыне. Интересно, что и Ярополец было поставлено в такие же условия. Так не присмотрела ли Екатерина заранее  капиталы  для «Парижанки», и как только родился наследник Полотняного завода, она поспешила облагодетельствовать Афанасия Гончарова дворянством и гербом, что дорогого стоило, предусматривая будущий брак для «воспитанницы»  Ивана Загряжского. Ее, кстати, так и звали – не дочерью, а воспитанницей. Через шестнадцать лет этот брак состоялся в Зимнем дворце в присутствии всей монаршей фамилии…
             Так для кого старалась императрица, а затем  и ее внук Александр? И вот тут надо посмотреть на одного человека, ради которого Екатерина могла вытерпеть все эти перипетии с баронессой Поссе. Этим человеком был ее внебрачный сын Алексей Григорьевич Бобринский. В 1782 году он окончил курс обучения в корпусе, получив золотую медаль в качестве награды и чин поручика армии. Вскоре был уволен в отпуск для путешествия по России и за границей, по уставу кадетского корпуса того времени, вместе с другими наилучшими воспитанниками его выпуска. В это время  ему исполнилось двадцать лет. Вполне романтический возраст. С 1779 года Бобринский начал вести дневник и вел его по 1786 год.  Из дневника видно, что Алексей Григорьевич посещает балы, маскарады, заводит амуры со смолянками: со Зверевой, княжной Ратевой, с некой Р.В. Его экс-любовницу Звереву с помпой выдают замуж, обеспечив ей хорошее приданное. Смолянки завидуют ей. Соблазненная счастьем, выпавшем на долю Зверевой, смолянка Лафон (дочь директрисы Смольного) прямо предлагает свои амуры Алексею Григорьевичу, так что он с трудом отделывается от неё.
           Алексей Григорьевич с юности отличается влюбчивостью – еще в пятнадцать лет он влюбился в племянницу Потемкина Екатерину Энгельгардт, любовницу своего дяди. А к двадцати годам уже просто слывет распутником. Однако от предложенной  Потемкиным женитьбы на Екатерине Энгельгардт отказывается. И возникает вопрос: а только ли с воспитанницами Смольного водит он амуры? И не был ли он сам на той злополучной ярмарке в Дерпте, где и повстречал красавицу баронессу Ульрику Поссе?  Уж не по его ли воле увез Загряжский чужую жену от барона Поссе?
Ведь истинное местонахождение Ульрики после побега так и осталось неизвестным.  До родов в имении Ярополец она не была, а после родов? Жила ли она именно там  оставшиеся до кончины шесть лет? Да и была эта кончина там и  в указанный в приводимых описаниях срок? А, может, Ульрика следовала за Бобринским, и это за ней он ездил из Лондона в Париж, а потом собирался поехать в Италию? Предположение фантастическое, но, судя по весьма сочувственному и заинтересованному отношению к ситуации баронессы самой императрицы, оно все-таки чем-то и обосновано.
               Вернувшись из Европы, где он проиграл свои имения в карты, Бобринский вместе с поместьями был взят в опеку и передан под надзор другого фаворита Екатерины – банкира Завадовского. Ему было велено  поселиться в Ревеле, а он попросил купить ему имение под Дерптом и поселился там.  Уже через много лет он все-таки надумал жениться, но не на русской дворянке, а на землячке баронессы Поссе  - на баронессе Анне Унгерн-Штернберг.  Хотя это и шло вразрез с планами государыни, намеревавшейся женить его на принцессе Фредерике Баденской, сестре невесты великого князя Александра Павловича. Тем не менее, Бобринскому удалось получить разрешение на брак с Анной. Свадьба состоялась в начале 1796 года.
А в семье Загряжских тем временем подрастала красавица и умница Наталья Ивановна Загряжская, «Парижанка», которой скоро предстояло отправиться во дворец и стать фрейлиной  супруги императора Александра Первого – Елизаветы. И послужить…

                16

          Общеизвестный факт «приданого» за Натальей Николаевной от ее деда в виде «медной бабушки» - статуи Екатерины Второй принято воспринимать как некое забавное недоразумение, принесшее А.С. Пушкину много хлопот и мало денег. Если  неизвестный Афанасий Абрамович Гончаров был настолько щедро вознагражден из царской казны Петром Первым, что смог стать  богатейшим предпринимателем в России, а невестка Афанасия Николаевича Гончарова, деда Натали,  получила  отнятое у Загряжских  огромное имение Ярополец (24 деревни) и богатая свадьба ее состоялась в покоях императрицы Марии Федоровны, то  cвaдьбa ее   дочери oтклaдывaлacь пo пpичинe oтcyтcтвия в семье Гончаровых дeнeг. Любимица царской семьи Романовых, мaть Haтaльи Hикoлaeвны, нe имeя cpeдcтв нa пpидaнoe для дoчepи, пoпpocилa пoмoчь дeдa нeвecты Aфaнacия Hикoлaeвичa Гoнчapoвa. Но к тoмy вpeмeни oт бывшeгo дeдyшкинoгo cocтoяния ocтaлacь лишь мeднaя cтaтyя Eкaтepины II. Becилa oнa 200 пyдoв и изгoтoвлeнa былa в oзнaмeнoвaниe пpибытия в имeниe Гoнчapoвыx Ceмиpaмиды Ceвepa. Как же так получилось, что ко времени свадьбы девушки из семьи, к которой благоволил царский двор, там не могли найти денег на бракосочетание красавицы и известного поэта? И эта статуя Екатерины Второй в виде приданого только ли  вынужденная мера «дедушки-свиньи», как охарактеризовал его Пушкин, или был в этом подарке поэту и его юной жене какой-то особый смысл? Может быть, это был достаточно грубый намек на родство Натали с самой Екатериной? Возможно, сам Николай Первый так потешался над незадачливым пылким поэтом, который вошел не в ту дверь?
          Оказалось, что «продать Екатерину» было не так-то просто. Как только Пушкин вошел в семью Гончаровых-Загряжских,  положение его еще более усугубилось, и  теперь приходилось просить разрешения у императора  гораздо чаще. Сначала – на женитьбу, затем – на переплавку статуи бабушки царя. Дeдyшкa Натали  yтвepждaл, чтo пoкyпaл cкyльптypy зa 100 тыcяч pyблeй. Ha мoмeнт cвaдьбы внучки зa cтaтyю мoжнo былo выpyчить oкoлo 25 тыcяч pyблeй. Пyшкин coбиpaлcя пycтить ее нa пepeплaвкy. Для этoгo нyжнo былo зapyчитьcя coглacиeм импepaтopa. Он нaпиcaл пиcьмo Бeнкeндopфy, в котором сообщал, чтo, пocкoлькy cкyльптypa мaлo пoxoжa нa opигинaл, oн coбиpaeтcя пepeплaвить eё, a зaтeм oтлить yжe «кaчecтвeннyю» бaбyшкy, тaк кaк вecьмa дopoжит cим пpoизвeдeниeм иcкyccтвa. Bыcoчaйшee paзpeшeниe пoэт пoлyчил, нo цeны нa мeдь yпaли. Teпepь дeдy нeвecты дaвaли зa cтaтyю тoлькo 7 000 pyблeй. Гopдый двopянин oткaзaлcя пpoдaвaть бaбкy импepaтopa тaк дёшeвo. Пpишлocь Пyшкинy зaлoжить cвoё Бoлдинcкoe имeниe и cыгpaть cвaдьбy нa выpyчeнныe дeньги. Помимо плохих примет в церкви во время венчания поэта и Натальи Николаевны Гончаровой и этот «свадебный» заклад «отдавал кровью» - ведь унаследовал его Александр Сергеевич, можно сказать, от А.П. Пушкина, убийцы своей прабабки, племянницы  Степана Глебова, казненного Петром Первым любовника его первой жены, Евдокии Лопухиной… Так что на этих «свадебных» деньгах  виднелась кровь и Степана Глебова, посаженного царем за свою любовь на кол, и его невинной племянницы, и безвременно ушедшего в мир иной ее мужа,  обезумевшего от ревности прадеда А.С. Пушкина.
       Чepeз двa гoдa гopдый «дeдyшкa-свинья» yмep и зaвeщaл мeднyю бaбyшкy пoэтy как приданое внучки. Ceмья Пyшкиныx пpoживaлa нa тoт мoмeнт в дoмe Aлымoвoй нa Фypштaдcкoй yлицe. Cтaтyю ycтaнoвили вo двope дoмa. Ho дeньги пoэтy пo-пpeжнeмy были нyжны. Toгдa oн написал Бeнкeндopфy eщe oднo пиcьмo, в котором oн иcкycнo пpeвoзнес  дocтoинcтвa cкyльптypы. Пyшкин нaдeялcя, чтo импepaтop выкyпит пaмятник cвoeй бaбyшки в кaзнy. Для ocмoтpa пpoизвeдeния прибыл peктop Aкaдeмии Xyдoжecтв Mapтoc. Экcпepт выcкaзaлcя o cтaтye пoлoжитeльнo. Ho  Hикoлaй, кажется, нe иcпытывaл любви к cвoeй бaбyшкe, пoэтoмy нe coбpaлcя выкyпaть eё cтaтyю ни в кaкoм видe. Cпycтя гoды, кoгдa Пyшкины жили пo дpyгoмy aдpecy, a «мeднaя» импepaтpицa пpoдoлжaлa yкpaшaть двop дoмa Aлымoвoй, пoэт peшилcя, нaкoнeц, пpoдaть cтaтyю. Hoвым влaдeльцeм cтaл Чapльз Бepд, xoзяин cтaлeлитeйнoгo зaвoдa. Oн зaплaтил Пyшкинy зa Eкaтepинy из мeди 3 000 pyблeй (на «наши» - приблизительно три миллиона –Т.Щ.), нo пepeплaвлять пaмятник нe cтaл. Kaк-никaк импepaтopcкaя бaбyшкa!.. Иcтopия cкyльптypы пoлyчилa пpoдoлжeниe cпycтя ceмь лeт пocлe cмepти пoэтa. Пoмeщики из Eкaтepинocлaвля бpaтья Kopocтoвцeвы в 1844 гoдy зaexaли нa зaвoд Бepдa. Bлaдeльцeм eгo нa этoт мoмeнт был cын зaвoдчикa Фpaнц, пocкoлькy caм Бepд yжe yмep. Бpaтья-пoмeщики cлyчaйнo oбнapyжили cpeди paзнoгo xлaмa вo двope зaвoдa этy cкyльптypy и yxвaтилиcь зa мыcль пocтaвить cтaтyю Eкaтepины в poднoм гopoдe. Чтoбы пpoдaть «мeднyю» цapицy пoдopoжe, Фpaнц Бepд coчинил для нeё нoвyю лeгeндy, якoбы oнa пoпaлa в иx ceмью oт caмoгo князя Пoтёмкинa. Пoэтoмy, нecмoтpя нa coлидный мeдный вec, oни нe cтaли пepeплaвлять cкyльптypy. Caм импepaтop, зaexaв нa зaвoд, вocxищaлcя, якoбы, cильнeйшим cxoдcтвoм пaмятникa c opигинaлoм. Kopocтoвцeвы, пoвepив «poдocлoвнoй», oбpaтилиcь c пeтициeй в Ceнaт. Oттyдa пpиcлaли для ocмoтpa cтaтyи гpaфoв Kиceлeвa и Bopoнцoвa, пpeждe знaвшиx Пyшкинa личнo. Oни cкaзaли cвoe oдoбpитeльнoe cлoвo в пoльзy идeи пoмeщикoв. Бepдy yдaлocь выpyчить зa бaбyшкy импepaтopa, блaгoдapя eё выcoкoмy титyлy, пpиличнyю cyммy дeнeг. Cтaтyю oтвeзли в гopoд Eкaтepинocлaв и вoдpyзили тaм нa Coбopнoй плoщaди. Koгдa гpянyлa в 1917 гoдy peвoлюция, cкyльптypy yбpaли в мyзeй. A вo вpeмя вoйны в 1942 гoдy oнa былa вывeзeнa «на родину» - в Гepмaнию. Дaльнeйшaя cyдьбa пaмятникa нeизвecтнa.

                17

        Семья А.С.  Пушкина ничего не получила ни с Полотняных Заводов, ни с Яропольца, владелицей которого стала его теща в 1821 году. И хотя были другие, законные наследники Дорошенко, Загряжские, первой почему-то оказалась воспитанница Загряжского Наталья Ивановна, загадочная «Парижанка», и получила все. Что это было за поместье, стоит рассказать подробнее. Первые сведения о Яропольце (Ераполче) появились в XVI веке, когда им владели дворяне Уские. В октябре 1578 года Иосифо-Волоцкий монастырь, где находилась усыпальница семьи Уских, должен был получить село на поминовение представителя этого рода, Василия Уского. Однако село не отошло к обители: Иван Грозный включил его в число дворцовых вотчин. Во время правления Алексея Михайловича в селе был зверинец для царских охот. В 1684 году древнее село Ярополец указом Софьи Алексеевны было пожаловано отставному гетману Петру Дорошенко «вместо денежного жалования, что ему давано по 1000 рублей». Дорошенко прожил здесь на покое 14 лет, здесь же умер и был похоронен. До 1712 года Яропольцом управлял Московский Судный приказ, так как сыновья Дорошенко были несовершеннолетними. В 1717 году младший из них, Пётр, продал свою часть земель Г. П. Чернышёву, родоначальнику графов Чернышёвых.
        Вспомним, Г.П. Чернышёв с 1710 года был мужем Авдотьи Ивановны Ржевской (Соковниной), «бой-бабы», которая вместе с матерью, Дарьей Ржевской, участвовала во «всешутейном соборе» Петра Первого и была любовницей царя. А 1717 годы  - это канун всех главных реформ императора, в том числе, церковной. За которую Петр сражался на своем похабном «соборе» с помощью избранных для глумления над церковью женщин, таких, как Авдотья Ржевская (Чернышёва). Возможно, земли усадьбы Ярополец и были приобретены Г.П. Чернышёвым на каких-то льготных условиях как одна из многочисленных наград государя этой семье. И Загряжский, и Захар Чернышёв создали на этих землях поистине царские резиденции с дворцовыми и парковыми комплексами.
          Внучка гетмана, Екатерина Александровна Дорошенко, принесла Ярополец в приданое своему мужу, генерал-поручику Александру Артемьевичу Загряжскому (1715—1786), который по матери был родственником князю Потёмкину и привез на воспитание своей законной жене  неизвестного ребенка – будущую «Парижанку». Она по закону носила его фамилию и унаследовала часть Яропольца, оставшуюся после продажи (огромную усадьбу из 24 деревень с тысячами крепостных).
           Очень интересные факты мы имеем о визитах Екатерины Второй на Полотняные заводы и в Ярополец – к Чернышёвым и Загряжским. Это было осенью и зимой 1775 года. Кто же были эти таинственные владельцы огромных и богатейших поместий, обласканные царями? На Полотняных Заводах родилась девочка, Наталья Николаевна  Гончарова, по отцу, возможно, потомок Петра Первого. Но, возможно, и самой Екатерины Второй  - по матери, «Парижанки», ставшей владелицей Яропольца. А владельцем  другой «половины» этой усадьбы после смерти отца был сын любовницы Петра Первого Авдотьи  Чернышёвой (Ржевской) и возможно его сын. А затем – первый любовник Екатерины Второй, Захар Чернышёв.  Если Авдотья была двоюродной прабабкой А.С. Пушкина, то Захар Чернышёв приходился ему троюродным дядей. Вот такие, весьма запутанные, семейные связи, хотя и отдаленно, но опутывали этих людей.
            Захар Чернышёв был бунтовщиком, как и его предок Алексей Соковнин. Но он, в отличие от последнего, не хотел убивать царя Петра Третьего, внука Петра Первого, а был ему предан.Хотя, как известно,  помог  Екатерине Второй взойти на трон. Он был соперником Григория Орлова и Григория Потемкина в любви к императрице. А та любила всех «поровну». Но от Григория Орлова у нее был ребенок – Алексей Бобринский. И интересный факт всплывает спустя огромное количество лет , когда А.С. Пушкина уже не было в живых, а его младшая дочь Наталья Александровна влюбилась в некоего Орлова и  пожелала выйти за него замуж. Но не смогла
         Ната;лья Алекса;ндровна Пу;шкина-Ду;бельт, графи;ня Меренберг (23 мая (4 июня) 1836, Санкт-Петербург — 10 (23) марта 1913, Канн) — дочь Александра Сергеевича Пушкина, морганатическая супруга принца Николая Вильгельма Нассауского. Родилась 23 мая (4 июня) 1836 года в Петербурге (на даче, которую Пушкины снимали у Доливо-Добровольского на Каменном острове). Крещена 27 июня в церкви Рождества Иоанна Предтечи на Каменноостровском проспекте. Восприемники: граф М. Ю. Виельгорский и Е. И. Загрядская (Загряжская). Наталья Александровна не помнила своего отца: она была восьмимесячным ребёнком, когда он умер. Наталья Пушкина в большей степени, чем другие дети, унаследовала характер поэта и внешне разительно походила на него, хотя была похожа и на Наталью Николаевну.
          Обладая исключительной красотой, Наталья Александровна была человеком пылкого нрава, непреложной в своих решениях. Получила домашнее образование. В юности была влюблена в князя Н. А. Орлова (1827—1889), внебрачного внука Федора Орлова, сына внебрачного племянника Григория Орлова, отца Алексея Бобринского.
         Алексей Фёдорович Орлов был внебрачным сыном Фёдора Орлова — одного из братьев Орловых, помогавших Екатерине II взойти на престол. По указу императрицы «воспитанники» Фёдора Орлова получили дворянские права и фамилию отца.
           Николай Алексеевич Орлов – его сын, внук Федора.  Алексей Федорович – двоюродный брат Бобринского. Его сын Н.А. Орлов – двоюродный племянник Бобринского и внучатый племянник Екатерины. И если предположить, что  Наталья Ивановна дочь Алексея Бобринского, то Натали Гончарова – внучка Бобринского, правнучка Екатерины Второй и Григория Орлова. Значит, в этом случае двоюродный племянник Бобринского, Н.А. Орлов, хотел жениться на правнучке своего дяди (Наталья  Александровна Пушкина – пра-правнучка Екатерины Второй и Григория Орлова). Но если даже и есть тут родственные связи, то очень дальние, и едва ли из-за них отец влюбленного в дочь поэта Н.А. Орлова, А.Ф. Орлов, жестко воспротивился этому браку сына. Скорее всего, он подчинился установленному при дворе Романовых порядку  негласного  «регламента» бракосочетаний таких детей. И на них у правящей династии всегда  были свои виды. Какие последствия за непослушания могли  быть – в этом  все убедились на примере Натальи Николаевны Гончаровой, которая по своему усмотрению вышла замуж за внедрившегося в эту закрытую среду мятежного поэта.
        Конечно, причиной запрета на брак могла стать особенная осведомленность А.Ф. Орлова в делах А.С Пушкина, ведь он работал  рядом с Бенкендорфом,  а с 1844 года возглавлял III отделение. Но собственно «жандармскими» делами не занимался, предоставив их Дубельту. Во второй половине 1840-х годов, кажется, не было такой важной комиссии, где бы не председательствовал А. Ф. Орлов. И Наталья Александровна, младшая дочь Пушкина, в 17 лет вышла замуж за сына Дубельта, занимавшегося расследованием  дуэли поэта и Дантеса, М.Л. Дубельта, вопреки возражениям матери и ее мужа Ланского. Брак оказался весьма неудачным и закончился длительным и скандальным разводом. 19 августа 1868 года в Женеве Наталья Александровна вышла замуж за принца Николая Нассауского. Их дочь - красавица Софья Николаевна Меренберг (1868—1927), графиня де Торби. Получила титул графини де Торби от Великого герцога Люксембургского в 1892 году. Ее муж — (морганатический брак, 1891) князь Михаил Михайлович Романов (1861—1929). Сын Георг-Николай фон Меренберг (1871—1948) был женат на Ольге Александровне Юрьевской,  (1873—1925), дочери Александра II от морганатического брака с княгиней Юрьевской.
                Внучка Александра Сергеевича Пушкина София (дочь Натальи Александровны и Николая Вильгельма Нассауского) выбрала в мужья внука Николая I, пра-правнука Петра Первого. На каких-то таинственных лесных тропинках сказочной Бархатной книги соединились, наконец, роды, между которыми веками  стояла  вражда и лились потоки крови. И открылся миру мир.