Белые снегири - 45 - полностью

"БЕЛЫЕ СНЕГИРИ" ИЩУТ МЕЦЕНАТА
ПОМОГИТЕ «БЕЛЫМ СНЕГИРЯМ»



Журнал «Белые снегири» – издание благотворительное
и безгонорарное, распространяется среди участников
литературной студии, членов-гарантов литстудии и
благотворительных фондов при оплате ими почтовых расходов.


За достоверность фактов, точность фамилий, географических названий
и других данных несут ответственность авторы публикаций.
Их мнения могут не совпадать с точкой зрения редактора.

Адрес редакции: 356885, Ставропольский край,
г. Нефтекумск, ул. Волкова, д. 27
Контакты:
e-mail: vlados171@mail.ru
Тел: 8 906 478 99 78

Журнал на сайте "Стихи.ру":
http://stihi.ru/avtor/invvesti

литературно-
художественный
и публицистический
журнал
инвалидов


45 2021


издание благотворительное
безгонорарное

Нефтекумск – Вербилки
2021 г.

Редактор-составитель: Остриков Владимир Викторович
Компьютерная вёрстка: Калаленский Сергей Иванович
Организационные вопросы: Иванов Валерий Петрович
__________________________________


ЗДРАВСТВУЙ, НОВЫЙ И ПОЛОСАТЫЙ 2022-Й !!!

1. НОВОГОДНИЕ ТЕМЫ


СТИХОТВОРЕНИЕ НОМЕРА:

Любовь СЕРДЕЧНАЯ
(г. Санкт-Петербург)

ПИСЬМО ДЕДУ МОРОЗУ

Я жду тебя, мой милый Дед Мороз.
Ты, помню, приходил уже однажды.
Ты был такой торжественный и важный,
Ты помнишь, мишку мне тогда принёс…

Стояли в коридоре у двери,
Ты пах морозцем и немножечко мышами.
Ты был уже растрёпан малышами.
Мне сунул мишку, пробурчав: «Бери!»

Из комнат доносился пьяный гам,
Снежинки быстро превращались в капли,
И борода, по-моему, из пакли,
Упала неожиданно к ногам…

У мишки облупился чёрный нос,
Оторвано наполовину ухо,
Играет с ним всё время наш Андрюха…
Да, ты не знал… Да, он без папы рос…

Ты вспомнишь сам, ему четвертый год.
Он умный и уже читает книжки.
Весёлый, славный, развитый мальчишка.
Он тоже очень Дед Мороза ждёт!


Далее, стихи этого автора:

НОВЫЙ ГОД


ДЕКАБРЬ - БАЮН

Привет, декабрь! А я тебя ждала.
Пришёл. Не обманул. Я очень рада!
Прикрыл недоработки ноября.
Принёс подарки: хлопья снегопада.

Декабрь-баюн, заботник, чародей,
С твоим приходом мне спокойней стало.
Всех убаюкал: лес, поля, людей,
Заботливо накинув одеяло.

Посплю и я под песни нянек-вьюг,
Чтоб отдохнуть хоть раз по высшим меркам.
Придёт пора - буди, декабрь, мой друг,
Буди предновогодним фейерверком!


МЕТЕЛИ

Что вы, метели, так жалобно воете?
Холодно? Страшно? Темно?
Я помогу вам: в натопленной комнате
Ставлю свечу на окно…

Ну, подходите, погрейтесь, родимые,
Вам одиноко в ночи.
Я расскажу вам про дождь, про озимые…
Не опасайтесь свечи!

Летом, вы верите, звёздочки падают
С неба и прямо в ладонь,
Ветры воркуют, и радуги радуют…
Не загасите огонь!

Летом метели кружат тополиные,
Летом я снега хочу…
Эх вы метели, тоскливые, длинные,
Не загасите свечу!

Впрочем, метели, вы можете маяться,
Плакать, стонать, голосить:
Свет на душе непременно останется,
Вам его не загасить!


***

До Нового Года чуть меньше недели.
Бушует зима: третьи сутки метели...
Нигде не проедешь, нигде не пройдешь.
Но лучше уж так, чем скучающий дождь...

Зато как приятно в тепле и в уюте
Послушать, как ветер на улице крутит.
И сидя на кухне под чайника пенье
Вареньем себе поднимать настроенье!

Божественна с чаем зимой земляника!
У ног примостился котёнок-мурлыка.
По радио кружатся вальсы Шопена.
За окнами – лёгкая снежная пена.

Но есть ещё старый потрёпанный плед,
А также надежда, что новый сосед
Зайдёт поболтать, например, о погоде.
Ну, вот, размечталась! Не девочка, вроде...


***

Снова в доме запах ёлки...
С самой верхней пыльной полки
Мы достали те коробки,
Где весь год хранилось счастье...
Здрасте!


***

По прогнозам снега нет.
Он идёт. Вторые сутки.
Я готовлю винегрет,
Режу яблоки для утки
И надеюсь, что не зря...
Жизнь такая: любит шутки.
Очень верю в "несмотря".
Снег идёт! Вторые сутки!


В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ

Уже давно зажгли все свечи,
Уже шампанское в бокале,
Я жду тебя.
Дождусь едва ли.

Уже готовы стрелки к встрече,
Уже куранты бить устали…
Я жду тебя.
Дождусь едва ли…

Уже произнесли все речи,
Уже натанцевались в зале…
Я жду тебя.
Дождусь едва ли…

Накину чью-то шаль на плечи
И выйду в ночь, глаза из стали…
Я жду тебя.
Дождусь едва ли…

Мне говорят, что время лечит,
Что и получше Вас видали…
Не ждать тебя
Смогу едва ли…


1ЯНВАРЯ

Как хорошо проснуться ближе к вечеру
В объятиях повесы-января
И осознать, что делать, в общем, нечего,
Всё сделано давно: ещё вчера.

На кухне - прошлогодние салатики,
Нарезка, бутерброды, оливье.
Наряды сброшены, опять в чести халатики,
Помято канительное колье...

"Спокойствие и умиротворение", -
Так о себе сегодня говоря,
Продлю момент бездумного парения:
Посплю ещё в объятьях января...

 
ЁЛОЧНЫЕ ИГРУШКИ

Счастье сложено в коробки,
Ватой переложено...
Я, поверьте, не из робких:
Счастье мне положено!

Счастье сложено в коробки,
Лентой перевязано…
Разговор у нас короткий:
Счастье мне показано!

Счастье сложено в коробки
И на шкаф поставлено.
Только от Абрау пробки
На окне оставлены…

Счастье сложено в коробки
И на год припрятано:
В декабре по снежной тропке
Прибежит обратно к нам!

2. НОВЫЕ АВТОРЫ

   ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЧЛЕНОВ ЛИТО
    «Лопасненский родник» (ГО Чехов)

Владимир АМОКОВ

         ОДА СЛОВАМ

              Люблю обычные слова…
           Д.Самойлов
Люблю я русские слова,
Стихи с любовью сочиняя
В лесу, во время торжества,
Когда от счастья изнываю.
Ищу их в каждом я штришке,
Ищу слова в траве примятой,
Как ищут бриллиант в мешке
С утра до самого заката.
Я их ищу среди веков,
Я забираюсь в лихолетье…
О, если б не было бы слов,
Что б делал я на белом свете?

               
Вера ЕСЕЧКИНА

     И ВОТ УЖЕ ЗИМА…

И вот зима уж с сединою…
Грустнее стали вечера.
Душе так хочется порою
Испить весеннего тепла.
И я устало, как и прежде,
Шепчу зиме: «Уйди ты прочь…»
Весну прошу: «Дай луч надежды,
Чтоб зимний холод превозмочь,
Чтоб он мне сердце не морозил
И душу мне не охладил,
Чтобы стихом и жизни прозой
Не погасить сердечный пыл,
Чтоб я надолго, не навечно,
Надежды лучик сберегла…»
Зима, не будь столь бессердечной,
Скажи, что ждать: добра иль зла?
Зиме и время неподвластно,
И средь весны шепнёт порой:
«Хватало юности  вам страстной –
Пора, пора уж на покой…»
«Ну, пощади, зима седая,
Порыв душевный мне оставь.
Душа, как прежде,  молодая,
Хочу мечту сменить на явь…»

И отступает лютый холод
В борьбе с соперницей-весной,
И дух, как раньше, свеж и молод…
Подольше был бы он такой!

               
Валентина КУРОВА

     РОЖДЕНИЕ СТИХА
Вне смысла, логики и распорядка
Рождение стиха – загадка.
Пробьется в мысль или замрет в тиши
Капризная фантазия души.

Зима наденет белую сорочку –
Есть повод написать две строчки.
Потом капель придет снегам взамен –
Вот вам стихи о чуде перемен.

Эмоции в слова, как бусы в четки.
Тут радости родник, там грусти нотки,
Вот удивления мираж возник,
А это – безысходности тайник.

И стих готов. Смотрю, потом итожу,
Весь смысл трудов делю и снова множу.

Хоть счастье и совсем невелико,
Мне радостно:  стихи легли легко.
Послушные, вот так – строка к строке.
Держать не надо чувства на замке.
 

Валентина ТОМИЛОВА

              БАБУШКЕ

Своим смирением величье превзошла,
Свече вверяя тайное стенанье.
Набатом сердце жгли колокала:
Муж... Колыма... на вечное прощанье.

Решая заново заглавные дела
Хранителя огромного семейства,
Достичь высот незыблемо вела,
Сама являясь верхом совершенства.

Всегда улыбчива и мыслями светла,
Всему и всем  являя свято место.
И, если  бабушка такою не была б,
То у меня б безликим было детство.


Нина ЛОБОВА

Я ЗАЧАХНУ БЕЗ РОДНЫХ БЕРЁЗ

Жаждут люди счастья за границей,
Видят только там свой «свет в окошке»,
Но к родным местам стремятся птицы,
Как ни увози, вернутся кошки.
Я зачахну без родных берёз,
Ландышей и простенькой сирени,
Что пленяют души соловьёв
И рождают сказочные трели.

Здесь пролито мною столько слёз
Радостных и горьких… И метелям
Не засыпать в памяти погост,
Где нас предки ждут с поминовеньем.

На подачки не хочу менять
                Своей чести и страны достоинств
И, наверно, не смогу понять,
Что предавший сохраняет совесть.

Никогда раздолья не сравнить
С прелестью прилизанной Европы,
Невозможно для меня забыть
Не заросшие ещё окопы.

Господи! Ты вразуми народ,
Что полезен там, где ты родился,
Что Россия твои руки ждёт,
Словно мать, чтоб снова возродиться.

Как бы удивились все князья,
Те, что Русь по крохам собирали,
Что потомки могут променять
Всё, что в ней веками созидали…

   
Надежда РАСТОРОПОВА

    НЕ ПИШУТСЯ СТИХИ…

Не пишутся стихи– душа моя уснула.
Я не боюсь, я просто пережду:
Усядусь рядом, шаль стяну со стула,
Укрою душу спящую мою.

Так спит она, то сладко, то тревожно,
Раскинув крылья белые свои.
Устроено всё запросто и  сложно:
Ведь, может быть, луна и соловьи,

А может,  где-то тихо хрустнет ветка,
Или обрушит мир волна стихий…
Кто знает, от чего забьется сердце?
Душа проснётся – и придут стихи.
         

Александра ФРОЛОВА

          ЛЕРМОНТОВ

Дивный юноша, кто интригует
Прозой совестливою своей,
А в стихах душу с сердцем ворует,
Возвращает стократно нежней.

Очарован  Сурою, народом,
Превосходно усвоивший быт,
Завладевший   Вселенческим кодом,
Жив он вечно, с природою слит.

Фестиваль ежегодный в Тарханах
Собирает поэтов Земли,
Православный и турок в тюрбане
Просят:  «Светлый, нас благослови!

Дай умения малую дольку
Нам на ниве созданья стихов!
Раствориться в них, канув настолько,
Чтоб без них уж не делать шагов!»

И он слышит, так он добродушен,
Убиенный невинно, святой.
Как он нам и желанен, и нужен,
И для каждого сердца родной!
               

Тамара ПУСТОВАЛОВА

                ВРЕМЯ ТЕРПИТ...

Не хочу говорить о серебряных далях,
О полях, поседевших от волн ковыля...
Я понять захотела в малейших деталях,
Как сложились Природа, Пространство, Земля?

Что за люди тебя заселяли когда-то,
И зачем ТЫ придумал ей яблоко съесть?
Как, среди доброты, появились солдаты?
Кем была, кто я буду, и кто же я есть?

Время ждет, Время терпит, оно ведь всесильно,
Торопиться, наверно, ему ни к чему...
Перед Временем наша Земля лишь бессильна,
Лишь Оно принесет окончанье всему.

Окаянное слово мое - окончание,
В словаре толкованья ему не найти.
А Пространство, оно, как всегда, нескончаемо,
Да и Времени в нем  до конца не дойти.

Вот на эти вопросы свои откровенные
Мне самой к  пониманью никак не дойти.
Открываю Евангелие! Вот оно -  сокровенное
Толкование. Вот где можно ответы найти!
               

Татьяна ЛОБКОВА

                ***
 Когда вечернею порою
 Весь дом во власти тишины,
 Мне чудится в каминном вое
 Все отголоски старины.

 Дрова горят, и пламя бьется,
 Огонь  неутомим и смел,
 Стихия на свободу   рвется,
 Но неприступна  крепость стен.

 Вот все затихло, прогорело,
 Теплом наполнилась жилье…
 Все, что томило, отболело
 И вмиг от  сердца отлегло.
               

Иван АЛЕКСАНДРОВ

                БЕРЁЗЫ

Как будто девчонки, набросив косынки,
К опушке лесной вышла стайка берёз,
А мимо блестящая нить паутинки,
Сверкая, скользила в мир сказок и грёз.

Такая картина в день ясной погоды
Мгновенно сумела меня вдохновить,
И я по пути сочинять начал оду
И рифмой с берёзами вслух говорить:

«Ах, как вы стройны и прекрасны, девчата!
Прославилась вами Великая Русь…
Красавицы наши, мы любим вас свято,
Я вам, белокурым, за всех поклонюсь!»

И обнял с волнением ту, что поближе,
Энергии сразу же принял поток…

В тот миг и сороки кричать стали тише,
А я отойти от берёзы не мог.

Её, прижимая к себе, как родную,
Я с ней расставаться уже не хотел
И пальцами трогал листву золотую,
А ветер ревниво сильнее шумел.
               


Александра БИРЮКОВА

                ***
Пришли проворные метели,
Скребут окно, в саду ворчат,
Шальные песенки запели,
Зверьком подраненным рычат.

Потом и двор запорошили,
Старались ночью от души.
С морозом до утра кружили,
Партнёрши были хороши!

Порывы ветра затихают,
Снежок ложится бахромой.
Гирлянды белые свисают
На свет от лампы голубой.

Теперь здесь чистенько и тихо,
Не дрогнет ветка на кустах…
Уснула и метель-крутиха,
В безмолвных спряталась лесах.



3. ЖИЗНЬ ИНВАЛИДА


НЕВЗИРАЯ НА НЕДУГ

Меня зовут Андрей, мне ни много ни мало 33 года, как говорят – возраст Христа. Живу в Московской области, в городе Старая Купавна Богородского округа (бывший Ногинский район). Диагноз «Рассеянный склероз» (тяжёлое хроническое неврологическое заболевание) мне поставили 16 лет назад – в 2005 году. В довольно небольшой объём повествования достаточно сложно уместить столь значимый период моей жизни. Всё не выплеснуть – одни брызги. Но очень хочется поведать хотя бы о его основных штрихах.;

Первые симптомы болезни стали проявляться ещё в конце учёбы в школе – после небольших физических нагрузок стала на время появляться пелена перед глазами. Но проходила быстро, и вновь как будто был здоров. Но, увы, оказалось не всё так просто, если не сказать фатально. А обследоваться было не подходящее время – окончание школы (с серебряной медалью) и поступление в институт требовали значительных затрат времени. И всё удалось: стал лауреатом районной научно-практической конференции по физике среди школьников старших классов, на высоком уровне окончил школу № 25, поступил в институт (МИСИС – Московский институт стали и сплавов), теперь можно было и подлечиться.

За летнее время, обычно предназначенное у учащихся для отдыха, поправить своё здоровье не вышло. Всё оказалось сложнее. Для более точной диагностики меня положили в больницу – стационар МОНИКИ (Московский областной научно-исследовательский институт им. М.Ф. Владимирского). Подозрения у врачей на удручающий диагноз были, но точку в вопросе поставили результаты магнитно-резонансной томографии (МРТ). В итоге «Посвящение в студенты» 1 сентября я повстречал в больнице – там окончательно всё и определилось. И начался новый этап жизненного пути – борьбы с рассеянным склерозом. Плавно стали плохеть ноги – после продолжительной ходьбы, которую я любил, они начинали заплетаться. Пришлось взять академический отпуск, ведь учиться на дневном отделении стало совсем сложно. Но отдыхать в отпуске не приходилось, нужно было набираться сил для осуществления своей цели – продолжения обучения в высшем учебном заведении. А для этого постоянно нужно было заниматься реабилитационными мероприятиями – беговая дорожка, велотренажёр, гантели, эспандеры. Здоровье я хорошо подтянул, и уже можно было смело продолжать учёбу, теперь на вечернем отделении. Но недолго музыка играла – очередное обострение, очередная напасть, снова ухудшилось здоровье, так что пришлось второй раз брать «академку», как вышло, опять на два года. Могла ли моя учёба продолжится? Никому не было известно. Но она продолжалась. И я вернулся в тот же ВУЗ – теперь на заочное отделение. Через тернии к звёздам, но до написания и защиты диплома я добраться сумел. Какое же было удовлетворение и гордость достижением своей цели – получить высшее образование и стать инженером!

Волею судьбы сложилось так, что «Посвящение в студенты» в 2005 году я встретил в больнице, где мне диагностировали рассеянный склероз, а диплом защищал через 10 лет, 11 июня 2015 года, в Общероссийский день борьбы с рассеянным с склерозом. Это моя личная победа! И за неё я очень благодарен своим родителям, оказывающим мне всегда и во всём необходимую помощь, и всем повстречавшимся на моём жизненном пути людям, которые с пониманием и поддержкой шли мне навстречу.

После получения высшего образования я начал учиться в техникуме по другой специальности, закончив его с красным дипломом. Потом отучился четыре раза на курсах разного направления. И пускай, увы, я вынужден пользоваться инвалидным креслом, и пускай у меня I группа инвалидности, но, покуда есть силы, следует преодолевать многое! А течение рассеянного склероза у всех сугубо индивидуальное, и современная лекарственная терапия весьма эффективна. Надеюсь, что моя небольшая по размеру, но глубокая по своему смыслу история борьбы с рассеянным склерозом станет для многих нужной частью мотивации в преодолении этого коварного недуга. Все сложности будут преодолены, задачи завершены безоговорочной победой и поставленные цели будут достигнуты! Я в это не просто верю, я в этом уверен!

Андрей ТРИФОНОВ, инвалид-колясочник I группы.

4.ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ "ВДОХНОВЕНИЕ" (г. Кимры, Тверской области)

КОСЫРЕВ Виктор Владимирович

Родился 13 сентября 1950 года в г. Ташкент. В 1969-1971 годах служба в Вооружённых силах. В 1978 году закончил школу младших авиационных специалистов. С декабря 1979 г. По декабрь 1983 г. Участвовал в боевых действиях в Афганистане. В 1999 г. Переехал в г. Кимры. В литературной группе «Вдохновение» с 2001 года. Автор нескольких авторских сборников стихов.

ДРУГУ

Зайди ко мне, мой старый друг,
А я на стол поставлю свечи.
Не видел я тебя давно,
Я буду рад нежданной встрече.
И, как в былые времена,
Нальём вина с тобой в бокалы,
Друзей мы вспомним имена,
Которых так осталось мало.
Мы вспомним молодость свою,
Ты скажешь мне: «О Боже правый!
Как изменился этот мир,
Как изменились эти нравы.
Любовь уже совсем не та,
И нет красивых в ней признаний.
В душе угасла красота,
А в сердце нет уж состраданий.
Как быстро вечер наш прошёл,
Давно уже погасли свечи.
Спасибо, друг, за скромный стол!
Пока, старик, до скорой встречи».

ЧЕЧНЯ

Для чего в такое время
Жизнь тебе дана?
В каждом доме слышать страшно,
Что в Чечне война.
Что приходят похоронки
В чью-нибудь семью.
Для чего растили сына,
Если там убьют?!
Сколько можно, мне скажите,
Нас так убивать?
Запретить, наверно, надо
Сыновей рожать.
«Нас суют куда попало», -
Говорит комбат, -
Только с жизнью расстаётся
Русский наш солдат».


ЛАВРИКОВ Александр Николаевич

Лавриков Александр Николаевич родился в 1946 году в д.Кошурино Кашинского района Тверской области. Свыше 30 лет работал на Белогородском судостроительно-судоремонтном заводе. Пишет стихи с 1980 года. Член литературной группы «Вдохновение». Выпустил 7 авторских сборников. Печатался в местной прессе, журналах «Моя талантливая Русь», «Берегиня» (г.Москва), а также в коллективных сборниках «Вдохновения» и в сборнике «Здравствуйте!» (п.Белый Городок).

УТРО НА ВОЛГЕ

Луч солнца режет слой тумана,
Алмазом светится роса.
Сегодня всюду без обмана
В разливе светлом небеса.

Спокойна волжская водица.
Взмахнув приветливо рукой,
Проходит милая девица,
Вблизи любуется рекой.

И чайка вод не потревожит,
Летит над сонною рекой.
Меня тоска зачем-то гложет
И забирает мой покой.

Но вдруг улыбка милой девы
Мою развеяла печаль.
Звон колокольный слышен слева,
Смелее женщину встречай.

Пойдём по берегу к дороге,
Мне мило светлое лицо.
Моё авто на повороте,
А где, скажи, твоё крыльцо?


БЕССМЕРТНЫЙ ПОЛК

Бессмертный полк на улицах России,
Здесь равенство особое в строю.
Они живущих искренно просили
Любить безмерно родину свою.

Портреты, фотографии, знамёна,
Солдатский строй в немеркнущей красе.
Огнём сражений память опалёна,
Вновь зацветает в лицах по весне.

Нам журавли напомнят, пролетая,
О подвиге солдата на войне.
Страницы славы медленно листая,
Народов дружба радует вдвойне.

Бессмертный полк проходит по планете,
Напомнив всем живущим о былом.
Пусть будет мир всегда на белом свете
И хлеб любви за праздничным столом!


МИРОНОВА Татьяна Анатольевна

Родилась в селе Ново-Ивановское Кимрского района. Живёт в г. Кимры, работала на Савёловском машиностроительном заводе. Член литературной группы «Вдохновение» с 2006 года. Автор сборников «Мелодия любви» и «Январский дождь», лауреат Есенинских фестивалей в г. Дубна. Печаталась в местных СМИ и коллективных альманахах.

МЕЛОДИЯ ЛЮБВИ

На красном бархате чехла,
Давно в тиши уединенья,
Лежала скрипка и ждала
Волшебных рук прикосновенья.

Смычок, почти уже без сил,
Лежал и мучился в сомненье, -
Чтоб рок судьбы не угасил
Любви безумное влеченье.

Вот долгожданный час настал...
И, содрогнувшись от волненья,
Он безошибочно узнал
Любимых струн прикосновенье.

Вот звук взорвался и затих.
Когда струна к смычку ласкалась,
Вершиной страсти было их,
Что людям музыкой казалось.

Седой скрипач играл всю ночь
В своей квартире одинокой,
И уплывали звуки прочь
Щемящей музыкой из окон.


ДОМ

Бревенчатый, на  четырёх  камнях,
Карнизный  рай  для  ласточек-касаток,
Мой  дом  ушёл  смиренно, как  монах
Уходит  в  дни  гонений  безвозвратно.

Как Одиссей  в  походах двадцать лет,
Мой дом в чужом краю по мне скучает.
Приеду, крикну  издали: '' Привет '',
Он в тот же миг в толпе меня узнает.

А вдруг, как пёс озлобленный с цепи,
Рванётся так, что заскрипят стропила?
Как объясню, что я тоски испить,
Я не за ним, я мимо проходила.

Приехать, чтоб, единожды предав,
Опять разбить бревенчатое сердце?
И я не еду, не имею прав,
Лишь по ночам мне слышится скрип дверцы.

Ольга ОРЛОВА

Родилась 15 июня в г. Баку. Закончила Бакинский Государственный университет по специальности историк. Работала учителем в школе, в 1993 г. переехала в Россию. С 2001 г живет и работает в г. Кимры, работает в техническом колледже и преподаёт в Воскресной школе церкви Вознесения Господня. Автор сборника «Ностальгия», участница литературных конкурсов «Каблуковская радуга» и «Серебряная псалтирь».

НОСТАЛЬГИЯ

Жизнь моя сложилась как-то странно,
Хоть и рано подводить итог.
Я пришла негаданно-нежданно
В маленький и тихий городок.

Позади остались годы детства
И такой родной наш старый двор,
Паренек, живущий по соседству…
Все, что сердцу мило до сих пор.

Далеко теперь домов громады,
Станции бакинского метро.
Может, мне опять вернуться надо
В ту страну огней, страну ветров?

Что-то снова сердце защемило.
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне?»
Все, что было дорого и мило
Вспомню в деревенской тишине:

Улицу Есенина, березку,
Что среди асфальта прижилась,
Моря ярко-синюю полоску –
Тот поселок, где я родилась.

ДЕРЕВЕНЬКА

Забытая глухая деревенька.
Здесь три старушки доживают век.
Ведут к порогу ветхие ступеньки.
Чужой здесь не бывает человек.

Давно уж дети в город укатили,
А трём старушкам жалко бросить дом,
В котором сыновей своих растили.
А красота здесь редкая кругом!

"И лес-то рядом, но не ходят ноги!"
"И речка близко, но куда уж нам!"
И вот сидят старушки на пороге
И говорят тихонько по душам.

"Эх, кабы снова юность возвратилась!"
А сколько было силы в их руках!
"Поправить бы избушку - покосилась...
Зияют дыры в стареньких полах..."

Сидят старушки и о прошлом тужат -
Как весело в деревне было той!
А нынче - тихо, в пору зимней стужи
Стучит в окошко только ветер злой.

Сидят старушки, смотрят на дорогу,
С надеждой ждут из города вестей,
Но не спешат сыночки на подмогу...
Давно в деревне не было гостей.

Забытая глухая деревушка,
Каких теперь немало на Руси.
Здесь век свой доживают три старушки...
Помилуй, Господи, нас, грешных, и спаси!


Маргарита ПАВЛОВА
 
Родилась и выросла в г. Кимры. После школы закончила школу поваров и работала в системе Общепита. Прошла путь от повара до зам. директора столовой. Стихи пишет с юности, в литгруппу начала ходить с 2019 года.

Дорога в детство заросла травой,
Не видно старого, родного дома.
Кружатся журавли над головой,
Их песнь прощальная мне так знакома.

Вот слёзы навернулись на глаза,
И в горле запершило от волненья.
Я вспомнила далёкие года
И улицу с цветущею сиренью.

Здесь прожито немало тёплых дней,
Счастливых, а порою и не очень.
С руки мы здесь кормили голубей,
Сидели на крыльце до поздней ночи.

Мы были тут безумно влюблены,
Друг другу клятвы верности давали,
Но вскоре разлетелись как птенцы,
Звонить порою даже забывали.

Так хочется вернуть хотя бы миг,
Счастливый, беззаботный день из детства,
Услышать журавлей прощальный крик,
Друзей увидеть, живших по соседству.
**
Скоро осень, ветер листья сбросит,
Иней мне добавит седины,
И меня, возможно, кто-то спросит»
«Ну скажи, а счастлива ли ты?»

Я в ответ лишь разведу руками,
Нужные слова не подберу.
Всё, что мною нажито годами,
С лёгким сердцем людям я дарю.

Луч тепла, глоток воды студёной
И ночные трели соловья,
За околицей лужок зелёный,
Где ромашка белая росла.

Дым туманов, голубые звёзды,
Плач дождя, прозрачную росу,
Белый снег и ласковые вёсны –
Всё, чем я живу и дорожу.


Юрий Иванович ПРОКОФЬЕВ

 Родился 9 апреля 1940 года в д.Селищи Калязинского района. После окончания техникума был направлен на работу в г.Бийск Алтайского края. На Алтае получил высшее педагогическое образование и работал редактором молодёжным передач на телевидении в Бийске, а затем в Барнауле. В Кимрах, начиная с 1970 года и по 2005 год, учительствовал, заведовал районным отделом культуры, был методистом Кимрского бюро путешествий и экскурсий. В течение долгого времени работал в должности главного редактора Кимрского радио. Юрий Иванович – член Союза журналистов России и член Международной секции Клуба шукшинистов.

* * *
Ничего не должна нам Родина.
Это мы у неё в долгу.
Всё хочу на поля холодные
Наглядеться, а не могу.
Всё из сердца ушло обидное,
И к чужим отходя краям,
Еле видные клиновидные
Стаи рвут его пополам.
До свидания, перелётные.
Весь под вами огромный мир.
Как-то зимушку проживёте вы
Без Калязина и без Кимр?


* * *
Дед затёсывал кол
И по-скнятински окал:
«Будь ты гол, как сокол,
Да свободен, как сокол».
Дед верхонки снимал
И курил – к ветру боком.
Я топор поднимал,
Я зазубрины трогал.
Дед раскладывал жизнь,
Как десяток, по пальцам:
«Если что, не хвались,
На деньжищи не зарься».
Сколько зим, сколько лет
Этим старым наказам:
«Из всего на земле
Будь к деревне привязан».
Различимы едва
Огородов границы.
Но остались слова,
Словно вольные птицы.
Им лететь высоко,
Не срываться в осоку:
«Будь ты гол, как сокол,
Да свободен, как сокол».

ПОСЛЕ ДУЭЛИ

Ты Сашу знаешь.
Саша был хороший.
С.Есенин

Как сразу всё перевернулось:
Дантес, Данзас, цветы, цвета,
Как будто прошлое вернулось,
Когда дремала клевета.

И снова жить и сметь не страшно,
И выхлоп выстрела далёк.
И где-то рядышком Наташа
Несёт в ладонях василёк.

О забытьё, туман привольный
С полузаснеженных полян!
И не Наталья это, Ольга
Идёт сожечь дома древлян.

Готово пламя в птичьих перьях
И боль проклятья далека,
И горсть ромашек нервно-нервно
Сжимает тонкая рука.

Цветы и смерть, и неба просинь.
Не надо, женщина, не жги.
Но даже в болдинскую осень
Бывали грустные дожди.

И вновь древлянин чем-то машет,
И лодка в море без весла.
Нет, это всё-таки Наташа
Морошки мокрой принесла,

Взяла ладонь ладонью узкой.
И вновь глаза не отвести
От знаменитой петербургской
Холодноватой красоты.

О прелесть вен голубоватых
На белой шеей над плечом!
- Нет, ты ни в чём не виновата.
Не упрекай себя ни в чём.


ТЕТЕРИНА Любовь Анатольевна
Родилась 14 февраля в г. Кимры, работала ведущим конструктором в НПФ «Центргазгеофизика». Член литературной группы «Вдохновение» с 2012 года. В настоящее время – руководитель лит. объединения. Автор сборников «Приду полюбоваться тишиной», «Стать эхом от твоей улыбки» и «Разнотравье».
 
БЕЛЫЙ КАТЕР

Повторить бы всё сначала:
Берег, волжская волна,
Белый катер у причала,
В речке плещется луна.

Пристань, скверик в две аллейки,
Звёздам в небе нет числа,
Каждой парочке – скамейка,
Наша – третья от угла.

Поцелуй, прощанье в сквере,
Дебаркадер, два гудка…
Правый берег, левый берег –
Разлучала нас река.

Всё давно осталось в прошлом,
В снах моих ты только гость.
Как серебряный кокошник
Над рекой взметнулся мост.

Катер белый, шесть копеек -
Мне билетик оторви,
Прогуляться вдоль скамеек
К Волге, юности, любви.

Погрустила – ну и хватит,
Но забыть я не могу,
Всё мне снится белый катер
С красным кругом на боку.

ЛУКОВКА

Когда зима возьмёт меня за шиворот,
Покроет сердце тонкой коркой льда,
Душа свернётся, в коконе зашитая,
Все мысли разлетятся в никуда

И снегом занесёт мой домик кукольный –
Не вырваться из снежной кабалы –
Увижу жизнь в обычной рыжей луковке:
Два пёрышка, две тонкие стрелы.

Стоит стакан с водой на подоконнике,
Подвинув вбок цветочные горшки.
Веду с улыбкой луковые хроники:
Смотрю, как подрастают корешки.

Пусть за окном метель и ветер бесится,
Повешу фото яркое на гвоздь,
Сменю на кухне шторы…И депрессия
Пробита стрелкой луковой насквозь.

ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ "РОДНИК"им. Ю.В. ПАШКОВА (г. Смоленск).

СТИХИ

Наталья ИСАЕНКО

***
«Хочу» – это как механизм пусковой,
«Не хочу» – как мощнейший стоп-кран.
Я – фитиль, что из бочки пороховой
Может сделать целый вулкан…

Я – поток, что смывает всё на пути,
Я бегу то вперёд, то вспять…
Я хотела тебя в этом мире найти
И боюсь тебя потерять.

Я – соломинка, что в стакане воды
Может сделать девятый вал…
Для того, чтобы вдруг не случилось беды,
Ты меня бы поцеловал…

Игорь КОВАЛЁВ

***
Золотые россыпи заката
Окропили рощу желтизной,
Облаков малиновая вата
Нависает низко над землёй.

Ветерок руками голубыми
Раскачал берёзки у пруда,
И мерцает сказочно над ними
В небе одинокая звезда.

Плещут волны радостно и звонко
Шелестят в мохнатом тростнике.
И тускнеет радужный и тонкий
Месяц в розоватом молоке.


Александр КОРОЛЁВ


КОСОВИЦА

Косовица, косовица –
Это значит сенокос.
Вам такое не приснится –
Стог макушкой в небо врос.
В поднебесье – боги-бабы,
Распластались подола:
- Эй, ветрище, брось-ка лапать,
Прикуси-ка удила!
- Берегитесь ветра, девки,
Доведёт вас до беды!
Кто-то пробует припевку,
Как гармоники лады:
- Стог я с миленьким сметаю,
Обойдём его вокруг,
Ох, когда он, я не знаю,
О любви мне скажет вслух?!
Голосистая частушка,
Сена хруст и кутерьма,
Облаков вихрастых  стружка,
Рощ окрестных терема.
Разгорелась косовица –
Загорели наши лица.
- Вот криничная водица!
- Подноси скорей напиться!
Вся деревня на лугах
От зари до зорьки…
Клочья сена на граблях.
В сене лета чёлка.


Владимир КОРОЛЁВ

СВЕЧИ НА ПЛОТАХ

Соловьёва переправа.
Сорок первый страшный год.
Смерть бьёт с неба, слева, справа.
Смерть – вода! Но плот  плывёт!
Пусть тела пронзают пули,
Пусть в разрывах синесвод,
Пусть вода – пчелиный улей,
Плот плывёт, плывёт, плывёт!
Плот – квадратик переправы.
Плот – воды соперник-брат.
На плоту гребёт орава:
«Ты дождись нас, медсанбат!»
Но – прямое попаданье!
Плот разносит на куски.
И, войны питаясь данью,
Днепр качает полдоски…
Где-то там всплыла пилотка,
Там – со звёздочкой картуз,
Ниже голени в обмотках
Обживает чёрный гнус...
Сколько тысяч, переправа,
Ты в пучине погребла ?!
И плакун-травой, оправой,
Убираешь берега…

Война минула. Память стонет.
Мы свечи ставим на плоты.;
Огни плывут, плывут, не тонут,
Нам души жгут из темноты…


Людмила МАЛЬЦЕВА

ИЮЛЬСКОЙ НОЧЬЮ

Июльской тёплой ночью у окна
О чём грустят глаза, луной любуясь?
О том, как снежная, морозная зима
Придёт, узорными снежинками красуясь.
И ощущенье чуда в декабре
Заполнит всё вокруг пространство.
А кто-то сверху вдруг шепнёт тебе
Мой адрес, чтоб пришёл ты и остался.
Противиться не сможешь декабрю.
Ступеньки счастью вовсе не преграда.
Открою двери. Скажешь: Я люблю.
Впервые в жизни. Никого не надо.
Спрошу глазами: Где так долго был?
Я столько лет  в чужих искала лицах.
Обнимешь крепко: По земле бродил…
Рим, Лондон, Вена, Краков, Ницца…
Зачем так далеко меня искать?
Я здесь, где небо рассыпает звёзды
В озёрную чарующую гладь.
И ты рукою можешь их достать.
Я здесь, где васильковые поля
Закат укроют алою вуалью.
Я здесь, где серебрятся тополя,
Где снег ложится белой теплой шалью.
Я здесь, где столько лет тебя ждала…
С надеждой в сердце. С верой в  чудо.
Я здесь, где, может, счастлива была,
Но точно знаю, что с тобой счастливей буду.
Июльской тёплой ночью у окна
Ищу  тебя я, всматриваясь вдаль.
Подмигивает жёлтая луна –
Придёт, коль веру возложила на алтарь.    


Лариса НИКИТИНА

* * *
Вороны, вороны, вороны –
Чёрное вороньё!
Вы разлетайтесь в стороны,
Падайте в небытиё.
Белые, белые-белые
Птицы пусть пролетят!
Смелыми станут несмелые,
От воронья оградят.
Кланяться, кланяться, кланяться
Хватит тебе, народ!
Разве земля – бесприданница?
Или народ стал не тот,
Что во все вехи прежние
Родину мог отстоять,
Душу свою мятежную
Мог за неё отдать?
Верится вам иль не верится,
Только гудит молва:
Наша Россия – не пленница!
Наша Россия – жива!


Лариса НИКИФОРОВА

* * *
Ещё всё будет. Жизнь ещё ярка,
И рано зажигать прощальные лампады.
Надежду мне внушают облака,
Садов и рощ зелёные каскады.
Дай Бог ещё увидеть светлый день
И звёзды разноцветные ночами.
Дай Бог ещё услышать ритмов звень,
Когда стихи поются сами.
Дай Бог терпенья вынести беду
И силы, чтобы жизнью наслаждаться.
Я по земле бреду, иду, бегу!
Придёт когда-то час с ней расставаться…
Отрадой будь мне день, когда тружусь,
Отрадой – сон ночной и вдохновенье,
И немощи несладкие мгновенья,
И слёзы, и любовь… И я молюсь…   

 
Татьяна ПААЛЬ

* * *
Я не многого хочу, а огромного,
Что не вместится в сундуки:
Счастья, мира и неба полного
То ли звёзд, то ли синевы.
Что отпущено, пусть исполнится,
Как написано на роду…
И любовь пусть вернётся сторицей
Та, которую я дарю!


Диана ПЕТРАКОВА

ПЕРВОЗДАННОЕ

Нет первозданней взмаха крыльев
Над древним аиста гнездом –
Весенним клёкотом призывным
Вновь освящён земной наш дом!
Нет первозданней соловьиной
Гортанной трели за окном!
Под перезвон прозрачных ливней
Очистил землю майский гром!
Нет первозданней покрывала,
Чем в дымке листьев косогор…
И как же сердцу надо мало,
Чтоб ощутить Вселенной взор!


Наталья ПОЗДИНОВА

ТИШИНА

Аккуратно и неспешно,
Отголосками звеня,
Трону мир рукою нежно,
Строя храм внутри себя.
Не в лукошке, а в бездонном
Золотое оживет…
Не объять то, Неземное,
Что внутри меня  поёт…
Аккуратно и неспешно,
Отголосками звеня,
На руках качаю Землю,
Будто малое дитя.
Колыбель моей планеты
В дивный полог наряжу
И сама со всей Вселенной
Тишиною подышу…

5. ЧАСТУШКИ


Виктор НОВИКОВ
(г. Электросталь, Московской обл.)
Член Союза писателей России

 "ЗИМНИЕ ЧАСТУШКИ"

Ой, снежок, снежок,
Заблудился мой дружок,
Стёжка заметается,
Где же он шатается?

* * *
Во поле позёмка вьётся,
Кружится метелица.
Моя милка улыбнётся -
Солнышко засветится.

* * *
Вьюга тропку заметает
Тёмным зимним вечером,
Без дружка душа страдает,
Словно переперчена.

* * *
Меня милая ждала,
Снег с дорожки замела,
Но сама, как ни старалась,
Снежной бабой оказалась.

* * *
Хватит холоду; трещать,
Хватит снегу наметать,
Хватит милый обещать,
Надо дело работАть.

* * *
Я снегурочку люблю,
Об одном страдаю:
Я боюсь, что растоплю,
Когда обнимаю.

* * *
Мой милёнок, что с тобою?
Я лишь с виду холодна,
Моё сердце огневое,
Для любви я создана.

* * *
Холода нам надоели,
Солнце светит ярко,
А на масляной неделе
И морозам жарко.

* * *
На меня дружок запал,
Только мал его запал,
От такого от запала
Дыму много, жару мало.


6. НАША ПРОЗА

СТАТЬИ, ОЧЕРКИ, ЭССЕ

Валерий ИВАНОВ
(г. Ногинск, Московской обл.)

 ПЕРЕСЛАВСКАЯ ЗЕМЛЯ В ЖИЗНИ ПРИШВИНА
         Часть вторая. Северный лес.

    Поселившись в Загорске в конце августа 1926 года, Михаил Михайлович Пришвин осваивает этот подмосковный край, изучает местную природу и продолжает литературную работу. В конце двадцатых – начале тридцатых годов двадцатого века в нашей стране происходили большие события: люди строили новую жизнь. Не остался в стороне от происходящих преобразований и Пришвин. Он принимает активное участие в работе писательских организаций, встречается с Горьким и ездит по стране.
     Писатель Александр Дмитриевич Тимрот пишет в своей книге «Пришвин в Московском крае»: «Начиная с весны 1931 года Пришвин совершает поездки по родной стране. Едет на Урал, на Дальний Восток (1931), на Горьковский автозавод (1934), по заданию наркомата лесной промышленности в Вологду и Архангельск, в Кабарду (1936). «Всякие мои исследования, - записывает он,- начинаются от себя самого, я тему свою, как пустую бадью, опускаю в свой колодец и, если бадья пустая, бросаю эту тему как мёртвую. А если из колодца приходит вода, то я спящий материал опрыскиваю этой живой водой, и тогда отчего-то забываю себя…».
      Эти слова Пришвин написал в книге «Берендеева Чаща», вышедшей после нового посещения им Переславской земли и Северного леса в 1935 году. Идея «леса» появилась у Пришвина ранней весной 1935 года. Он записывает в дневнике 14 марта: «Завернулось дело с лесом… Если Петю освободят, еду с ним немедленно в Карелию и в Лапландию к Крепсу, а осенью на Кавказ… Если нет – один таскаться не буду, а займусь на месте хотя бы Журавлиной родиной с точки зрения жизни леса. Одновременно же соберу хрестоматию леса (Арсеньев: Уссурийская тайга, Шишков: Сибирская тайга, Мельников-Печерский: Поволжье и др.) и ещё 10 очерков «Лесные письма» в «Колхозные ребята»… Видеть лес от севера до юга и тот же лес на юге по горе».
     Путешествовать по лесу Пришвин к тому времени уже умел на своей автомашине, хотя далеко не везде это ему удавалось из-за её плохой способности преодолевать труднопроходимые участки. Пётр Михайлович Пришвин пишет в книге «Передо мной часто встаёт образ отца…»: «К моменту нашего возвращения из поездки по следам «Колобка» и «Края непуганых птиц» в Загорске  было всего две автомашины: полуторка фитильной фабрики (делала рейсы в Заболотье) и маленькая легковушка, которую собрал некий латыш-изобретатель, живший недалеко от нас, за переездом по Комсомольской улице. Один раз латыш прокатил меня и папу на своей «самоделке» с ветерком, - со скоростью целых двадцать километров в час! Отец восхитился скоростью передвижения и загорелся мыслью стать владельцем такого же аппарата. Он на все лады расхваливал машину и мечтал, какую свободу обретёт и какая перспектива откроется для наших охот. И вот пишется письмо в Правительство (В.М. Молотову) о необходимости иметь автомашину для путешествий и сбору материалов на тему о лесе. С этим письмом я направился в соответствующий Наркомат и через неделю получил разнарядку на приобретение легковой автомашины в г. Горький, где совсем недавно по договору правительства с Фордом был построен автозавод. Отец уехал вместе с шофёром –латышом и очень скоро они появились в Загорске с машиной ГАЗ АА с фордовской инструкцией по уходу. Так в Загорске появилась третья автомашина».
        Автомобиль был получен 26 октября 1933 года. Как написал Пришвин в дневнике, он заплатил за этот автомобиль 5000 рублей. Латыш-изобретатель, о котором пишет сын Пришвина, это Алексей Матвеевич Генрихсон, местный механик.
        Автомобильный завод в городе Горьком был построен в 1932 году известным предпринимателем и изобретателем из США Генри Фордом. В этом же году, ещё при жизни писателя Алексея Максимовича Горького, город Нижний Новгород был переименован в Горький.
      Новую автомашину Пришвин назвал «Машкой» в память о доброй кормилице в трудное время корове Машке и иногда обращался с ней как с живым существом. Когда жизнь улучшилась, корову продали и в сарай, где она была, поставили автомобиль. Позже, в июне 1934 года, Пришвин построил для автомобиля гараж. Михаил Михайлович с сыном Петей бурно осваивали новую автомашину, учились ухаживать за «Машкой», готовились к поездке на ней в любимые места Переславского края. Пришвин был автомобилист со стажем. Каждую свою предыдущую машину он изучил и освоил досконально, но эта, фордовская, требовала к себе особого внимания, но и преимуществ у неё было много. Правда и она не во всём удовлетворяла Пришвина.
         28 декабря 1933 года он записал в дневнике: «Ездили в Москву с Генрихсоном на машине выправлять Павловне хлебную карточку… Мороз (30 градусов). Стекло намерзает. Правим через дырочку… В сильный мороз ехать приходится быстро, если тихо, то от дыхания намерзает стекло в кабинке и ничего не видишь, а при быстрой езде ветер проникает в кабину, хотя бы настолько, чтобы назад отбросить от стекла влагу дыхания».
          В последний день 1933 года Пришвин записал в дневнике, намечая план на начало 1934 года: «В  течение Января закончить «Колобок», печать в «Красной Нови» и в ГИХЛе. С Февраля опыты с машиной: поездка в Нижний на завод и проч. вокруг темы: «машина ищет себе хозяина». Приучить машину, как собаку».
         Приучать машину, осваивать её, в этот раз приходилось долго. Пришвин с начала 1934 года часто ездил в Москву по своим литературным делам, бывал в издательствах, в редакциях, встречался с писателями и читателями. Машина ему очень помогала в этом деле. Ездил на ней он и на охоту в любимые близлежащие места, но полностью она его не удовлетворяла. Машину он использовал круглый год, но её эксплуатация зимой вызывала затруднения, а проходимость  по болотистым, труднодоступным лесным участкам не удовлетворяла Михаила Михайловича.
     Многое в новой автомашине не могло удовлетворить Пришвина. О действиях его в освоении машины пишет Пётр Михайлович в своей книге: «Освоение «Маши» шло с трудом, но и с большой энергией. Когда отец чем-то увлекался, остановить его не было никакой возможности: одна идея порождала другую. Вот, например: при поездке в любимые им места – село Усолье – мы прокололи два баллона, пришлось долго возиться с демонтажом колёс и склейкой камер. Отец нервничал и боялся, что сорвётся глухариная охота. Никакие утешения не помогали. Размахивая руками, он вдруг решительно заявил: «Нет, с этим безобразием надо кончать!»… «И вот по возвращении из поездки отец опять забирает шофёра-латыша и едет с ним в Горький для переоборудования «Маши». Вернулась «Маша» в таком блестящем наряде, что мы всем семейством ходили вокруг неё и ахали. Оказалось, на заводе отец встретился с самим Фордом (отцом или сыном – не помню), тот помог переоборудовать машину. До этого «Маша» являла собой зелёный фаэтон с брезентовой крышей, откидывающейся назад, и слюдяными окошечками. Теперь же перед нами была чёрная красавица с цельнометаллическим кузовом, стеклянными окнами и дверями, но самое главное, - с четырьмя запасными колёсами (два в углублениях крыльев и два – позади кузова на прочном крюке). Так было устранено одно из неприятных и трудоёмких занятий, - ремонт камер в дороге».       Далее Пётр Михайлович рассказывает, как Пришвину удалось придумать разные приспособления для колёс машины, для увеличения проходимости.
       Из дневника Пришвина об этой поездке на завод в Горьком, состоявшейся в 1934 году:
       «1 Июля выехали с Генрихсоном в 9 у. из Загорска, ночевали во Владимире и утром 2-го Июля были в Горьком = 500 килом. 2 – 3 [Июля] в гостинице «Россия» (Интурист) в ожидании разрешения посетить завод. Шмидт Лазарь Юльевич и Агапов Бор. Ник. Жара… 7 Июля разрешение начальника сменить кузов… 8 – 9 – 10 [Июля] борьба за кузов… Приписка: Челюскинцы выгнали из Интуриста в Соцгород.  10-го в 12 н. заправка бензином и выезд из завода. Ночёвка в Соцгороде. 11 [Июля] в 5 ч. у.  отъезд и в 7 ч. в. прибытие в Москву».
    Получив обновлённую, модернизированную «Машку», Пришвин спешит проверить её в поездках по любимым местам. Через неделю после прибытия в Москву он написал в дневнике:  «18 Июля с Чувиляевой Любой и Павловной ездили в Переславль.
     Озеро Плещеево – это действительно моё родное озеро., моя родина. Не было никаких новых впечатлений, но был я у своих и спокойно радовался. В деревнях тоже и тут нигде хлеба нет, и тоже нельзя достать молочных продуктов. И тут тоже, как и под Загорском, огромное сокращение коров и лошадей, а может быть и запашки. Вообще люди живут заметно хуже и хуже». После этой кратковременной поездки в Переславль Пришвин вновь собирается ехать в этот край, отправляется на охоту. В дневнике он записывает: «30 Июля. Сборы на охоту. Что взять…» Следует длинный список необходимых вещей. «31 июля – 3 Августа. Выехали в 9 у. 31-го и приехали в Усолье. Все лодки заняты. Курчевский нарочно из Москвы машину гонял, чтобы лодку заказать.  Поехали на Машке до Хмельников…». Охота продолжалась до четырнадцатого августа, когда Пришвин уехал на Машке в Москву.
        В Москве вскоре состоялся съезд советских писателей и Пришвин принял в нём участие. Он записал в дневнике: «19 – 20 – 21 Августа. До вечера 22-го съезд проваливался: докладчики, начиная с Горького, читали по напечатанным докладам. Напрасно ждали каких-нибудь авансов от правительства и бросили ждать (Сталин в отпуске). Наконец 22-го вечером Чуковский и за ним Эренбург начали «критиковать» и сразу оживили съезд. Так вот ждали-ждали и начали сами. Я решил не говорить, потому что мой приём, исходить в критике современности от своего собственного станка, теперь широко используется, а кроме того ведь нечего же вовсе и говорить: условия писания явно улучшаются, политика…».Первый съезд советских писателей проходил в Москве с 17 августа по 1 сентября 1934 года. В состав Правления Союза писателей, избранного съездом, вошёл и Пришвин. Съезд заканчивался, а уже 26 августа Пришвин снова у себя в Загорске готовится к очередной охоте.
       Михаил Михайлович записывает в дневнике: «27 Августа… Сегодня я встал в 2 часа ночи, было холодно, светила полная луна. Я налил бензину в машину, развёл самовар. В три разбудил Петю. В четыре начался рассвет, и мы выехали в Константиново. Маша вошла теперь внутрь меня… Мы поставили машину за селом возле спящего гаража и пошли болотами по местам Журавлиной родины. Большая стая журавлей, переночевав в болотах, пролетела на поля. Убили бекаса, двух дупелей, одну тетёрку, и это обошлось нам в 9 часов ходьбы: вышли из машины в 5.30 и вернулись к ней в 3 часа. Я благодаря машине осуществил «сказку» в один час…И понял в этом свете, как же тяжело было мне жить раньше в этих болотах и каким чудом я мог сохранить в себе чувство радости!». Село Константиново расположено в тридцати километрах к северо-западу от Сергиево-Посада. В 2019 году принято решение о создании Природного парка «Журавлиный край» на территории Талдомского и Сергиево-Посадского городских округов площадью 75 тысяч гектаров. В состав парка войдут уже существующие заказники «Журавлиная родина» и другие, в том числе и Заказник «Константиновский черноольшаник» площадью 900 гектаров, организованный в 1992 году. В его территории левобережная часть Дубненского болотного массива около села Константиново.               
    23 марта 1935 года Пришвин записал в дневнике: «19-го поехал вечером в Москву и вернулся 22-го утром. Подписал договор на «Север»… Виделся с Крепсом и утвердился, что ехать в третий раз в Лапландию незачем, а лучше отдаться весне в Усолье». О своём посещении Наркомата лесной промышленности Пришвин написал в книге «Северный лес»: «После сплавного заседания мне удалось побеседовать с одним из работников наркомата, который старался внушить мне мысль, что спасение лесной промышленности, невозможно отставшей, заключается в механизации или внедрения в лесную промышленность индустриальных методов…Работник наркомата… выдал мне такую бумагу:
       «По поручению Наркомата лесной промышленности писатель Михаил Михайлович Пришвин посвящает 1935 год работе над лесной тематикой. Наркомат придаёт крупное культурное значение этой работе, считая, что она будет способствовать популяризации в широких массах рабочих и колхозных читателей и советской интеллигенции задач социалистической лесной промышленности и в первую очередь внедрения индустриальных методов работы (механизации всех процессов)».
     И Пришвин едет в апреле 1935 года в Переславский край. 3 мая 1935 года он записывает в дневнике: «Прибыл в этот край в самом начале этого Апреля, в самую-самую распутицу с великим трудом я дотащился… до Леспромхоза, и только я высказал тут своё желание поохотиться на глухарей и попасть в сторожку Антипыча, как высокий человек на длинных тонких ногах, в триковых гетрах и простых башмаках вызвался сам меня проводить…
      Лес рубят – щепки летят.
       «Государственная необходимость приходит как смерть: нужна древесина и лес надо рубить, какой бы он ни был прекрасный». Так подумал я, когда узнал, что погибло красивейшее место в окрестностях Переславля-Залесского, знаменитые сосновые «кручи» на берегу Вёксы. Узнав об этом, я всё-таки не мог удержаться и выразил своё глубокое огорчение Петру Ивановичу Чернову, заведующему этим эксплуатационным участком: - Пётр Иванович! – говорил я, - десять лет тому назад, когда я жил возле Переславля, мы несколько раз при содействии Главнауки спасали «Кручи», как памятник природы, как защитный лес водоёма, как любимейшее место отдыха трудящихся Переславля. Почему вы об этом не подумали?
        -  Лес рубят – щепки летят! – ответил П. И.
        И стал мне горячо говорить о том, какая великая нужда в древесине, как со всех сторон её требуют и как в самом деле это нужно… И понял я, что П. И. превосходный работник, но молодой и смотрит на дело своё упрощённо, ему бы рубить и рубить…
       Так я об этом и сказал директору Леспромхоза, человеку здесь ещё новому:
       - Этот лес, - сказал я, - пойдёт на канал, и как раз это моя тема: я хотел бы изобразить государственную необходимость неизбежной, как смерть: надо, и пусть!
       - Канал тут не причём, - ответил директор, - вот как было…
       За этими кручами, за лесом – вон там подальше – стали в [карьере] торф разрабатывать, и весь берег должен был перейти к торфяникам и те бы непременно срубили. Так вот, чтобы не дать тем, здесь успели лесорубы и торфяникам отдали местечко чистеньким.
       - Но ведь это же преступление: есть закон, охраняющий лес на берегах рек: это защитный лес.
       - Об этом должны думать общественные организации…».
      Ирина Геннадьевна Соколова живёт в Переславском районе, в селе Купанском, частью которого является село Усолье. В местной средней школе она более тридцати лет преподаёт русский язык и литературу. Она написала книгу «Тропа к Пришвину. Переславская земля в жизни и творчестве писателя». Книга издана в 2017 году, её я получил по почте в 2020 году от автора как подарок с дарственной надписью. Книга замечательная. Выражаю Ирине Геннадьевне мою сердечную благодарность. Об этой поездке Пришвина в Усолье автор книги в частности пишет: «В 1935 году Пришвин вновь приезжает на Переславскую землю. На этот раз он готовит материал о работе Усольского леспромхоза.  Михаил Михайлович был неприятно поражён тем, что увидел. В своих дневниках он записал: «… люди вырубили прекрасный лес… Особенно жутко было встретить бор, изуродованный пожарами и порубками». Об этом он написал статью в газету «Известия», имевшую большой резонанс, и бор был объявлен заповедной зоной. Сейчас в списках памятников природы Ярославской области сосновый бор от реки Куротень до села Усолье значится как «Пришвинский бор». Далее Ирина Геннадьевна рассказывает в книге о том, что книга Пришвина «Родники Берендея» была написана под вековыми соснами на знаменитых кручах реки Вёксы. Привожу цитату об этой поездке Пришвина  из книги Соколовой: «Устроился он в конце села среди высоких сосен. Перед домом находилась вышка для наблюдения за лесными пожарами. Каково же было его удивление, когда он увидел, что сосны на кручах срубили. Остались пни и голый песок. «Сталкиваем с берега лодку, плывём – вот правда: вот в реку всей бородой спускается корень огромной, великолепной сосны, мне хорошо знакомой: теперь от неё только этот корень да пень, и дальше – все кручи голые, весь правый берег покрыт штабелями того самого леса, который и речку эту замечательную защищал, и служил источником здоровья множества людей в летнее время», - пишет Михаил Михайлович. Ирина Соколова продолжает:
     «Пришвин не мог равнодушно наблюдать за тем, как губят вековые сосны. «Я схватился, выбрал себе местечко посуше и под песни зябликов… стал писать в газету обвинительный акт, основанный на том, что хотя дерево и не чувствует боли, но человек иногда страдает за дерево так, что удары по дереву ложатся на самого человека».  Михаил Михайлович здесь же, в обезображенном лесу, написал в газету «Известия» статью «Переславские кручи». «Стоном моим, как пулей, стрельнуло статьёй и попало в самое сердце. Понаехали комиссии и стали искать виновников, провели постановление: «Ввести всю чащу от самого озера Плещеева до Усолья в неприкосновенный фонд». «Я спас сосны левого берега Вёксы». Благодарные жители села этот бор стали называть Пришвинским».
    Статья Пришвина «Переславские кручи» была опубликована в газете «Известия» 10 мая 1935 года, а за один день до её публикации Михаил Михайлович записал в дневнике: «Сдал в «Известия» «Переславские кручи»
   Но в апреле Пришвин ещё успел в тех местах поохотиться на глухарей и начать писать первые главы «Берендеевой чащи». Полностью очерки «Берендеева чаща»  под названием «Северный лес» написаны Пришвиным после его поездки на Север в 1935 году. В главе «Маша» очерков «Северный лес» он пишет: «…Замечено у меня одно глухариное лесное местечко в районе Переславля-Залесского. Там, среди сфанговых болот есть сухие гривы, боровые места, куда весной на ток слетаются птицы, а после разбредаются на необозримых ягодниках, покрытых невысокими редкими болотными соснами. С помощью домкрата, лопаты, топора, цепей или верёвок на колёсах мы ухитряемся пробираться на нашей Машке даже и на такие гривы: при умении владеть топором и домкратом, она проходит почти везде. Мне захотелось перед своим путешествием на места северного сплава сначала сосредоточиться на лесе вблизи нас, прочитать в самом лесу несколько замечательных книг, сочетая это книжное изучение леса с охотой в лесу, помогающей мне проникать в такие места, куда без охоты ни за что не пойдёшь и никакая любознательность не загонит.
     Дорога от Переславля до Загорска – одна из самых красивых в сердце страны и всё лесами: на высокий холм взлетаем мы на третьей скорости, с холма выжимаем сцепление и катимся, экономя бензин, и так почти всю дорогу с холм…». Для охоты на глухарей Пришвин вместе с сыном Петей поселились в избушке молодого, но имеющего верный охотничий глаз и чуткое ухо, лесника Николая Серова. О всех подробностях, связанных с охотой на глухарей, Пришвин рассказывает в очерках «Северный лес» в главе «Глухариная охота».  Но пребывание на Переславской земле предшествовало заранее задуманной поездке Пришвина в северные леса.
      Пётр Михайлович Пришвин, сопровождавший отца в этой трудной поездке по лесам, пишет в своей книге об идее отца «остановить весну»: «Ещё при первой  нашей охоте на глухарей в Усолье отец сказал: «Давай, Петька, остановим весну, двигаясь со скоростью её продвижения на север, чтобы лист на берёзе не был больше копейки!». Это наблюдение – примета у охотников (фенологическая), что кончаются глухариные тока («лист на берёзе с копейку»). Эту идею мы реализовали буквально: когда подъезжали к Архангельску, листья на берёзах были «не больше копейки», - как и в начале нашего путешествия, в Усолье. Эта поездка  на север была, пожалуй, самой тяжёлой в физическом отношении, в плане климатических условий и трудностей передвижения. Характерно, что и в литературном отношении она была последним эпизодом, когда отец использовал приём «натурного» описания реальности с почти фотографической точностью…
   … Кроме идеи «остановить весну» перед нами стояла не менее важная задача: найти «место, куда не ступала нога человека». По всем предварительным данным такое место должно быть на границе с Коми-Зырянской областью, так как рек, годных для молевого сплава, там не было и лесоразработки поэтому были невозможны. Наша поездка в «Северном лесе» описана так подробно, что добавить почти нечего, - кроме эпизодов, вошедших в другие произведения либо опущенных отцом из-за нежелания вспоминать о них». Дальше Пётр Михайлович приводит в книге свой краткий дневник этой поездки и комментарии к нему. Дневниковые записи он вёл с подготовки к поездке 30 апреля 1935 года до прихода парохода 19 июня того же года в Архангельск в конце экспедиции.
   В экспедицию в северный лес Пришвин вначале поехал поездом от Москвы до Вологды, куда прибыл 10 мая. 16 мая поплыл на пароходе по рекам Вологде, Сухоне и Северной Двине и 19 мая прибыл в Котлас. Из Котласа поплыл дальше и 20 мая был уже в районном центре Верхней Тойме. Выехав оттуда утром 22 мая, путь до верхнепинежских селений под названием Керге и Согра Пришвин преодолел на лошадях – подводы и верховых, полученных вместе с хлебом, маслом и сахаром   от Секретаря Райкома. Путь этот неблизкий проходил по глухому лесу, долиной реки Тоймы по очень плохой дороге. По пути меняли лошадей. Михаил Пришвин с сыном Петром ехали всё время верхом, было холодно, шёл дождь. 24 мая Пришвин записывает в дневнике: «…В 7 ч. приехали в деревню Керге и остановились у председателя Василия Павловича Чередова.  На следующий день,25 мая, Пришвин пишет в дневнике: «…В 7 у. выезжаем в Согру на лодке. Везёт молодой парень, не очень довольный временем».  От Согры они поплыли на вёсельной лодке вниз по реке Пинеге до устья реки Илеши. Затем Пришвин поплыл на лодке-осиновке по Илеше вверх до её притока, реки Коды, доплыл до её верховья. Дневник Пришвина: «30-е Мая – поездка в устье Илеши. 31-го по Коде до Малой. 1-го Июня по Коде до Рассохи».  Оттуда он отправился пешком искать Берендееву Чащу в сопровождении проводников Осипа Романова и Александра Губина.
        27 мая Пришвин записывает в дневнике: «…Пришёл охотник Осип Александрович Романов (51 г., из дер. Волыново), который будет нашим проводником в Чащи. Этот следопыт совсем как Дерсу. Как и у многих здешних людей у него тоже есть особенная интеллигентность, свидетельство внутреннего благородства, в речи его почти всегда есть скрытое значение, как у героев Ибсена. Говорю, напр., о том, что найти бы надо человека сильного, способного выгрести против бурного весеннего течения Коды, и по возможности был бы человеком хорошим. – Что могутного человека взять, - говорит он, - это верно надо, а о хорошем не заботись: на короткое время мы все хороши. Приписка: Подумав, он назвал Александра Губина: сильнее его нет. Наметили план путешествия:
    1-ый день. От Согры до Илеши: с 6 у. до 12 д. Осмотр Запани, сборы и проч.
    2-ой день. 15 километров вверх по Коде. Ночёвка «У Малой» (в конторке).
    3-ий день. Кода-Рассоха. Ночёвка в бараке.
      4-ый день. Пешком до р. Каргова, впад. В Коду: всего 22 кил., отдых после 10 кил. Чащи. Ночёвка у Кислой речки.
      5) Осмотр Массива.
      6) Обратно по другой дороге. Увидите, как рубили лес: заболит ваше сердце. Переход от Чащи до Коды-Рассохи.
      7-ой день. Обратно вниз по Коде до Усть-Илеши.
      Чащи – это бор-зеленомошник, а вокруг есть беломошники: «увидим, как олени мох унесли на ногах». 
      Осуществление этого плана путешествия началось 30 мая. Пришвин записывает в дневнике: «30 Мая. Переезд из Согры в Усть-Илешу… Выехали в 7у. (поиски своего карбаса) вдвоём. Опасная встреча с пароходами: 4 парохода завозили продовольствие наверх. В д. Волыново к нам присоединился проводник Осип Александрович Романов…». Запись Пришвина 31 мая:   «…В ожидании лодки смотрели на окатку леса женщинами, разговаривали с десятником, фотографировали. Было это возле избушки при слиянии Коды с Илешей… Приехали на двух стружках Александр Осипович Губин и Осип Алекс. Мы поехали с Александром, вещи взял Осип».  Запись в дневнике 1 июня: «…Губин великан, а речь его как у первобытных людей: короткие фразы (стихи) изображают… Спать легли в комнате медпункта, укрыв лавки густо лапником от клопов. Борьба против дворового мха: весь север в клопах…» Запись на следующий день: «2 Июня. Часть вещей и продовольствия оставляем в клети при маленьком замочке (для виду). Все кругом с гордостью говорят, что у нас никто ничего не возьмёт…Вещи несёт Губин до Карговы. Дорога бором-беломошником…». Путь неблизкий и Пришвин пишет дальше: «Отдыхали на «Каргове» в избушке Осипа на Коде. Отпустили Губина. Заперли в клеть продукты и налегке отправились в Чащу с ночёвкой в Исачихе». Переночевав в избушке в Исачихе, путешественники пошли дальше по лесу. 3 июня Пришвин записал в дневнике: «…Перешли через р. Кислую и вошли в бор, похожий на Сокольники или на Лосиноостровский. После всех трудностей нам, конечно, такой чудесный бор был как рай, но в то же время мы были и смущены: зачем было так далеко ходить, если почти такой же рай есть под Москвой. Так вот мы живём и не знаем и не хотим понять, что живём в раю… Вечером пришлось поругаться с Петей, и я, расстроенный, ушёл в «Чащу» и сидел в ней далеко за полночь, слушая стон деревьев. Утомление, холод, ветер сковали мою мысль, и я чувствовал не мир, а себя, свою древесину. Лежало гигантское дерево, упавшее между двумя тесно стоящими, из него был вырезан кусок, по которому лесоруб высчитывал годы, я сосчитал: двести лет. Тут же рядом лежали куски авиацион. бруска. Там и тут на подрумяненных волокнах стояли знаки самых высоких сортиментов: всё было, но деревья [погибли], и я шёл дальше, замечая…». В этой цитате ярко проясняется глубокая тревога и озабоченность Пришвина за судьбу недоступного человеку северного чуда, пришедшего к нам из далёкого прошлого клочка прекрасного, уникального леса. На следующий день, 4 июня, Пришвин записывает: «… Две линии: одна линия кубометровая (сплав, рубка, характер древесины и проч.), другая линия культуры: и вот эта линия на севере обрывается: трудно чувствовать поэзию леса, если видел конец…Приписка: Между тем обе линии могут сойтись …
       Мы идём обратно к Кодаве по ледянке, с которой возле верховья Коды мы должны свернуть на путик Осипа».  В дневниках Пришвин не пишет о двух происшествиях, произошедшем на их обратном пути. Первое из них случилось вскоре после того, как он со своим сыном встретили проводника Осипа и он повёл их за собой. Вот что об этом пишет в своих воспоминаниях Пётр Михайлович Пришвин: «Мы двинулись в обратный путь. Во время нашего движения я обычно шёл в стороне от группы с винтовкой, стараясь взять что-нибудь для еды, к обеду и ужину… В этот раз мне удалось взять глухаря и рябчика, которых вполне достаточно для троих мужчин на обед, ужин и завтрак. Делая полукруг, чтобы выйти к отцу и Осипу, я не нашёл их следов и стал загибать ещё круче. К моему удивлению, я нашёл их следы уже в конце круга. Спросил проводника, почему они повернули так круто, и он пояснил, что услышали медведя и пытались подойти к нему. После полуденного отдыха я отозвал папу в сторону и поделился с ним своим сомнением, что идём правильно. Он же, слепо веривший в способности Осипа, резко одёрнул меня, посоветовав не лезть не в своё дело. После ночёвки Осип до завтрака куда-то ушёл и долго не возвращался, вернувшись, он решительно заявил, что сбился и не знает, куда нам идти. У него был такой растерянный и виноватый вид, что стало ясно: надеяться на него нет смысла… Продуктов у нас почти не было, патронов тоже, и если ошибиться и выйти не к путику Осипа, а в сторону коми-зырян, то населённых пунктов не будет примерно пятьсот километров. Столько пройти мы не сможем. Размышляя так, я перехватил взгляд отца, устремлённый на меня, и понял, что теперь надежда у него только на меня. Пришлось мне взять обязанности проводника, уповая на своё умение ориентироваться без компаса. Я припомнил слова Осипа, записанные мной в дневнике: «Мой избяной ручей из-под лета на север бежит». Следовательно путик Осипа расположен с юга на север, он тянется почти на тридцать километров. Отсюда следует, что нам надо двигаться с востока на запад».
      Далее Пётр Михайлович подробно рассказывает, узнав по расположению мха, где север, он распределил обязанности путникам и они пошли. Он вспоминает: «Шли мы маршрутом ровно двое суток с краткими остановками для отдыха. Я строго выдерживал направление маршрута и лишь изредка поглядывал на Осипа. В конце вторых суток Осип вдруг упал на землю и не поднимался, обхватив руками ствол дерева. Подбежав к нему с двух сторон и заглянув в его лицо, мы увидели, что он беззвучно шевелит губами и из глаз его текут слёзы. Наконец, он произнёс слово «мой» и показал на ствол: на нём ясно виделось знамя «воронья пята», -  мы спасены, мы вышли на путик Осипа!».
     Второе происшествие на обратном пути случилось вскоре после первого и Пётр Михайлович продолжает вспоминать: «Но, как известно, беда не приходит одна, к вечеру у отца открылась дизентерия и он с трудом добрался до становой избы Осипа. Далее он рассказывает, как они с Осипом уложили отца в лодку и повезли его по широкому ручью в ближайший медпункт, но там не было лекарств, были одни перевязочные средства. Далее Пётр Михайлович пишет: «Положение становилось безнадёжным: отец быстро слабел. В запани я взял большую лодку с распашными вёслами, уложил отца на подстилку, укрыл его от дождя тряпьём и лапником и двинулся вниз по Пинеге. Конечно, я понимал, что если болезнь будет прогрессировать, отца мне живым не довезти. За целые сутки я перебрал в сознании разные варианты спасения отца, и, наконец, решился на один весьма рискованный. В Загорске на нашей улице жил извозчик «Божья пчёлка» (о нём я уже писал) – прототип Мазая, который все болезни лечил одним средством – большой дозой водки со специями. Я уговорил отца рискнуть. Сначала в котелке сварил кулеш из свежего рябчика с пшённой кашей, который папа называл «шти-каша, шти-лапша» - это было и «первое» и «второе». Жидкость в миске была на первое, а каша с куском рябчика – на второе. У меня в заначке хранилась четвертинка водки. Вылив её в кружку, я добавил соль, перец, горчицу, всё это размешал и вручил отцу. Он с трудом, но до капельки выпил зелье, съел порядочно и первого и второго, а затем выпил кружку чая. Заснул он мгновенно. Накрыв его для утепления всем нашим тряпьём и лапником от дождя, я продолжил спуск по реке. По инею, который оседал на «одеяле» вокруг отверстия для дыхания, можно было определить, что отец жив…».
      Далее Пётр Михайлович пишет, что это событие его отец хорошо описал в «Северном лесе» («Берендеевой чаще»), но вместо себя он описал его. Пётр Михайлович приводит большую цитату из этого произведения, описывающую происшедшее, и даёт комментарий к ней: «В этом описании есть ещё одна неточность, отец проспал не шесть часов после зелья, а целых двадцать четыре. Проснувшись, потребовал сразу же крепкого горячего чая и, напившись, встал на вахту. Лекарство за сутки воскресило человека, и после этого я поверил в него на всю жизнь».
      Внимательно читая описание Пришвина путешествия в Чащу, я всё же обнаружил всего одно предложение о его болезни в дневнике за 11 июня: «Пропущено описание болезни в Усть-Илеше (объелся свежей щукой) и фельдшер: пинежские сухарики – «филипповские, старого запаса». Видимо, в качестве лекарства были предложены фельдшером сухарики, но Пришвин не пишет лечился ли он сухарями. 
      И ещё об одном тяжёлом испытании в этом путешествии написал в воспоминаниях Пётр Михайлович: «Нигде и никогда до и после этого я не встречал такого количества клопов! Они бродили целыми полчищами  не только в жилых домах, но и в становых и едомных избушках охотников, - несмотря на то, что люди в них не жили с января по сентябрь месяц. Чего только мы ни предпринимали против них – всё было бесполезно: ножки кроватей ставили в банки с водой, но тогда клопы падали на нас с потолка: подвешивали над собой простыни -пологи, - они делали двойное падение – с потолка на полог и с полога на кровать – и доставали нас; ложились на землю  во дворе избушек, - они настигали нас по земле. Мы были искусаны так, что отдельных укусов уже не ощущали, кожу жгло так, будто кто-то стегал  тело крапивой. Они трудились над нами не только ночью, но и в течение всего дня без передышки. Здесь только в полной мере я понял, что значит долго оставаться без сна. При больших физических нагрузках в течение дня к вечеру мы были как осенние мухи, с трудом передвигая ноги».
       Несмотря на тяжелейшие испытания в пути, Пришвин продолжает ежедневно описывать в дневнике увиденное. Путешествие подходило к концу и он пишет в дневнике за 19 июня: «19 Июня -  9 Мая = 41 день путешествия в «Чащи», чтобы увидеть лес, незнакомый с топором. Лес мы увидели не лучший Лосиноостровского. Мы увидели то, что было возле нас и что мы знали хорошо, но мы, пройдя великие согры и рады с суродьями и долгомошниками, поняли, сколько надо природе истратить всего напрасно, чтобы создать прекрасный девственный лес. Но может быть, и не совсем напрасно? И разве наша человеческая жизнь, наше движение в обществе к лучшему не оставляет за собой таких же суродий и долгомошников?».
       С 20 июня, оказавшись в Архангельске, Пришвин ещё несколько дней знакомится с организацией местных лесозаготовок, встречается с людьми, посещает огромное предприятие по лесопереработке и с тревогой думает об охране леса. Он записывает в дневнике: «23 Июня. В пользу охраны Чащи. … Нам достали билеты на 24 вечер 9-30. Значит, 26-го утром мы будем в Загорске, и всего путешествия с 9-го Мая по 26 [Июня] = 48 дней…».
        «Двести-триста лет и северному лесу конец: он умирает, гниёт; а на юге и полторы тысячи – всё ещё здоровый лес. А сколько нетронутых лесов на Кавказе (не дают). Вот хорошо бы после севера посмотреть лес на Кавказе и, может быть, какой-нибудь холёный лес в лесокультурной базе». Домой из Архангельска Пришвин ехал на поезде, с ним в купе ехали и другие пассажиры, о них он кратко рассказал в дневнике. И, наконец, запись в дневнике перед возвращением Пришвина в Загорск: «26 Июня. В три ночи сошли в Александрове (наш поезд в Загорске не останавливается) и ждали местного поезда до 5.55 ут…
     Пока мы ждали на Пинеге, когда распустится берёза и зацветёт черёмуха, у нас отцвели сады, и мы, увидев цветущую черёмуху в Архангельске, приехали домой к отцветшим садам. Но зато мы поняли…(Вот это и есть главная тема всего моего путешествия: Чащи = Лосиноостровский заповедник.)».
      Поездка в Чащу была у Пришвина четвёртой по времени. Первое путешествие в леса Севера он совершил в 1906 году, тогда Пришвин жил в Петербурге: в Олонецкую губернию он отправился за сбором этнографических материалов. В этом же году появился в журнале «Родник» и первый напечатанный рассказ Пришвина «Сашок». В 1906 году родился его старший сын Лев. Результатом этой поездки стала книга «В краю непуганых птиц», изданная в 1907 году. Вторую поездку в леса Севера Пришвин совершил в 1907 году, он изучал жизнь поморов, плавал на малых и больших судах по Белому морю и Северному ледовитому океану, побывал в Карелии и Норвегии. После возвращения из путешествия, наполненный впечатлениями от приключений, Пришвин работал над книгой, изданной в Петербурге в 1908 году. Книгу он назвал «За волшебным колобком». Третью поездку на Север с посещением Беломорского канала, Хибин и Соловков Пришвин совершил в 1933 году, по материалам поездки написал очерк «Отцы и дети». 
     После четвёртой поездки на Север Михаил Михайлович Пришвин написал очерки «Берендеева чаща», впервые напечатанные в журнале «Наши достижения» (1935, №12, 1936, №№ 1, 2, 3). Позднее, в собраниях сочинений Пришвина эти очерки под названием «Северный лес» печатались с добавлением двух глав: «Тетерева» и «Запонь» (вторая «Запонь»).
     Переславская земля послужила пусковым механизмом для совершения четвёртой поездки Пришвина на Север. Причина поездки одна: писатель глубоко чувствовал надвигающуюся опасность гибели лесов России. Он хотел увидеть чудесный, нетронутый рукой человека уголок северной природы и сделать всё, чтобы его сохранить для потомков и в дальнейшем прекратить чудовищную вырубку лесов без возобновления посадок. Безобразную вырубку деревьев на берегу Плещеева озера он увидел перед поездкой на Север.
      В 1945 году Пришвин написал сказку-быль «Кладовая солнца». Главными героями в ней были дети-сироты: Настя и Митраша. Они жили в селе вблизи города Переславля-Залесского, у них отец погиб на Отечественной войне, мать умерла от болезней. Митраше было десть лет, Насте – двенадцать. Подробнее эту историю расскажу в следующем тексте.
      В конце своей жизни, в 1953 году, Пришвин написал повесть-сказку «Корабельная чаща», где героями были также те же Настя и Митраша. Дети направились из родного села вблизи Переславля-Залесского на север на поиски отца – лесника Василия Весёлкина, считавшегося погибшим на Отечественной войне.  Они узнали из его письма, что их отец жив, лечит свои раны на далёком севере, на Пинеге, недалеко от Корабельной чащи. Герой повести сказочник Мануйло, прототипом которого был проводник Пришвина на пути к Чаще Александр Осипович Губин. В конце повести, после различных приключений, долгих поисков, детям, к их радости, удалось отца найти: помог им это сделать Мануйло. Корабельную чащу дети увидели, она была спасена, как написал Пришвин, «хорошими нашими простыми людьми».
        Много лет прошло с тех пор, как ушёл от нас Михаил Михайлович Пришвин, но остались его художественные произведения, дневники и память о великом писателе, человеке, смотрящем в будущее. Благодаря Пришвину удалось сохранить для нас чудесные, уникальные уголки русской природы, в том числе и Корабельную чащу.
      Писатель Олег Игоревич Ларин живёт в Москве. Своё творчество он посвятил русскому Северу. Ларин повторил многие маршруты Пришвина по Северу, в вышедших книгах рассказал о своих путешествиях. Он написал очерк о путешествии в легендарную Корабельную чащу. Очерк опубликован в сборнике «Воспоминания о Михаиле Пришвине», изданным и выпущенным большим тиражом в 1991 году.
     Очерк начинается с рассказа об одной из наиболее ярких встреч Ларина на Пинеге со старым человеком, который напоил в своей избе чаем приплывших на плоту вместе с ним людей, нарубил дров, истопил печь и уложил гостей спать. Пока Ларин спал его приятели вместе с хозяином избушки с раннего утра были на рыбалке, наловили много рыбы – хариусов. Почти всю рыбу наловил старик и её показали разбуженному Ларину, сказав, что фамилия старика Губин и он уплыл к себе домой. Это оказался тот самый Александр Осипович Губин, о котором Ларин читал в книге Пришвина «Северный лес». Ларину не удалось в этот раз как следует пообщаться с Губиным, он не знал, что это тот самый пришвинский герой. Летом следующего года эта встреча с Губиным состоялась благодаря помощи Петра Михайловича Пришвина, которого разыскал Ларин в подмосковной деревне Федорцово. Пётр Михайлович много рассказал Ларину о своём отце, о поездке в Чащу, о их проводнике Губине и рассказал, где его можно найти. Из его рассказа Ларин узнал, что Губин – герой и «Корабельной чащи» -  последнего произведения Пришвина. И встреча его с Губиным состоялась будущим летом, в 1972 году, в лесу, в его избе. За чаем Губин много рассказывал Ларину о Пришвине, об их путешествии к Чаще. Он рассказал и о дальнейшей судьбе Чащи, частично пострадала она во время войны: деревья использовались для нужд авиации и флота. Но в Чащу вместе с Губиным Ларин не отправился, мечта сделать это в будущем у него осталась. Через несколько лет Губин умер.
     Мечта эта осуществилась. Как удалось добраться до Чащи писателю Ларину, можно узнать из его подробного очерка. В каком году это произошло он не написал, вероятно, это было в начале 1980-х годов. Помог ему найти Чащу инженер Выйского леспромхоза Николай Иванович Шарапов, совсем недавно побывавший в этом чудесном лесу. Он рассказал Ларину, что «примерно одна треть массива выгорела, точнее – опалена огнём где-то в семьдесят втором – семьдесят четвёртом годах». В дальнейшем сопроводил его на вертолёте МИ-2 и по лесным тропинкам до пришвинского леса директор Ертомского лесхоза Коми АССР Николай Васильевич Коврижных, который тоже впервые добрался сюда и полюбовался красотой увиденной Корабельной чащи  вместе с Лариным.
     В конце очерка Ларин написал, что через какое-то время Коврижных «обратился в лабораторию лесоведения Академии наук СССР с официальным ходатайством о создании в Чаще особо охраняемой территории на правах ландшафтного заказника или мемориального лесопарка… Он требовал сделать всё возможное, чтобы пришвинский лес остался неприкосновенным памятником природы, её эталоном». Когда очерк был написан и уже Ларин читал его вёрстку, Коврижных прислал ему вырезку из районной газеты, в которой, в частности, сказано: «Постановлением Совета Министров Коми АССР № 193 утверждён ботанический заказник республиканского значения  площадью 1182 гектара с уникальным участком спелых сосновых лесов. По единодушному мнению заказнику дали имя последней повести М. М. Пришвина – «Корабельная чаща». И далее говорится, что на территории природного памятника запрещаются все лесозаготовительные работы».
      Ботанический заказник «Корабельная чаща» учреждён в 1989 году. В информации, опубликованной в интернете в 2015 году написано: «Ландшафтный заказник «Корабельная чаща» располагается на границе с Удорским районом Республики Коми. Согласно проекту, его площадь 14,9 тыс. га, более чем на 80% малонарушенные лесные территории». Таким образом, площадь ботанического заказника «Корабельная чаща», созданного в 1989 году, в настоящее время увеличилась во много раз. Ещё в одной публикации в интернете сказано: «В 2015 году Всемирный фонд дикой природы организовал научную экспедицию в Верхнетотемский район Архангельской области. Целью исследования стала лесная территория, широко известная благодаря повести М.М. Пришвина «Корабельная чаща». В ходе экспедиции учёными и экологами были обследованы старовозрастные массивы, включая сосняки 250 – 300-летнего возраста, не тронутые хозяйственной деятельностью человека». Далее в этой публикации сказано, что цель заказника – предупредить сплошные вырубки лесов. Такие леса представляют высочайшую ценность уже не для кораблестроения, ценность их экологическая и эстетическая.
    На этом вторую часть текста о жизни Пришвина на Переславской земле я заканчиваю. Продолжение и окончание – в следующей, третьей части.
  22.12. 2021 г.



РОМАН В ЖУРНАЛЕ

Теяра ВЕЛИМЕТОВА
(г. Видное, Московской обл.)
Член Союза писателей России, член Международной академии русской словесности, обладатель Золотой Есенинской медали, обладатель нагрудного знака Золотое перо Московии, лауреат Международной литературно-музыкальной премии имени Муслима Магомаева, лауреат Международной литературно-экологической премии имени В. И. Вернадского, автор романов: «Долгая любовь моя», « Узники Азазеля» и экологических истории для детей младшего школьного возраста «Земля у нас одна».

ДОЛГАЯ ЛЮБОВЬ МОЯ
(Продолжение. Начало в ном. 42-44)

Глава 4. НОВОГОДНИЙ КОНЦЕРТ

********
Как говорят, к горе не приходит гора,
Нам же с тобой давно повстречаться пора.
Что же ты медлишь? Что же ты меня не зовёшь?
Как же на свете ты без меня проживёшь?
Пусть ревнивый Кавказ
Встал между нами, -- он не преграда для нас.
Я прилечу к тебе только ты позови,
Нету преград на свете для нашей любви.
              Из песни "Ревнивый Кавказ".
Музыка М.Магомаева, стихи А. Горохова.

********

    Тамара села за пианино и стала петь. Дверь была не заперта: она ждала Муслима. Подбирая ноты, Тамара исполняла его песни. Магомаев тихо зашёл, стал раздеваться, а за ним и Сергей. Как ни в чём не бывало, Муслим первый протянул руку Сергею для рукопожатия и жестом показал, чтобы он молчал. Оба мужчины Тамары стояли в коридоре и слушали, как она поёт -- дверь в зал была открыта. Она все пела и пела, но чувствовала, что её слушают оба рыцаря, которые дрались из-за неё два часа назад. Муслим не выдержал:
    -- Тамара Ильинична! Вы неправильно взяли верхние ноты, надо вот так! -- он запел: -- Когда весна придёт, не знаю...
    -- Тома! Я так голоден, почти ничего не ел с утра, можно я поем, а потом уйду? -- вмешался Сергей.
    -- Скоро уже и Новый год, давайте подогреем горячего, отметим этот праздник вместе, видно, такова у меня судьба! Ой! Я совсем забыла, надо же бабу Люсю поздравить!
    Тамара быстро взяла со стола баночку чёрной икры, колбаски, коробку конфет и ещё какой-то сувенир, положила все в красивый пакет и скомандовала:
    -- Сергей, подогрей горячего. Да, позвони маме, а вы, Муслим, открывайте коньяк, нарежьте колбасу, но сначала позвоните Гейдару Алиевичу и поздравьте его с Новым годом!
    -- Сергей! Можно я первый позвоню в Баку, а то сейчас связь будет плохая? -- попросил Муслим Сергея.
    -- Пожалуйста!
    Как старые приятели, они начали готовиться к Новому году, пока Тамара пошла поздравлять бабу Люсю.
    Муслим тонко нарезал осетрину, колбасу, украсил их зеленью, а Сергей подогревал горячее. Тут влетела Тамара и набросилась на Муслима:
    -- Как вы смеете так шутить над старой женщиной?! Вы что о себе возомнили, товарищ Магомаев! Идите, сейчас же извинитесь перед бабой Люсей! Она мне, как родная бабушка.
    Потом она взяла открытку с изображением Магомаева. Он был необычайно элегантен на ней: в белоснежном костюме за белым роялем.
Миллионный тираж открыток вышел после того, как Магомаеву присвоили звание народного артиста СССР. Они разошлись в течение недели.
    -- Эту открытку девочки положили мне на стол в гримёрной. Возьмите и напишите, как положено.
    Муслим поставил автограф: "Баба Люся! Простите меня! Ваша внучка затмила мой разум, и я забыл, кто я такой. С низким поклоном к Вам, Ваш Муслим".
    -- Ладно, садитесь! Скоро Новый год! Отметим вместе, а потом вы лично пойдете и извинитесь перед бабой Люсей, хотите этого или нет!
    Муслим открыл коньяк, все дружно выпили по стопке.
    Часы стали бить 12. Сергей открыл шампанское. Наступил Новый год, три стороны этого любовного треугольника поздравили друг друга с праздником и пожелали друг другу здоровья.
    -- Муслим! Идите и просите прощения у бабы Люси!
    Муслим и Сергей спустились вниз. Дверь в квартиру бабы Люси была открыта. Сама она заснула под звуки телевизора. Магомаев подошёл к ней и вспомнил свою бабушку Байдигуль. Когда Муслим в детстве бедокурил, он подходил к бабушке, брал её за руку и просил прощения. Вот и сейчас, Муслим встал на колени и тихо произнес:
    -- Бабушка! Прости, меня, пожалуйста!
    Баба Люся открыла глаза:
    -- Уходи! Уходи, Дон Жуан!
    Вдруг она поняла, что это не сон. Сергей наблюдал за этой сценой и смеялся.
    -- Ой! Это вы! Ребятки милые, а я тут заснула.
    Муслим вручил ей открытку и пригласил её подняться наверх.
    -- Если ты споешь для меня Вертинского "Ваши пальцы пахнут ладаном", то я поднимусь к Тамаре.
    -- Баба Люся, а у вас есть пластинка с этой песней? -- спросил Муслим.
    -- Вот, возьми! А ты разве её не знаешь?
    -- У меня в репертуаре её нет. Но для вас она будет, если вы позволите  один раз послушать, и дайте, пожалуйста, ручку с бумагой.
    Муслим молча прослушал песню, записал нотные знаки, взял шаль, которая лежала на диване, заботливо набросил её на плечи бабы Люси, и все втроём поднялись на третий этаж.
    К Тамаре зашли "на огонёк" соседи, муж и жена. Они о чём-то оживлённо разговаривали.
    -- Я заждалась вас! Давайте все сядем за стол и дружно отметим наступивший Новый год! -- с детским озорством в глазах скомандовала Тамара.
    Все начали праздновать Новый год. После чая Муслим закурил на кухне, затем вернулся в зал и попросил мужчин помочь немного развернуть пианино, чтобы не сидеть за инструментом спиной к присутствующим. Затем подошёл к трюмо, открыл коробочку, где была косметика Тамары и специальный клей для приклеивания ресниц, попросил у неё капроновый чулок, две простыни, ножницы, зубной порошок, миску с водой... Тут его взгляд упал на две куклы, стоявшие на трюмо, -- одна -- Настенька, с длинной русской косой, а вторая -- в национальном грузинском костюме. Он попросил разрешения у Тамары подрезать куклам косы.
    Сергей и сосед Тамары закрыли  Муслима простыней, чтобы другие не видели, что он делает.
    Муслим сел за комод и начал чудодействовать... Надел на голову  капроновый чулок телесного цвета так, чтобы не были видны его чёрные волосы. Скоро -- благодаря волосам куклы Настеньки и гриму -- его чёрные брови стали светлыми. Затем Муслим сложил простыню в четыре раза, вырезал посередине отверстие и надел на себя, как пелеринку. Когда простыню-занавес убрали, все присутствующие, которые молча наблюдали за этой сценой, ахнули, увидев в нём... Вертинского. "Вертинский" взял за руку бабу Люсю, подошёл к пианино и, подбирая ноты, запел:
          Ваши пальцы пахнут ладаном,
          А в ресницах спит печаль.
          Ничего теперь не надо нам.
          Никого теперь не жаль.

... А в это время баба Зухра, обидевшись на свою родню, вышла на улицу подышать воздухом. Казалось, никто не спал, где-то пели песни под баян, все поздравляли друг друга с Новым годом. В Москве стоял сухой мороз. Большая татарская родня тоже вышла на улицу.
Баба Зухра посмотрела на окна подруги и увидела, что там горит свет. Через минуту Зухра приоткрыла дверь квартиры бабы Люси, убедилась, что её нет, а пальто висит и сапоги стоят на месте. Затем поднялась на третий этаж
к Тамаре. У неё тоже дверь была открыта, и оттуда доносились звуки музыки. Зухра тихо зашла, разделась и села на край дивана. Она не верила своим глазам: то ли Вертинский, то ли Магомаев пел, а баба Люся в шали стояла около Муслима и, слегка обняв его за плечи, кокетничала по-девичьи, всем своим видом показывая, что Магомаев поёт для неё.
    После аплодисментов все зрители молчали и ждали, что же будет дальше? Муслим встал, смыл грим, посадил бабу Люсю на диван, взял за руку Тамару, набросил на её плечи шаль бабы Люси, посадил её около трюмо, нарисовал ей черным карандашом родинку, брови полумесяцем, и в одно мгновение Тамара Ильинична превратилась в Тамару-ханум. Через минуту перед зрителями пел уже не Вертинский, а Рашид Бейбутов:

          Я встретил девушку полумесяцем бровь.
          На щечке родинка, а в глазах любовь.
          Ах, эта девушка, меня с ума свела...

    Теперь кокетничала Тамара, хлопая длинными ресницами, с родинкой на щечке, изображая из себя восточную красавицу.
    А в это время большая татарская родня искала бабу Зухру, и в конце концов они все оказались в квартире у Тамары и восторженно слушали пение Муслима.
    Концерт длился больше часа. Тамара, смыв брови и родинку южной красавицы, подала Муслиму ноты и текст арии Онегина, а сама превратилась в Татьяну. Муслим за одну минуту, быстрыми движениями, профессионального гримера наложил на себя грим, посматривая одновременно и на ноты, и на текст, а также успевая любоваться своей Татьяной - Тамарой, и запел:
          Когда б вы знали, как ужасно томиться жаждаю любви.
          Пылать -- и разумом всечасно смирять волнение в крови:
          Желать обнять у вас колени
          И, зарыдав, у ваших ног
          Излить мольбы, признанья, пени,
          Всё, всё, что выразить бы мог!


    Следом запела Татьяна - Тамара, а Муслим играл и любовался ею:
          Счастье было так возможно,
          Так близко, так близко, близко.
          Онегин, в вашем сердце есть
          И гордость и прямая честь...
          Евгений, вы должны,
          Я вас прошу, меня оставить!
          Зачем скрывать, зачем лукавить!
          Ах! Я вас люблю!


    Наконец, Муслим остался без грима и стал самим собой. Он запел страстный романс:
    -- Очи черные! Очи жгучие!..
    Муслим пел и не сводил глаз с Тамары. На глазах у женщин стояли слёзы. Тихо рыдала внучка бабы Зухры Диана, которая была влюблена в Магомаева, хотя женихов вполне хватало.
    Девушка была хороша собою и очень походила на бабушку в молодости. Муслим снова попросил закрыть его простыней, сделал себе грим ревнивого кавказца со взъерошенными бровями, и уложил себе на верхнюю губу черные жгучие усы из косы грузинской куклы. Стоя около пианино, он одновременно и играл, и пел свою новую песню "Ревнивый Кавказ", слова которой сочинил Анатолий Горохов.

          В горном ауле, там, где в июле снега,
          По небу ходят рядом с тобой облака.
          Там даже месяц лично с тобою знаком
          Там без меня ты по небу ходишь пешком.
          Пусть ревнивый Кавказ
          Встал между нами, -- он не преграда для нас.
          Я прилечу к тебе, только ты позови,
          Нету преград на свете для нашей любви!

    При этом Муслим успевал бросать свой взгляд и на Тамару, и на Сергея, и на публику.
    От этой песни татарская родня пришла в восторг и чуть не пустилась в пляс. Баба Люся, осознав, что концерт надо заканчивать, посмотрела на портрет мамы Тамары и тихо прошептала:
    -- Ты видишь их, дорогая моя! Благослови их!
    Затем баба Люся встала и всем показала на дверь, а сама взяла за руку Сергея и повела его спать к себе. Все ушли, а Муслим все пел и пел. Сергей ( вопреки здравому смыслу ) закрыл своим ключом квартиру. Тамара и Муслим остались одни.
    Диана всю ночь проплакала из-за увиденного и никак не могла взять себя в руки, хотя ей было уже 24 года.
    В течение недели Муслим купался в лучах любви Тамары. Ещё был озарён славой -- вышла пластинка 4,5 - миллионным тиражом, который тут же разошелся.
    А Тамара? Она решила, что конец их романа наступит сам собой. Дело в том, что она должна была на целый год поехать в Италию на стажировку. Она скрыла это от Муслима, не хотела прощального вечера. "Я буду в Милане долго, он найдет себе другую, такой горячий южный мужчина не станет ждать меня" -- так размышляла Тамара Ильинична. И как же она ошиблась!
    Теперь у бабы Люси рядом с портретом Брежнева висела открытка с автографом Муслима, и каждый день она слушала пластинку, которую он сам лично подарил ей. А баба Зухра была в отчаянии, не знала, что делать: её внучка вот уже больше недели почти ничего не ела после того, как стала свидетельницей сцены в квартире Тамары в новогоднюю ночь.
    ... А через несколько дней не только Москва, но и почти вся страна, узнала, какие страсти кипят в квартире у артистки Большого театра Тамары Синявской.


РАССКАЗЫ

Александр ВОРОНИН
(г. Дубна, Московской обл.)
Член Союза писателей России


ФУНЬКА

Человек  может  быть всем,  а  собака -     только  другом.
        Народная  мудрость

- Осторожно!  Во дворе злая собака!  Смотрите  не  наступите!
                Фольклор

В пять утра резко и неожиданно задребезжал звонок на стене – сработала сигнализация на подстанции. Надо было идти  смотреть, что случилось. Отключив звонок, я подошёл к окну и раздвинул занавески.  Небо, слева на горизонте уже розовое, плавно переходило в тёмно-голубое вверху, на котором ещё отчётливо были видны звёзды. Деревня спала. Под окном тихо прошла парочка. Парень за плечи обнимал свою подружку с длинными распущенными волосами. Метрах в двадцати они остановились под кустом сирени и стали целоваться. От такой картины я чуть не завыл в голос.  Больше  месяца   сижу один, без друзей, без девчонок, даже выпить не с кем. Когда согласился ехать сюда, думал, что в тишине и одиночестве буду готовиться поступать в университет. Не тут-то было. Учебников и книг я, конечно, набрал с собой, но читать их не было никакого желания. Не мог себя заставить. Даже старые замусоленные журналы, валявшиеся в конторе подстанции, казались мне намного интереснее. Умом я понимал, что надо готовиться к экзаменам, а заставить себя сесть за учебники никак не мог. Все мысли  были  о том  весёлом мире, откуда я приехал в здешнюю глухомань.
Электрическая подстанция напряжением 110/35/10 киловольт стояла в шестидесяти километрах от железной дороги на севере Костромской области. Добирались сюда на перекладных, да ещё к тому же, летом река Унжа мелела,  паром не ходил, лежал на дне, а деревянный мост сносило ледоходом и  каждую весну строили новый. В конце апреля я проскочил  по большой воде, в половодье, и застрял тут, а начальство  тянуло время, обещая найти сменщика. Женатые в командировки ехали  неохотно, поэтому и загоняли  в эти медвежьи углы холостяков и любителей выпить. Вот почему вместо месяца я просидел здесь почти два, показавшиеся мне двумя длинными годами.
Прихватив с гвоздя связку ключей, сунул ноги в дежурные сапоги, заляпанные засохшей глиной, и вышел на крыльцо. Из низины, от реки, поднимался густой белый туман и доходил почти до домов. Дальние дома деревни и подстанция, расположенная метрах в двухстах у леса, тонули в предрассветной дымке. Всё было так воздушно и расплывчато, что само просилось на бумагу. В такие минуты во мне всегда просыпается художник и появляется страстное желание сохранить увиденное для других, поделиться своей радостью. Захотелось вернуться в дом, взять акварельные краски, так и провалявшиеся без дела в столе, и быстренько тут же всё это нарисовать. Но сначала надо было сделать работу, ради которой меня и занесло в этот рай для художников, рыбаков и  охотников.
На подстанции я нашёл причину срабатывания сигнализации, записал показания приборов и осмотрел оборудование. Заглянул под один из трансформаторов, вспомнив истории старых электриков о том, что в холодные зимы зайцы часто по ночам греются под трансформаторами и утром можно настрелять себе мяса на обед прямо на подстанции, не бегая по лесам за ними. Сейчас никого там не было, но неделю назад меня чуть не хватил инфаркт при  встрече с зайцем. Утром я спускался по тропинке  к речке, чтобы умыться и кое-что постирать. Трава на берегу была выше колена, густая, вперемешку с разными яркими цветами. И вдруг метрах в двух от меня  свечкой вверх выпрыгнул здоровенный заяц-русак. Он что-то пискнул и бросился наутёк. А я уронил таз с бельём, присел от неожиданности и долго с тоской смотрел, как удирает целая сковорода свежего мяса. За два месяца одиночества меня уже тошнило от концентратов, сваренных на электроплитке. Ни охотником, ни рыбаком я не был, так что о рагу и ухе  оставалось  только мечтать.
С подстанции шёл не спеша, по глубокой тропинке, выбитой ногами в глиняной почве. Буйная июньская трава переплелась  верхушками  над тропинкой  и  была вся в  блестящих  капельках росы.  Брюки на коленях   намокли и противно прилипали к ногам. Утренний холодок проникал под пиджак, спать давно расхотелось. Вспомнил, что сегодня в обед придёт машина со сменщиком и увезёт меня наконец-то отсюда.  От  этих  мыслей   стало  даже  немного  тоскливо, потому что  никогда  больше  не увижу эту северную красоту, не побываю в этих местах, к которым уже чуть-чуть привык. Солнце только что взошло, птицы  вовсю  заливались в кустах у реки, где-то загудел трактор. В пустой  дом идти не  хотелось,  и я стоял на крыльце, дышал  чистым,  пьянящим  воздухом.
Рядом с конторой подстанции, в одной из комнат которой я жил, стоял дом старика со старухой, у которых  я  каждый вечер покупал литровую банку молока. Посмотрев на дом соседа, мне вспомнилась вчерашняя история с его собакой. В обед, около магазина на другом конце деревни, её переехали мотоциклом два парня из соседней деревни почти у меня на глазах. Сам дед покупал что-то в это время, а я только подходил к магазину, когда услышал собачий визг и рёв мотоциклов. Подошёл и вижу, что собака деда еле стоит на кривых ножках у крыльца и вся трясётся. То ли от боли, то ли от шока. Дед выбежал из магазина, схватил её на руки и, причитая над ней, понёс домой. Как рассказали потом женщины, парни нарочно  наехали  на  неё,  из  баловства.
Собака  у деда появилась давно и была одна такой породы на всю деревню. Кто-то привёз её в подарок маленьким щеночком и будто в насмешку назвал Альфой. Обычно в кино все Альфы - это здоровенные овчарки, служащие на границе или в милиции. А тут за дедом вечно бегала маленькая, чёрная, с тонкими кривыми ногами, гладкошерстая и лупоглазая собачонка. Сразу было видно, как равнодушная природа и злые люди поиздевались над ней, выводя такую породу. Но жалость она своим видом не вызывала, скорее неприязнь и какую-то непонятную брезгливость, похожую на ту, что возникает, когда смотришь в кунсткамере на заспиртованных уродцев.
В первый же вечер, когда я пришёл к соседям за молоком, она долго прыгала вокруг меня на своих кривых ножках, лаяла, наскакивала и никак не могла успокоиться. От её напора я даже стал переживать за свои единственные брюки, зубы-то у неё были острые и скалила она их, как настоящая злая собака. Дед не обращал на неё внимания, а бабушка объяснила, что на чужих она всегда долго лает, но кусает  редко. За  два  месяца мы с ней так и не подружились. Кроме своего хозяина она никого не хотела признавать. Иногда я приходил рано и ждал, пока бабушка подоит козу. Тогда мы с дедом сидели за столом и разговаривали о жизни, а  верная  его охранница пряталась под  стулом, рычала, скалила зубы и мелко тряслась всем телом  то ли от злобы, то ли от возбуждения, потому что чужой был в доме. Смотрела она на меня своими влажными выпуклыми глазищами, занимавшими почти полголовы, всегда зло и настороженно. Она была страшненькой, своей мордой напоминала зелёных марсиан из американского фильма с Джеком Николсоном, напавших на землян,  и я не понимал, что в ней можно любить. Но дед, когда брал её на руки, прижимал к себе и гладил, то просто весь светился от счастья и  любви  к  этому  уродцу.
Из разговоров с дедом я знал, что дети у них выросли, уехали в город и забыли про родителей. Бабушка занималась хозяйством, а у деда кроме этой собачонки занятий и друзей не было. Историю её имени он объяснял так. Сначала это чудо природы звали Альфой и ждали, когда она вырастет. Но, убедившись, что волкодава из щенка не получится, то и имя соответственно переделали в уменьшительное - Альфутка, Альфунька, а потом и просто - Фунька.   Так её все в деревне и звали - Фунька.
За дедом она ходила хвостом везде - по дому, в огороде, по деревне. И в магазин всегда сопровождала его, ожидая на улице у крыльца. Там её вчера и переехали два хулигана на мотоциклах. Вечером, когда я пришёл за молоком, дед сидел пьяненький за столом и плакал. Бабушка ругала его и жалела одновременно. Дед и выпил-то всего чекушку водки, но от переживаний за Фуньку, размазывал слёзы по лицу кулаком и всё время причитал: “- Фунька, что ты им сделала? За что они тебя? Я им только в глаза посмотрю... За что вы её? Что вам Фунька сделала?” Разговора  в  этот вечер не получилось,  и  я  тихонько  ушёл.
А  через час я в окно увидел, как эти два хулигана опять проехали к магазину, дед выскочил на дорогу с большой толстой палкой,  ожидая их обратно. До  драки дело не  дошло, они объехали его стороной и умчались, хохоча  и  бибикая. Дед долго стоял на дороге в пыли,   плакал, размазывая  слёзы  рукой, ругался  и  грозил  им  вслед  маленьким  сухим  кулачком.
Потом я слышал, как дед плачет и причитает в загороде за домом. Подойдя к забору, увидел, что на поленнице на фуфайке лежит и вся трясётся Фунька, а дед стоит рядом и разговаривает с ней, как с человеком, спрашивая, где болит и что ей дать попить. Вечером там было потеплее, чем в доме, так как за день дрова прогрелись солнцем и теперь отдавали это тепло обратно. А раз собачка мелко дрожала, то дед  и  вынес  её  погреться, думая,  что  ей холодно  в  избе.
Вспомнив всю эту вчерашнюю историю, я сошёл с крыльца и прямо по мокрой траве пошёл к забору, посмотреть на место, где лежала Фунька. Но увидел только влажную от росы фуфайку и рядом две миски, из которых что-то клевали вездесущие воробьи, скакавшие по поленнице. Позже, несколько раз видел через забор деда, тот ходил и тяжело вздыхал, разговаривал сам с собой, качал головой. Что-то мне помешало подойти к нему с расспросами про Фуньку. В полдень приехал сменщик, принял у меня дела и мы успели с ним даже выпить на радостях: я от того, что уезжаю отсюда, а он  потому, что на два месяца стал холостяком,  рыбаком   и  командированным  бездельником.
Перед отъездом я зашёл на минутку попрощаться с добрыми соседями. Бабушка была одна, дед ушёл в поле хоронить Фуньку, умершую утром. Бабушка не сдержалась, тихонько заплакала: “- Вот и остались мы с дедом опять одни”. Потом успокоилась, вытерла глаза кончиком белого платка, повязанного на голову, пожелала мне счастливой дороги и всего хорошего. А я в последний раз оглядел стены, где висели десятки фото их детей и внуков в простых деревянных рамочках, хотел пошутить, как обычно по вечерам, но, вспомнив горькие рассказы  деда о детях, которые их совсем забыли, тоже вздохнул,  погладил  бабушку  по плечу  и  вышел.
Пока далеко не отъехали от деревни, я всё вспоминал стариков, думая, что не дай Бог и меня ждёт такая же одинокая старость. Придётся  заводить себе собачку вместо детей и внуков. Но  животные  как дети и мы всегда в ответе за тех, кого приручили, как говорил Маленький Принц у Сент-Экзюпери.   Их  тоже  жалко.
Вскоре меня разморило в кабине, и я всю дорогу дремал. Снились мне красивые девушки, полные тарелки золотистого борща, преснухи с творогом в деревне  у моей бабушки. Сон оказался вещим - всё так потом и было: и красивые девушки, и жена-хохлушка с наваристым борщом, и частые поездки в деревню, где бабушка угощала меня такими деликатесами из русской печки, с которыми  в  городе  и  сравнить-то  нечего.
А вот собаки мне  никогда не снились. Поэтому и живу всю жизнь без четвероногого друга. Сейчас, когда вижу на улице какое-нибудь лупоглазое и кривоногое существо на поводке, сразу вспоминаю маленькую бедную Фуньку из далёкой костромской деревеньки Яковлево. Давно уже нет в живых деда с бабушкой,  да и Фунькины косточки тридцать лет лежат в земле. Кроме меня никто и не помнит, наверно, что была такая Фунька. Про неё, как и про миллионы других деревенских собак, с их незаметной жизнью, не напишут книг и не снимут кино - это же не Джульбарс,  не Мухтар и даже не Муму.   Фунька, она и есть Фунька.


   УЗБЕКИ

Тащит  узбек  на  плечах  барана.  Сосед  спрашивает:
 - Ты  куда  барана  понёс? 
-  Это  не  баран,  это  взятка.  Баран   учится    в  университете.

С представителями братского узбекского народа я впервые близко столкнулся в городе Иваново, когда поступил в 1976 году на первый курс университета. Иваново и Ташкент были городами побратимами. Кроме прочей экономической дружбы, университеты обоих городов обменивались студентами. В Иванове было открыто целое узбекское отделение. В самом университете я на узбеков внимания не обращал, так как у нас по Дубне свободно бродили дети разных народов - армяне, грузины, корейцы, вьетнамцы, венгры, чехи,  монголы  и т.д. - и я привык к мельканию экзотических лиц перед глазами. Но вот в общежитии, где нас поселили на одном этаже с узбеками, эти дети   хлопковых плантаций достали нас уже на второй день своим   диким образом жизни. Мы с утра до вечера готовились к экзаменам, делая перерывы только для походов в столовую в университет или в буфет на первом этаже общежития. А узбеки, встав с восходом солнца, выходили в своих полосатых халатах в коридор, садились на корточки вдоль стены  и,   дёргая за струны своих  деревянных  тамбуров  (типа  наших  балалаек),  начинали петь национальные песни. То же самое было днём и вечером. Как потом признался мне один из них, учиться им было  не надо, так как за учёбу профессорам  было вперёд заплачено баранами, коврами и прочими изделиями  узбекских народных  промыслов. Да и по-русски половина из них почти  не  говорила, а уж писать рефераты и курсовые работы они точно не могли.
Нас в комнате жило четверо. Трое обычных ребят и милиционер из города Нея Костромской области, мой тёзка - Александр. Он был старшим лейтенантом и чтобы получить капитана, а потом и майора, ему нужно было иметь высшее юридическое образование. Читал он медленно, не успевал подготовиться к экзамену, а тут ещё братья-узбеки день и ночь под дверью воют. Мы узбеков немного побаивались, путая их с чеченами, у которых за поясом всегда торчал кинжал, а Саша-милиционер никого не боялся и гонял их от двери каждый день. Мало того, что он работал в милиции, он был ещё почти двухметрового роста и кулаки у него были с мою голову.
Нам не повезло сразу два раза: во-первых, наша комната была первой от мужского туалета в нашем конце коридора, и узбеки, поев плова, напившись зелёного чая, справив нужду, на радостях тут же садились на корточки и продолжали свои  национальные  посиделки. (Узбечки толпились обычно в  другом  конце коридора, возле женского туалета.  В нём  мне побывать не удалось, но, наверняка, и они не знали,  как пользоваться унитазом и тоже ходили в туалет, как у себя дома в степи - за юрту или  за  угол  глинобитной  мазанки.) Через час-другой после разгона Сашей их сборищ, узбеки инстинктивно снова сползались в наш конец коридора, так  что борьба  шла с переменным успехом. И,  во-вторых, хотя они учились в университете и жили в центре России, привычки у них оставались местные - в туалете они не видели в упор писсуаров или не знали, как ими пользоваться. Встав в дверях, они поливали прямо на пол, благо, что пол был с уклоном,  и  всё стекало в сливную решётку в углу. Но запах стоял в туалете ужасный, и  его сквозняком тянуло к  нам в комнату  в  щель  под  дверью. При мне, несколько раз Саша-милиционер, застав узбеков за этим занятием, не раздумывая, ногой давал им таких  пендалей под зад,    что они отлетали к  противоположной стене. Но  особого воспитательного эффекта это не приносило. Слегка напуганные узбеки потом выставляли одного из своих на стрёме в дверях,  следить,  нет ли кого из нас на подходе  и  всё  равно делали своё  вонючее,  мокрое  дело  по-прежнему.
Узбеки все были маленького роста и очень худенькие - и парни и девушки. Ни одного толстого  не было. Был среди них  всего  один высокий и спортивный.  По утрам он бегал и занимался спортом на стадионе во дворе общежития. Наверно, знал и какие-нибудь боевые искусства восточные, но пока с нами жил Саша-милиционер, он близко не подходил и не вмешивался. Даже когда Саша хватал его земляков за шкирки  и пускал вдоль коридора подальше от нашей комнаты. Каратист  молча наблюдал за этим со стороны. Может, был трусоват, а может, ждал удобного случая, чтобы ночью всем нам сразу перерезать глотки. Взгляд его раскосых глаз мне не очень нравился, хотя я всегда в душе был интернационалистом и мог выпить водки даже с негром,   но без брудершафта.
Несмотря на то, что мы день и ночь  сидели  за  книжками, готовясь к вступительным экзаменам, всё равно оставались молодыми  и  горячими  ребятами. Некоторые из наших парней, стали ухаживать за русскими сокурсницами, уединяясь с ними по вечерам где-нибудь в темных уголках общежития, а мне неожиданно понравилась одна из узбечек - Инабат. Она была немного похожа на мою литовскую невесту из Электреная  и, разговаривая с ней, я в её лице общался с моей далёкой  полузабытой невестой. Даже имена у них были немного похожи: Инабат и Надежда. Инабат была очень скромной и застенчивой, а когда улыбалась мне, было такое ощущение, что на тебя светит ласковое узбекское солнышко. Я ей тоже нравился, она любила слушать мою безостановочную болтовню на любую тему.
 Я почему-то был уверен, что мы никогда не будем вместе и поэтому смело и открыто, ничего не боясь, говорил при всех, что готов жениться на этой восточной красавице хоть завтра и при этом тряс своим чистым, без штампа о браке паспортом. Простодушные узбеки верили мне и спрашивали, сколько баранов я готов дать за Инабат, в счёт калыма. У моей бабушки Лукерьи  в деревне было 15 своих овец  вместе  с  ягнятами, да на колхозной ферме - штук триста. Председатель был пьяница, за овцами ухаживал племянник деда - Вова Фёдоров, так  что с  золотым руном больших проблем не было, за жидкую валюту всегда можно было решить любой вопрос  в  нашей  деревне. Я  так  влюбился,  что  уже всерьёз  прикидывал, как бы подешевле доставить своих баранов в солнечный Узбекистан или хотя бы до Иванова, чтобы здесь обменять на сладкую Инабат.
Но мечты мечтами, бараны баранами, а дальше разговоров и улыбок дело не шло. Инабад была незамужней девушкой, ходила везде только с подругой, да ещё её оберегал двоюродный  старший  брат, с которым мы под конец установочной сессии крепко подружились, пили водку из  чашек, ели плов руками, он для меня играл на тамбуре, дёргая его за струны, а Инабат с подругами делала вид, что танцует. В принципе он был не против нашей с Инабат свадьбы, но для этого надо было съездить в Узбекистан показаться её родителям, а у меня не было ни денег, ни времени на это. По их строгим законам, девушкам не разрешалось даже целоваться с женихом до свадьбы. Так что я только немного подержал её за руку в присутствии подруги и брата - на этом вся наша любовь и закончилась. На следующий год наши сессии не совпали и больше я её не видел. На память осталась лишь  плохонькая черно-белая фотография, где моя Инабат улыбается  мне    доверчиво и  ласково, как  и    положено у    узбечек    улыбаться   своему будущему  хозяину  и  господину.
Лично у меня от общения с узбеками осталось больше хороших воспоминаний, чем плохих. То, что по воспитанию они и в Иванове оставались чабанами, с годами как-то забывается, зато помнится, какие они были радушные хозяева. Несколько раз меня, как русского жениха Инабат, приглашали на их посиделки, чтобы я проникся их обычаями и традициями. Уже не помню, что это было: дни рождения или отмечали сдачу экзаменов. Запомнилась сама атмосфера этих вечеров. Сидели не на полу, а вокруг стола на стульях, так как комнатки были маленькие в общежитии. За столом только мужчины - девушки стояли по углам и, улыбаясь, подавали нам кушанья. Я в первый вечер хотел посадить рядом с собой мою любимую, но её брат мне на ухо тихонько пояснил - не положено, её место за нашей спиной, она должна менять блюда, подавать воду для мытья рук и полотенца. На середину стола ставили большой поднос или таз с пловом, наложенным горой, на вершине которой было мясо. Кто быстрее ел со своей стороны, к тому мясо и сползало, и тот уже банковал - самому съесть всё мясо или угостить соседей. Рубахи все закатывали до локтя и ели, скатывая пальцами шарики из риса. Когда я поднимал правую руку ко рту, то масло текло по руке до локтя. Зелень лежала на отдельной тарелочке. В левой руке была пиала с водкой, которую держали в растопыренных пальцах, подпирая пиалу снизу. Всем пиал не хватало, и многие пили из обычных фарфоровых  чашек  или  бокалов.  Но мне, как дорогому гостю, давали самую большую пиалу. После плова, не выходя из комнаты, мыли руки в тазах, потом пили чай с лепёшками и сладостями. Под конец несколько узбеков играли на своих балалайках, остальные хлопали в ладоши, а девушки танцевали. Запьянев от водки, я чувствовал себя князем Игорем в гостях у хана Кончака, только с той разницей, что Игорю каждую ночь приводили толпу наложниц на выбор, а меня, пьяненького, под руки тащили до дверей моей комнаты. Утром мне ребята рассказывали, что я всю ночь во сне звал какую-то Инабат  и   считал  баранов.
Позднее, в середине 80-х довелось погулять на свадьбе ещё с одним узбеком. Мой дружок шофёр Сергей  женился во второй раз на медсестре Марине. Гуляли на съёмной квартире на девятом этаже. Приехала мама Сергея из Новороссийска  и  папа из Узбекистана. Они были давно разведены и лет двадцать не виделись. Папа был  маленький  толстенький узбек, с хитрыми глазками, с манерами профессионального Дон Жуана и хорошо говоривший по-русски. Одет он был в строгий чёрный костюм, красиво танцевал и ухаживал за всеми подряд,  отчего  все подруги невесты млели от него. Мне он тоже сразу понравился. На второй день он так сумел всех очаровать, что мы с девчонками решили опять женить его на маме Сергея, чтобы у того снова были родители вместе. Весь день мы сводили их вместе, заставляли пить на брудершафт и целоваться. Тётя Рая смущалась, пряталась и убегала от нас, а папа готов был жениться хоть сейчас,  увезти её в свой узбекский  колхоз на хлопковые поля то ли третьей, то ли пятой женой, и поселить в глиняной пристройке к своему саманному домику. Вот такие они узбеки. А  у  тёти  Раи  в  Новороссийске была  отдельная  двухкомнатная  квартира с прекрасным видом на залив.  К тому же  она давно дружила с отставным капитаном дальнего плавания. Тот хоть и не умел готовить настоящий  плов, зато вкусно  жарил рыбу.  Поэтому жизнь в деревне  и работа в поле с рассвета до заката её  совсем не привлекали.


ЦЕЛУЮ   РУЧКИ!

Я  к  сложным  отношеньям  не  привык.
Одна  особа,  кончившая  вуз,
Сказала  мне,  что  я  простой  мужик.
Да,  это  так,  и  этим  я  горжусь.
                Николай  Глазков

В бытность мою разведённым молодым человеком вращался я сразу в нескольких компаниях. Везде мне по-своему было интересно, и в каждой компании у меня был свой имидж. В одной я был интеллигентом в очках, знатоком книг и интересных фактов из жизни писателей и артистов, в другой - закоренелым ловеласом, не пропускающим ни одной юбки, с которым даже на десять минут опасно оставить свою жену, а в третьей - шутом гороховым. Там я и отдыхал душой от всех мерзостей тогдашней жизни, со всеми её парткомами, горкомами, комиссиями по борьбе с пьянством и т.п. Появлялся я в той компании редко, но успевал за вечер натворить столько, что при случайных встречах в городе девчонки  только и спрашивали: "- Куда ты пропал? Когда ещё придёшь? Так скучно без тебя..." Меня  ценили за  то, что я не давал никому скучать. В каждый свой приход я непременно придумывал что-то новенькое, выбирал себе жертву из девчонок и доводил её почти до истерики. Иногда меня со смехом выгоняли, но бить не били. Может, чувствовали, что под маской клоуна скрывается нежная, ранимая душа, а, может, просто боялись, что если отлупят, то больше не приду их веселить. А в нашем городе ни цирка, ни театра нет.
Компания эта состояла из молодых медсестёр городской больницы и их женихов, один из которых был моим другом. Он и привёл меня в этот малинник, пообещав, что там можно найти невесту на любой вкус. Собирались мы обычно или у них в общежитии, или в трёхкомнатной квартире моего друга, который снимал её несколько лет подряд. Сначала все были холостяками и разведёнными, чему очень радовались. Но к началу описываемых событий мой дружок женился на одной из медсестёр, а трое других стояли на пороге этого важного события, никак не решаясь сделать последний шаг. Хотя у двоих  потенциальных невест уже пузо на лоб лезло, как говорят в нашей деревне про такие ситуации.
И вот, когда девчат из этой компании женихи стали растаскивать в разные стороны, было принято мудрое решение собраться и посидеть напоследок всем вместе. Посиделки подгадали к празднику 8 марта. Наверно, из жалости к  выходящим  замуж   бывшим  девочкам.
Кроме женского праздника попутно отмечали и ещё одно грустное событие - отъезд одной из девчонок на постоянное жительство к жениху в Москву. Её все жалели и долго отговаривали, но она всё-таки решилась. Жалели по двум причинам: во-первых, уезжала насовсем в маленькую комнатку в коммуналке на окраине Москвы, а во-вторых, жених был  немного  чудной, и никому, кроме неё, не нравился. Мало того, что он был на 15 лет её старше, дважды разведённый, алиментщик, он ещё и не очень дружил с головой, как говорил о нём мой дружок. Было у него много странностей и причуд. Внешний вид  тоже был не ахти: редкая пучками бородка, торчащие в разные стороны волосы, криво сидящие очки, мятые брюки и пиджак.  Типичный  физик-шизик, но с очень большими запросами. За столом он корчил из себя крутого парня, пил только стоя,  горизонтально  выставив локоть и оттопырив мизинец.  И   при этом  всегда кричал: "- Князья пьют стоя!" На князя он был похож так же, как муха на вертолёт, но почётная кличка "князь" приклеилась к нему намертво. До этого застолья я слышал десятки историй о нём, но видел мельком всего два раза и оба зимой. Он приезжал из Москвы в страшные морозы в осенней курточке, в потёртой замшевой шапке с опущенными ушами и кожаным козырьком, стоял в коридоре, дул на красные, замёрзшие руки и шмыгал сопливым носом. Звали его Валерой, но девчонки за глаза называли его на французский манер - Валеро. Или ещё смешнее - князь Валеро. При нём старались особо не шутить, так как он был очень вспыльчивый и обидчивый. А я  этого  не  знал  или  не  обратил  внимания  на  предупреждения  девчонок.
Как раз в это время у меня появилась новая причуда в общении с прекрасным полом. В одном кино про дореволюционную жизнь я увидел, как на балах кавалеры целуют дамам ручки.  И  так мне это дело понравилось, что я тоже, во всех трёх компаниях стал лобызать женские ручки. Разница была в том, что в кино ручки были в белых перчатках по локоть, а далее до самых плеч обнажённые и, целуя их всё выше и выше, особо наглые гусары, в конце концов, упирались носом в декольте, обнажавшее почти всю грудь. А мне приходилось целовать только тыльные стороны ладошек и запястья, редко локоточки и добирался я до белых девичьих плеч только тогда, когда начинал дурачиться, со смехом задирая  рукава халата или платья.
Наверно, в то время я был единственным мужчиной в  нашем городе, кто на людях целовал дамам ручки. По крайней мере, соперников в этом деле я нигде не видел - ни на танцах и  вечерах отдыха, ни в ресторанах  или  выездах  на  природу. Мужчины в то время даже не вставали, когда в комнату входила женщина. Из-за такого массового невнимания к прекрасному полу, молодым женщинам, и особенно девушкам, мои шаловливые поцелуйчики   очень нравились. Поэтому и отказов я  практически  не знал. После приветствия и комплиментов в адрес красавицы, я говорил дежурную фразу: "- Позвольте вашу ручку!" Протягивал свою, щёлкал каблуками, как будто на мне были сапоги со шпорами, наклонял голову и ждал. Обычно, женщина смущалась и, чтобы не выглядеть в глазах окружающих невоспитанной, робко протягивала мне свою руку. А дальше дело техники. Если она была мне незнакома или, не дай Бог, пришла с женихом или мужем, то я ограничивался точечным братским поцелуем и, осыпая её комплиментами, отходил от греха подальше.
 Если понравившаяся мне женщина была одна или с подругами, то я целовал её ручки долго и смачно, повторяя свою просьбу несколько раз и поднимаясь по обнажённой руке всё выше и выше. Такая игра нравилась обоим. Это, конечно, не страстные поцелуи взасос  где-нибудь в тёмном углу или под лестницей, но даже такие невинные шалости сближали, и весь вечер потом мы улыбались друг другу, как старые добрые друзья. А при следующей встрече, даже без слов, при одном моём приближении дама непроизвольно уже протягивала свою руку для поцелуя. Вот таким простым, дедовским способом я и завоёвывал  внимание  дам  в то время.
        На фоне   грубых   и   некультурных   мужиков,  ругающихся   матом   и курящих в присутствии женщин, моя эта утончённость, интеллигентность внешнего вида и поведения, а иногда и гусарский нахрап, особенно резали глаз.
Но в компании медсестёр я эту игру превращал в фарс. Входил в комнату, говорил всем сразу: "- Здравствуйте вам! Целую ручки!" И шёл по кругу,  каждой  целуя ручки так, как она этого заслуживала: тем, кого уважал и боялся - скромно; тем, кто мне нравился - долго и страстно, томно вздыхая и закатывая глаза; а тем, с которыми я обычно шутил и просто баловался - с громким чмоканием, с покусыванием за мягкие места и с громкими стонами, как при бурной страсти. Все кто наблюдал со стороны этот мой ритуал приветствия, покатывались со смеху. Часто приходили в гости новенькие девчонки, которые меня не знали, стеснялись или не хотели, чтобы я к ним прикасался после всех. Тогда начиналась погоня - мы всей толпой бегали за ними по комнатам, пока не поймаем и пока я не завладею их белыми тонкими ручками. Иногда другие ребята, когда меня не было, тоже пытались повторить такие поцелуйчики, но так  искренне   и непринуждённо, как у меня, ни у кого не получалось. Так что это было только моё  изобретение,  как  сейчас  говорят - ноу-хау или бренд.
И снова про то прощальное застолье. Сижу, как в малиннике. На одного парня приходится по три девчонки. Рядом родные, давно знакомые лица, обстановка домашняя, тёплая. Все тосты звучат только про прекрасных подруг, сидящих рядом - праздник-то женский, а не день шахтёра или танкиста. Я тоже сыплю комплиментами направо и налево, целую ручки всем, до кого могу дотянуться за столом - держу марку. Рядом со мной, совершенно случайно, посадили невесту князя Валеро - скромную, тихую, симпатичную Наташу. Сам князь, как обычно, опоздал с электрички и пока, до следующего перекура, сидит у двери, напротив нас. Пьём, наверно, пятнадцатый тост всё за них - за милых, дорогих, ласковых... Научившись у небритого "князя", ребята все пьют стоя, потом дружно кричим "Ура!" незамужним и "Горько!" тем, кто успел заказать и даже примерить белое свадебное платье. В порыве общей радости, как тут не поцеловать с чувством пухленькие ручки приятной соседки. Целую долго и с удовольствием. Она хохочет довольная и слегка меня отталкивает, мол, не увлекайся сильно. Я  запьянел, в голове шумит, в глазах всё плавает, но чувствую себя готовым  совершить ещё не    один подвиг ради них, таких красивых  и   сладких...
И вдруг меня кто-то хватает за грудь и тащит через стол к себе. Скатерть сбилась, попадали бутылки, девчонки закричали. Cфокусировал  свой туманный взгляд  на  хулигане, а это сам Валеро трясёт меня как грушу, орёт что-то, брызгая слюной. А я ещё весь в празднике, в благодушном настроении и не пойму, что случилось. Но когда он отпустил одну руку и стал кулаком другой махать у моего лица, до меня дошло, что сейчас будет драка и вся закуска окажется под столом. Сразу почувствовал себя голодным и пожалел, что много болтал языком и так мало успел съесть, а для  хорошей драки понадобятся  силы. Почему-то в этот момент подумал не о себе, а об испорченном праздничном столе, который  с любовью украсили девчонки. Для меня, одинокого холостяка,  такой стол был редкостью, так как питался я в основном по рабочим столовым, где деликатесов не бывает. К тому же, я как сидел со стопкой водки в правой руке, так с ней и стоял, пока меня Валеро тряс, а я пытался её не расплескать  и  левой  рукой  отпихивал его.
Этот москвич Валеро оказался не столько кулачным бойцом, сколько любителем психических атак. Минут через пять мне удалось поставить стопку на стол и мы сцепились уже посреди комнаты. Я бить его не хотел и только отпихивал руками налетающего на меня жениха Наташи, а он продолжал орать, угрожать мне, душил за галстук и рвал пуговицы на рубахе. Короче, он прекрасно видел и  понимал, что я сильнее его, выше на целую голову, плечи у меня шире и кулаки больше, поэтому он работал на публику, гнал волну, шумел и ждал, пока ребята начнут его оттаскивать от меня. Как потом мне рассказали, это была его обычная манера поведения в компаниях - затеять ссору, получить по морде,  и потом сидеть с обиженным видом в углу, пока все на цыпочках бегают вокруг него и  шёпотом просят прощения.
Друзья и девчонки, конечно, растащили нас по разным комнатам  и  как  могли, успокаивали обоих. Меня обнимали и прикрывали своими телами от буяна сразу три симпатизирующих мне  красавицы, гладили меня, поправляли галстук, собрали все пуговицы от рубашки с пола, обещали пришить попозже. Я   сразу  готов был  помириться и обиды на этого идиота не держал, мне жалко было девчонок и их испорченный праздник. А он из своей комнаты продолжал орать, что передумал жениться на Наташе, потому что ему такая жена не нужна, которая обнимается и целуется при нём с другими мужиками. И рвётся оттуда, чтобы убить нас обоих. Хотя его уже никто и не держит, из комнаты он не выбегает, но продолжает громко  ругаться. Ребята на всякий случай стоят в коридоре между нами, вдруг у него сегодня вместо одноактной пьесы запланирована двухактная и он опять бросится на кого-нибудь  и  покусает.
Наташа в самом начале потасовки попыталась успокоить его, но получила увесистую затрещину за свою измену и долго рыдала в голос на кухне. Подруги по очереди успокаивали её. Позже,  через несколько лет, я понял всю хитрость поведения Валеро - он выбрал себе в невесты самую тихую и безответную девушку, ещё до свадьбы приучил будущую жену бояться его и во всём беспрекословно слушаться. Молодец,  сразу подмял её под себя, и потом стоило ему только цыкнуть, как жена становилась шёлковой. Чисто по-мусульмански. А мы, простые русские мужики, всё надеемся на авось, да небось, поэтому так много разводов,   драк и заказных убийств одного  супруга  другим.
Праздник был безнадёжно испорчен. Радовались только двое любителей выпить. Они под шумок, пока все бегали, присели в уголке за столом и так набрались, что даже петь не могли. Некоторые гости начали одеваться в коридоре, чтобы улизнуть потихоньку, пока дело   не   дошло   до     ножей,   но  бдительные   хозяйки   всех  завернули и опять усадили за стол. Потом вывели нас с Валеро, держа с двух сторон за руки, чтобы мы не вздумали опять сцепиться. Мы молча пожали друг другу руки и уселись на разных концах стола. Будущую жену Наташу посадили строго между нами, чтобы никто из нас не мог до неё дотянуться: Валеро с очередными оплеухами  и  затрещинами,  а  я - со своими  поцелуями  в  ручки  и  прочие  места.
Окончание прекрасного весеннего праздника в нашей интерпретации теперь сильно напоминало поминки. Все говорили вполголоса, анекдотов не рассказывали и песен под гитару не пели. А если кто ненароком, по забывчивости, начинал хохотать в голос, на него тут же шикали и с опаской смотрели в сторону вспыльчивого "князя" - какова его реакция, не запустит ли тарелкой в лоб насмешнику. Боялись, потому что любой беспричинный смех мог быть воспринят рогатым женихом (которого он сам из себя и сделал), как очередное  издевательство над его оскорблённым мужским достоинством.
Больше в этот день  я ручки не целовал. А позднее стал замечать, что медсестры  при виде меня начинали как-то неестественно суетиться и прятать руки за спину. Так постепенно  и забылась эта гусарская привычка. В других компаниях я тоже перестал целовать ручки. А потом к власти пришли Горбачёв с Ельциным, страна покатилась в пропасть, и большинству женщин стало не до галантных поцелуев. Когда по полгода не платили зарплату,  и нечем было кормить голодных детей, то лезть со старомодными поцелуями к обозлённым на жизнь женщинам не стоило, можно  было  получить и  в  ухо.
Сейчас жизнь стала налаживаться, но  изменились сами девушки и женщины. Они почему-то уверены, что после страстного целования ручек, кавалер обязан повести даму в ресторан, купить ей дорогой подарок, свозить отдохнуть за границу или на море. Иначе в ответ на очередное лобызание ручки услышит ехидное хмыканье и поймает презрительный взгляд, который бросают красивые и успешные дамы на нищих неудачников, не умеющих  ловить  рыбку  в    мутной   воде.
А тургеневские девушки с добрыми глазами и нежными белыми ручками стали встречаться в наших компаниях всё реже и реже.
Даже страшно представить, чем это всё может закончиться. Женщины рвутся к власти, а мужики становятся вялыми и беспомощными. Один из вариантов развития событий предсказал поэт Константин Ефетов:
Эмансипация  -  вот  путь  забыть  все  драмы,
Чтоб  в  отношениях  -  ни  облачка,  ни  тучки.
Добившись  равенства  во  всём,  однажды  дамы
Получат  право  целовать  мужчинам  ручки.
                1990-е годы.


      ШАГАНЭ

Мы  были  тощие  повесы,
Ходили  в  свитерах  заношенных,
И  самолучшие  принцессы
Валялись  с  нами  на  горошинах.
                Игорь  Губерман

Не знаю, была ли у Есенина любимая по имени Шаганэ или он её только выдумал, глядя на горы в сторону Персии. Пусть над этим ломают головы биографы поэта. А я горд тем, что у меня  была своя Шаганэ, ничуть не хуже, чем у Сергея Александровича и я ей тоже посвящал стихи, не спал из-за неё ночами, сколько адских мук принял, пока жизнь не развела нас, как в море корабли.
Конечно, Шаганэ её звали только подружки по техникуму, да я, а в жизни она была Мариной Шагиной. Но в моей памяти она осталась только как Шаганэ.  Настоящая южная красавица - стройная, с соблазнительной фигуркой, темноволосая, со жгучими чёрными глазами, озорно блестящими из-под длинных, загнутых ресниц. Я влюбился в неё с первого взгляда. Да и сама природа способствовала тогда этому.
Дело было в сентябре 1971 года. Как обычно осенью началась битва за урожай, и весь  Конаковский техникум вывезли на уборку картошки и прочих овощей. Наша группа в 30 человек состояла из одних парней и жила в двух деревенских заброшенных домах в Юренево. Рядом в деревнях жили другие группы, но мы, для адаптации к сельской жизни, сначала бегали только в местный клуб, где прятались по углам лишь несколько  девчонок. А у нас были ребята почти со всего Союза: из Череповца, Туапсе, Вышнего Волочка, Тулы, с Урала, с Украины. И вот через неделю, когда мы совсем одичали без женского общества, наш бригадир, сам из параллельной группы, принес радостную весть - в соседних деревнях  студентки   умирают от скуки. Мало того, они тоже ночуют в отдельных избах и спят одетые вперемежку с парнями на полу на матрасах. Мы, бывшие школьные комсомольцы и активисты, отказывались ему   верить, это было круче всех наших самых смелых фантазий. Сразу же на стихийном собрании группы было принято решение - пойти и посмотреть своими глазами, так ли это на самом деле.
За эту неделю среди нас появилось несколько ярких лидеров в разных направлениях деятельности. Одним из них  стал я. Без меня не обходилось ни одно наше мероприятие - будь то рядовая выпивка, дикое орание песен ночью под окнами спящих колхозников или  набеги  в сады за яблоками. Ребята даже придумали мне уважительную кличку - Батя. То есть я за всё в ответе и всегда на всё готов. Как позднее  батяня-комбат  у  Николая  Расторгуева  в  песне.
Поэтому я первый бросил клич в массы - мужики мы или нет, пора показать прекрасной половине, которую мы толком не успели даже разглядеть за три дня занятий перед картошкой, кто есть кто в этом провинциальном техникуме. Особую гордость нам придавало то, что наша группа была экспериментальной, впервые в истории техникума нас освободили от службы в армии на весь период учебы. Другие группы были смешанные: и парни, и девчонки, и те, кто отслужил в армии, и молодые, после восьми классов. А мы  и в официальных документах значились, как  спецгруппа.  Звучало  очень  солидно. Даже тогда, когда наш бригадир Валентин Попов в семь утра орал нам: “ - Спецгруппа! Подъём! Вы будете вставать или нет?  Бездельники  и  лодыри!  Подъём,  мать вашу!!!”
Для начала со мной вызвались идти шесть добровольцев. Трое самых отъявленных ловеласов, изводившие всех по вечерам рассказами о своих любовных похождениях, на 90 процентов, наверняка, тут же ими и придуманными.  И трое скромных с виду маменьких сынков, вырвавшихся, наконец-то, на свободу  и мечтавших дорваться до дармового женского тела, которого, по слухам, там было много. Их всех и повел я на встречу с неизведанным. Пришли мы как раз в разгар танцев в клубе, так что все потенциальные невесты предстали перед нами во всей красе.
Земляки и знакомые ребята быстренько дали нам необходимые сведения о каждой из танцующих или о стоящих у стенки красоток. С непривычки, глаза разбегались в разные стороны и не могли никак остановиться ни на одной из девчонок. После ежедневного мелькания перед глазами тридцати небритых рож (мы все отращивали бороды для солидности), смотреть на эти ангельские личики было верхом блаженства. А больше смотреть было не на что, так как из-за холодной погоды все девчата были в фуфайках, толстых куртках, в брюках и в сапогах - не май месяц все-таки. Вокруг клуба, в деревне и на дорогах была сплошь жидкая глина,  пропитанная ежедневными сентябрьскими дождями. Поэтому и танцевали все  в резиновых сапогах.
Пока мои ребята приходили в себя и привыкали к женскому обществу, я, мучимый каким-то неясным предчувствием, вышел на крыльцо покурить. И сразу же был ранен проказником Купидоном прямо в сердце. Там стояла, только что подошедшая компания, в которой были мои земляки, представившие меня остальным: “ - А это тот самый, знаменитый Батя!” Оказывается, ещё днем, наш бригадир успел здесь всем рассказать о моих подвигах, сделав меня героем в глазах скучающих в этой глуши девчонок. Он даже постращал их, мол, подождите, доберётся наш Батя и до вас - устроит вам тут весёленькую жизнь, как мне там, в Юренево. Поэтому все с любопытством стали разглядывать меня. А я, почувствовав, как зачесались лопатки, верный признак того, что режутся крылья, начал разбег для очередного взлета. Правда, для полного куража не хватало пару фужеров шампанского, сабли и канделябра со свечами. Но молодость есть молодость - она берёт своё не одним, так другим. Наклонив голову и щелкнув по-гусарски резиновыми сапогами 43 размера, я стал целовать ручки всем присутствующим девушкам. И вдруг слышу, как самую красивую из них подруги называют чудным именем - Шаганэ. Меня сразу поразили её огромные чёрные глазищи, а, услышав, как её зовут, я понял, что погиб. С этой минуты для меня всё отошло на второй план, кроме одного желания - не упускать из вида эту красоту, быть всегда рядом с ней.  До  этого  я уже два раза влюблялся с первого взгляда и по опыту знал - старая жизнь закончилась, началась новая. До тех пор, пока меня не бросят или я сам не влюблюсь в ещё более красивую. Народная мудрость на эту тему гласит, что чужая невеста всегда красивее. А баловники французы  еще  и  добавляют:   C’est  la vie.
Всё своё обаяние и  почерпнутые из книг знания  я бросил на покорение знойной красавицы. План мой был  прост, как оглобля, но действовал всегда безотказно. Всю ночь я не отходил от Шаганэ ни на шаг, заливался  соловьем,   твердо  помня,   что  кто-то  из мудрецов изрек:  женщина любит ушами. Под утро, глядя в её сияющие  глаза, я безошибочно в них читал, что она тоже без меня жить не может. Ей теперь всю жизнь будет не хватать моих шуток, рассказов и прочих причуд,  которые в эту ночь  обрушились  на неё. Я отлично понимал, что сейчас творится в её душе - она была   сражена наповал моим суворовским натиском. На бледном фоне её  бывших поселковых  ухажёров, я смотрелся как барон  Мюнхгаузен, Аркадий Райкин и  Тарапунька со Штепселем, вместе взятые.
До рассвета мы простояли обнявшись на крыльце клуба. Почти все давно спали, изредка только где-нибудь захихикает смешливая студентка - и опять тишина. Наговорившись, накурившись и нацеловавшись до одури, мы еле-еле отлипли друг от друга и разошлись в разные стороны выполнять свой долг перед Родиной на Богом забытых колхозных полях, тогда ещё Калининской области. Для нас теперь самым страшным испытанием стала разлука до следующего вечера. От такой ужасной жизненной несправедливости хотелось завыть  по-волчьи и покусать  кого-нибудь.
Днём у себя на поле, мы, семеро лазутчиков в соседнюю деревню, были в центре внимания всей группы, расписывая в цветных  красках наши похождения и прелести молодых студенток, которые, по нашим словам, чуть не на коленях умоляли нас привести им ещё свежих женихов, так как свои давно надоели за время учёбы. Не ходившие с нами, от таких рассказов начинали тяжело дышать, глотали слюну и чуть не кусали себе локти, от мысли, что так лопухнулись вчера и теперь  на всех красавиц не хватит. Не мудрено, что вечером, сразу после ужина, они, как молодые жеребцы, бегали и стучали копытами, требуя вести их скорее туда, где умирают со скуки их будущие невесты. Во второй вечер, я вёл за собой  больше двадцати своих друзей, жаждущих  романтических  приключений.
А для меня спокойная жизнь с этого дня закончилась. Если раньше я хотел всё время есть, то теперь главной моей целью на работе был поиск укромного местечка, где можно было бы прикорнуть в тепле и подремать, чтобы к вечеру быть в форме и бежать в Верханово, навстречу с моей Шаганэ. Ей было немного легче, так как по ночам она часто дремала,  положив голову мне на плечо или на грудь, когда я гладил её  и рассказывал  очередную байку. Нам казалось, что счастливее  нас  нет никого  вокруг.
Как один миг пролетели два месяца в ударном труде днём и любовном угаре по ночам. Вернувшись в Конаково, мы стали видеться почему-то всё реже и реже. Вроде бы и рядом были, но наедине посидеть не получалось: днём на уроках, вечером у неё подруги в комнате, у меня - мои орлы, на улице стало холодно и в 23-00 закрывали все двери в общежитии. Строгости в то время были большие, вплоть до лишения стипендии и отчисления из техникума. Да и стеснялись мы друг друга при свете, наверно, от того, что наша любовь началась и продолжалась всё больше в темноте, по ночам. Так  незаметно  и  растаяла  она,  как  Снегурочка  на  солнце.
На следующую осень группу Шаганэ загнали  в какой-то медвежий угол, и нам пришлось  из  Юренева бегать  в  Верханово  уже  к  другим  девчонкам.


МИСС   ФИЛФАКА


    Задолго до официальных телешоу с красавицами в СССР, мы у себя на филологическом факультете ещё в 1976 - 1982 годах регулярно проводили конкурсы красоты. Иначе и быть не могло, потому что, вращаясь среди стольких красивых девушек и женщин, собранных в одном месте, невозможно остаться холодным посторонним наблюдателем. Но руководство кафедры и прочих чиновников нашего Ивановского государственного университета мы старались не волновать своим подражанием загнивающему Западу. Всё было келейно, по-семейному, без слёз и истерик, а само итоговое  награждение  проводилось  после лекций  в одной из пустых аудиторий.
Нас, мужчин, на заочном отделении было всего четверо. Естественно, мы  все и вошли в компетентное и неподкупное жюри. Против этого никто не мог ничего возразить, так как сам конкурс проходил в глубочайшей тайне. Претендентки лишь смутно о чём-то догадывались, видя наше повышенное  к себе внимание.  А  в это время все их достоинства  придирчиво изучались опытными специалистами, по разным номинациям: во время лекций и семинаров (разговорный жанр, костюм, эффектные  позы), в столовой  и в буфете (правила этикета), при беготне по длинным коридорам и лестницам (походка, фигура), после экзаменов и зачётов (умение пить,  курить и поддержать разговор в компании)  и  вообще  везде, где они  мелькали  перед    глазами.
Сокурсниц наших было в десять раз больше – почти пятьдесят. Но  реальных соискательниц титула красавицы набиралось всегда не больше десяти. Из них половина была уже замужем и имела детей, что противоречило самому названию конкурса, но мы, будучи джентльменами, всё-таки оставляли им шанс пробиться к короне. Кроме того, на дневном отделении филфака и у соседей (историков и юристов), тоже было много знойных красавиц, которые украсили бы собой любой конкурс, но так широко размахнуться у нас не хватало ни времени, ни денег. Хотя иногда мы увлекались и чужими красавицами, но чисто в личных интересах и в  свободное от проведения  конкурса  время.
За те несколько лет, что мы проводили наш конкурс, в финал выходили обычно одни и те же  участницы. Одна поступившая вместе с нами и несколько  красавиц, перешедших  к  нам с дневного факультета.
Та, что дрожала вместе с нами на вступительных экзаменах, была местной, ивановской. Но она выделялась в толпе ткачих на улице так же, как двухметровый негр, идущий по улицам Пекина, среди китайцев. Была она очень яркая, эффектная брюнетка и сразу бросалась в глаза всеми своими статями: одинаково пышными формами  спереди и   сзади, и такой играющей походкой, что даже головы вечно голодных и замученных зубрёжкой студентов, непроизвольно поворачивались в её сторону. В ней удачно сочетались совершенно два разных типа женщин - рубенсовская томная красавица и взрывная испанская Кармен с огромными зовущими глазами. Курила она только дорогие иностранные сигареты  и  откликалась на  имя  Нинель. Если  кто-то,  забывшись, при  всех называл её просто Ниной, она обиженно надувала пухлые губки и отходила в сторонку, как будто тут плохо пахло или ругались матом. Меня она  вгоняла в краску своими глупыми вопросами про каких-то зарубежных модерновых писателей: “- А ты не читал такого-то? А этого? А  того?” Она не работала, где-то лишь числилась для справки в университет и мучилась от безделья целыми днями. В отличие от неё,  мне  не хватало времени даже классику бегло пролистать перед экзаменами, не говоря уже обо всей дополнительной литературе, тоже входящей в программу и в билеты на экзаменах. К тому же я всегда был патриотом своей страны и в те годы  тащился от “Вечного зова” и “Теней, исчезающих в полдень”.
Модная Нинель всегда держала в руках очередной номер “Иностранной литературы” и надоедала всем со своими “ахами” и “охами” о том, какой душка-писатель там  напечатан. Вот за все эти её достоинства она и стала нашей первой королевой красоты. Мы купили цветы, несколько бутылок крепкого красненького, хороших сигарет и после лекций, в одной из пустых аудиторий,  провозгласили Нинель первой Мисс Филфака. Как и положено, одели ей на голову корону из фольги, вручили диплом, удостоверяющий это почётное звание, с подписями всех членов жюри и с нарисованной симпатичной женской головкой. Нинель была очень тронута, со всеми нами от души целовалась и пила краснину из гранёного стакана, интеллигентно оттопырив мизинчик. Домой она шла походкой настоящей королевы в сопровождении четырёх её почитателей, открыто любовавшихся её прелестями, сыпавшими комплименты в  её адрес  и   мечтавших    соблазнить  это  чудо  местной  природы.
Что интересно, все  наши “мисс филфака” были из семей военных и, если не врали, то у всех папы были полковниками. Наверно, это просто случайное совпадение, но с нами оно сыграло злую шутку. Они вращались в совершенно другом обществе и поэтому нас, бедных и зачуханных заочников,  в вечно не глаженных брюках и мятых рубашках,  не воспринимали ни как потенциальных женихов, ни как временных любовников. Видимо, только этим и объясняется то, что мы все четверо, как ни старались, так и не смогли соблазнить ни одну из наших избранниц. По крайней мере,   лично я не могу похвастаться   этим.
К тому же, трое из нас были уже женаты. Я вообще был молодожён - женился через год после поступления. Лёха Калюжный (по кличке “Никому не нужный”), жил в пригороде Иванова и в то время то сходился, то расходился со своей второй женой Люсьен, которая не хотела от него иметь детей, так как он был неуправляемый, особенно когда хорошо выпьет. В такие моменты он бил себя кулаком в грудь и гордо кричал: “- Я - гонщик! У меня группа крови в правах!” Это было похоже на правду, потому что  каждый год он что-нибудь себе ломал - то ребро, то ногу, и очень гордился многочисленными шрамами на теле. Когда он с ветерком катал меня на своей красной “Яве” по окрестностям Иванова, я мысленно составлял текст завещания в пользу дочери и жалел только  об одном, что не успел его заверить раньше у нотариуса.
Третий наш почётный академик, Серёга Лаврентьев, был самым старым из нас и работал журналистом местной газеты в городке Мантурово Костромской области. Лицом, фамилией и поведением он сильно смахивал на Лаврентия Берию - такой же лобище,   очёчки, маленькие, глубоко посаженные  глазки и  коварный характер. Это был тихий, такой  ползучий  сексуальный  маньяк. Когда мы ещё  только поступали и жили в общежитии,  то  девчата уже тогда прятались от него за нашими спинами во время всех сабантуев. Чуть-чуть выпив, он западал на любую женщину, находившуюся в пределах его видимости  и досягаемости. Как лунатик, со стеклянными глазами, плавными движениями он брал её за руку, начинал гладить, мять-обнимать, оттеснял куда-нибудь в уголок и там уже начинал наглеть и домогаться. Девчонки боялись его как огня. Ради смеха, все наши парни, сговорившись, выходили в коридор, будто покурить, оставляя Серого одного на пять-шесть красоток и, через десять минут, они все по очереди с  визгом выскакивали из комнаты, поправляя на себе одежду. Кстати, потом он жил всегда отдельно от нас, снимая комнаты у разных соломенных вдовушек, которых в Иванове было полно. Мы каждый год просили его привезти и показать нам фото своей жены, чтобы хоть поглядеть на ту бедняжку, которая спит рядом с таким монстром. Но он даже от нас скрывал все нюансы своей личной жизни и все концы прятал в воду.  Так  наше любопытство  и осталось неудовлетворённым.
Четвёртый член нашего жюри - Валерка Комаров, был самый молодой из нас и являлся полной нашей противоположностью. Ему не очень везло с невестами,  и он строил из себя такого прожжённого повесу и закоренелого холостяка, хотя работал, можно сказать, в малиннике - физруком в ПТУ. По вечерам  он любил нам рассказывать, как провинившихся пэтэушниц оставлял после уроков и отрабатывал с ними на мягких матах отдельные физкультурные упражнения. Это у него называлось: “сдача зачёта”. В отличие от нас троих: высоких, стройных и черноволосых, он был маленький, кругленький, вечный такой хохотун с гривой рыжих волос, завивавшихся в колечки. Лёха с Серёгой его не любили за плебейские провинциальные манеры  и  жизнерадостное  восприятие жизни - даже в лютый мороз и в дождь Валерка  всегда улыбался, напевал что-то себе под нос и был готов заниматься при любом шуме  и  в  любой обстановке. За красные щёки и невинный детский взгляд, Лёха звал его не иначе как “Митя Иванов”, что по ивановским меркам должно было означать высшую степень приближения к простому народу, то есть, если по сказочно-научному, эдакий Иванушка-дурачок. Сам Леха был сторонник гусарского образа жизни, писал стихи, подражая своему кумиру Денису Давыдову, и с чувством читал их нам,  где только мог, даже за столиком в ресторане. А я с Валеркой  сразу  как-то сдружился, так мы все шесть лет учёбы и прожили  вместе на частных квартирах, где он был незаменимым кашеваром и задушевным собеседником. В одну из зимних сессий  мы  с ним сняли даже целый частный дом на двоих,  где  он утром  и  вечером топил печь. Той зимой  он нас всех чуть не отравил угарным газом, когда мы весело отмечали сдачу очередного трудного экзамена. Мы  трое отлёживались несколько дней с дикой головной болью, а Валерка, как ни в чём не бывало, бегал на лекции, по магазинам  и  в аптеку. Его не брала ни одна зараза. Единственное, чем он иногда доставал меня до печёнок, это своим милым заиканием, когда начинал пересказывать длинные и скучные литературные произведения. Тут бы и мёртвый не выдержал. Зато на экзаменах это был его фирменный конёк. Волнуясь, он начинал от натуги трясти головой, и так  мекать и  бекать,  что  преподаватель тут же останавливал его, махал руками  и,  похлопывая по плечу, успокаивал: “- Хватит! Хватит! Вижу, голубчик,  вы  прекрасно знаете материал. Давайте вашу зачётку!”  И ставили ему одни  пятёрки. Мы все (даже многие наши девчата) его за это тихо ненавидели, так как нам приходилось отдуваться по полной программе даже ради позорных  троек, а  иногда  и  пересдавать по несколько раз одно и тоже.
Но, несмотря на все наши различия в происхождении и воспитании, у нас было много общего в то весёлое время - мы были молоды, любили вкусно поесть и выпить, бегали за красивыми девушками, были переполнены до краёв  замыслами и мечтами.
Поэтому второй королевой красоты по праву стала Дженни. Она жила в Москве и само слово “москвичка” на троих провинциальных членов жюри действовало завораживающе. Они все мечтали хоть на время попасть в Москву, чтобы очутиться в самом центре культуры, науки, власти, среди красивых женщин и умных людей. А я тогда работал в снабжении и каждую неделю мотался в Москву по делам.  Свободного времени оставалось много для посещения музеев, выставок и даже магазинов. Столица меня ничем удивить не могла, и мне лично было всё равно, откуда приехала наша красавица, лишь бы она радовала глаз и душу своими прелестями. В этом смысле я был более строгий и беспристрастный судья, чем остальные. Но и моё сердце дрогнуло и сладко заныло при более близком общении с этим русским чудом. Дженни была плотненькая, несколько полноватая  шатенка, с очень интеллигентными манерами и тихим грудным голосом, от которого всё обмирало внутри и начинало приятно дрожать и вибрировать. Её можно было слушать бесконечно, этот голос завораживал и уводил в такие сладкие дали, из которых очень не хотелось возвращаться в нашу скучную действительность. В те годы мы ещё не знали, что такое секс по телефону, но воздействие на нас её голос оказывал почти такое же - стоило только на секунду нечаянно закрыть глаза. Ко всему прочему, она была ещё и умная: её толковые объяснения стирали любые белые пятна в наших спешно нахватанных из разных источников отрывочных знаниях. Личико у неё было, как у кустодиевских купчих на картинах: круглое, всегда свежее, как спелый персик и очень нежное при прикосновении. (Мы с радостью и подолгу целовали её, поздравляя со званием “Мисс филфака”.) Но в отличие от купчих, её лицо изнутри светилось интеллектом. В её присутствии казалось кощунством не то что ругаться матом, а даже говорить громко. Когда она одаривала кого-нибудь из нас улыбкой, это был праздник на весь день. Уже засыпая, ворочаясь в темноте и слушая задорный Валеркин храп, я вновь и вновь вспоминал пухлые губки Дженни, её бездонные голубые глаза, пышную грудь под прозрачной блузкой, белые сдобные плечи... А вообще-то, про всё то, чем её не скупясь одарила природа, перед сном лучше было не вспоминать. Не давала спать и обида пополам с чёрной завистью - почему такая шикарная женщина опять достанется какому-то солдафону, а не нам, высоколобым филологам, знающим подлинную цену и меткому слову, и настоящей женской красоте. Эта умница Дженни, чтобы пресечь в зародыше наши к ней приставания, часто повторяла нам, что любит только военных и мужа искать будет среди этих сильных и смелых людей. У неё была романтическая натура дочки полковника, и она была так далека от суровой прозы жизни, как мы   от Нобелевской премии по  литературе. Поэтому я с Лёхой втихаря хихикал после таких её слов и вспоминал, как обмывая в ресторанах экзамены, встречи  и  расставания, видел ивановских военных в самых разных видах: спящими на столе, под столом, на лавочке в парке и орущими матерные песни на ночных улицах города невест. Мы по-доброму жалели её за инфантильность в этом вопросе: мол,  дурёха  ты,  дурёха, мало тебе папы полковника, куда ты лезешь, наплачешься горькими слезами с этими фуражками да сапогами по дальним  гарнизонам, то  ли  дело  мы, вольные  штатские  птицы, выбирай  любого...
Жила она где-то у тёти за городом и на все наши попытки проводить её до дома, отвечала всегда одинаково - спасибо, я доберусь сама, а ко мне в гости нельзя. Видимо, у неё уже был жених и, наверно, страшно ревнивый. А потом мы как-то заметили у неё на правом пальце кольцо, и вроде бы от неё стало чуть-чуть попахивать портупеей и хорошим парадным гуталином. А может,  нам всё это только казалось от обиды, что нас так беспардонно отправили в отставку, не дав ни одного шанса в погоне за благосклонностью этой королевы, нами  же  и  возведённой  на  престол.
Третьей и самой сексапильной мисс стала Эллен. Она появилась у нас летом на четвёртом курсе. Для нас это было как удар грома среди ясного неба. Эллен была самая молодая, самая красивая, самая соблазнительная, самая зовущая, самая-самая... Жила в тот год она в Молдавии и приехала загорелая и по-цыгански раскованная. Бюстгальтер она не носила из принципа, да он ей был и не нужен, всё тело у неё было такое сочное и упругое, что просто дух захватывало, когда она шла вприпрыжку среди нас, медленно плавящихся от жаркого солнца и от исходящих от неё любовных флюидов. Юбочки у неё были все такие короткие и так обтягивали её прелести, что нам не надо было даже фантазировать, чтобы представить её раздетой. Она вся была на виду, вся нараспашку и всех нас одинаково одаривала своими белозубыми улыбками. Мы каждый день чуть не до драки выясняли, кто пойдёт её провожать. Большего счастья для нас тогда не было. Она как должное принимала от нас подарки, цветы, пила с нами шампанское в парке имени революционера Степанова - и на этом всё. Как потом оказалось, она была из той знаменитой породы женщин, которых метко прозвали “динамовками”.  Динамо она нам крутила  классно. И всё равно мы её любили больше всех из наших мисс - за молодость, за задорный смех, за компанейство, за то, что иногда разрешала зажать себя  где-нибудь  в  пустой  аудитории  или  на  лавочке  в  парке.
     Перед дипломом она появилась уже на восьмом месяце беременности и виновато отводила глаза, стесняясь  огромного живота. Но со спины она была всё так же прекрасна. Для нас тогда  не было страшнее и похабнее ругательства, чем “старший лейтенант”. Это он  лишил нас последней надежды соблазнить  её  до  окончания   университета.
На диплом она не приехала. Нянчила, видимо, маленькую копию старлея. Да и нам было уже не до конкурсов. В последний день, получив дипломы и значки, мы грустно выпили коньячку в кафе-мороженое “Айсберг”, а вечером разъехались по своим городам.
Вспоминая всю эту эпопею, навеянную нам женской красотой, я тешу себя мыслью, что наши постаревшие “мисс филфака” тоже иногда вспоминают то прекрасное время, когда мы были молоды,  красивы и беспечны. А своим детям, которые уже наверняка ростом выше  мам, они хотя бы один раз да похвастались за эти годы. Что-нибудь в таком духе: “- А знаешь, я ведь молодая тоже была очень красивая и привлекательная. В меня влюблялись все поголовно. Я даже побеждала на конкурсах красоты в университете среди студенток. У меня и диплом есть, вот посмотри...” И она с улыбкой и тихой грустью будет разглядывать наши подписи, удостоверяющие  её  былую  красоту  и  неотразимость.



7. СТИХИ

Леонард СИПИН
( п.г.т. Вербилки, Талдомского г.о., Московской обл.)

ПОСЛЕДНИЙ

                Декабрь, неувядаемый старик,
                Двенадцатый апостол мирозданья,
                Припорошён снегами тёмный лик,
                Из под бровей полярное сиянье.

                И мерный ход тяжеловесных спиц,
                И время неуклонное по кругу,
                Кормлю с ладони глупеньких синиц
                И в гости жду полуночную вьюгу.

                Смотрю в окно, там вековая ель,
                Стоит архиереем в белой ризе,
                Под скудным солнцем вспыхнет канитель,
                Жемчужиною в авторском эскизе.

                Морозным утром, молодым щенком,
                Не побежать, как прежде по тропинке,
                И не ловить горячим языком
                Летящие наискосок снежинки.

                И сам я с этим веком наравне,
                И незачем куда-то торопиться,
                И каждый день, и каждый час в цене,
                И поздно забывать или забыться.


Татьяна ХЛЕБЯНКИНА
(г. Талдом, Московской обл.)
Член Союза писателей России


СНЕЖНЫЙ СОН И ЗИМА

Снежный Сон

Миллиарды пришельцев туманных высот
Вниз летят осторожно и мягко, как Птицы…
Это снова над миром Снег белый идёт
И как жалко, что он может в дождь обратиться…

Вот всё гуще, быстрей, невесомей кружа
За окошком снежинки летят, пропадают…
И исчезла вдали горизонта Межа,
Миллиарды Снежинок к земле припадают…

И она принимает нежданных гостей,
Колыбельную тихо поёт и боится,
Что одна из снежинок – задумчивых Фей
Приземлится у Вас на пушистых ресницах…

И растает. И станет мгновеньем дождя,
А, быть может, слезинкой, посмевшей родиться…
Хорошо, что Вас вправду обидеть нельзя,
И всё это мне только нечаянно снится…

25 ноября 1975 г.

Из цикла «Зима»

***
Всё-всё. Снег лёг. Теперь не тает.
Ему других забот хватает…
Пушистый, белый, ледяной,
Колючий, добрый, нежный мой.

17 ноября 1980 г.

Снегири

Снегири, за окном – снегири!

Холода их сюда привели,

В снежный Терем Зимы расписной,

Поздороваться нежно со мной,

Хлебных крошек – «чу – ить!» - попросить,

Чтоб суровый Январь пережить…

Декабрь 1994 г.
***
Новый год – это радость, улыбки и смех,

Новый год – это праздник и счастье для всех,

Новый год – это мир, нам подаренный снова,

Новый год – это просто волшебных два слова!


Людмила КУЗЬМИНА
(п.г.т. Вербилки, Талдомского г.о., Московской обл.)


УРОЖАЙНЫМ ЁЛКАМ
       (детское)

Веселились шишки, хвою заслоняя,
Год не поскупился славным урожаем.
Розово шутили, ветки украшая,
Ёлкам мрачность скрыли, радость раздавая.

Смолкой исходили, аромат дарили,
Ветру не сдавались, солнцу улыбались.
Принимали птичек всем своим величьем,
Цветом веселили, радостью облили.
Шишки и иголки -- украшения Ёлки!
27.01.2021г.

* * *
Лес сбросил снежный, сонный полог,
Он ждёт растерянно вестей.
Мороз недавний был недолог,
Пустила оттепель гостей.

Исчезла сказочка лесная,
На тайну покусился плюс,
Осевший снег, кристаллы плавя,
В недоуменье "крутит ус".

Крещение еле подползало,
Не загостился Сам Мороз,
А речка и не замерзала,
На льду утиный "паровоз".

Я их кормила булкой сдобной,
Вот это нонсенс средь зимы!
Сидят на льдине, смотрят в воду,
Торопят быстрый ход весны.

Зима ослабла, заболела,
Ей шлёт улыбку Коляда.
Метелями она б запела,
Вернувши силу холодам.

Природа сном своим дрожащим
В дурном излишке стрессы пьёт,
И в ожидании щемящем
Земная ось меняет ход!
27.01.2021г.


Владимир ОСТРИКОВ
(г. Нефтекумск, Ставропольского края)
Член Российского союза писателей

НОВЫЙ СНЕГ

А новый снег как седина -
сплошное недоразумение:
казалось бы, уже весна, -
ан нет, звенит твоя блесна,
и двойники гнут о каменья.

Казалось, да ещё смогу
согнуть в дугу судьбу целуя...
Она смотрела на снегу,
смеясь и чувствуя беду
вся холодела, луч рисуя.

Казалось бы, каков мой час -
ещё качать туман плечами,
она светила как свеча,
все наблюдала давеча
по сердцу проводя очами...

Хотелось разойтись на миг,
исчезнуть, прожигая осень.
Но проливали фонари
короткий свет - не сберегли,
крупинки снега на погосте...


ТИХИЕ СЛОВА

Печать былых времён и оттиск колких льдинок.
Дожди на сердце высекли "Верни себя".
В нем столько радостных и сумрачных картинок,
Но нет единственного прочного " всегда".

Непостоянен этот мир и переменчив,
Чего же спрашивать у сердца вечных тем.
Оно растрачено на силуэты милых женщин,
На лабиринты  и решение проблем.

Растрачено на светлые надежды
Далёкой юности и первые штрихи.
На запахи и образы заснежья,
На опадающие листьями стихи...

В нем нет пророчеств, только свет
Иссиня белый,
Я благодарен за его короткий бег.
Успеть понять далекий жест
И росчерк мела
Все понимая, что не вечен
Всполох век...