Приятель мой, писатель Жора, закусывает сыром бри
Дымок нетленный « Беломора» и приглушенно говорит,
Слегка сморкаясь в полотенце, с такою царственной ленцой:
«Изволь, сударыня, раздеться и не маячь перед лицом.
Так раздражают поэтессы. Нее-е, ты – хорошая. Была…»
Отодвигает томик Гессе значительно на край стола.
Глаза приятеля раскосы, живут в них чертики и осы,
А сибаритское кашне с годами выглядит смешней.
Коньяк считается леченьем. Кот габаритный, как кинг-конг,
Терзает павшее печенье с остервенением у ног.
Мы практикуем с увлеченьем телесный пинг, словесный понг:
ехали по пьянке /на танкетке янки
гусеницы рвали\ галок целовали
бабок объезжали /а они визжали
пировали галки \ черные нахалки
гусениц вкушали /а они дышали
посреди газона \руша слой озона
к югу вскинув лапки|отлетали бабки
Твой эвфемизм ласкает ухо, рефреном кодовым слова:
«Ты не меняешься, старуха! А, помнишь, как мы, Пахлава…»
Еще бы не помнить Нас. Таааа-кими! Мой эпатажный соловей,
Присвоивший мне втуне имя восточной сладости своей.
Еще бы знать, гурман мой кроткий, в твоей коллекции молодки
Все тоже звались «пахлавой», но ум у Пахлавы короткий:
Бултых! И в омут с головой.
Чулкам - капут, кот – парень прыткий, ему сегодня не до сна.
Ползут кленовые улитки по мокрой заводи окна.
Бросаю Жору в эту осень, пусть мокнет посреди листвы
И на юга отправлюсь вовсе, туда, где бродят огнельвы,
Орлы летают, вол очами смущает кобылиц ночами,
Гудят некормленые осы без похвалы, без пахлавы.