Обещалась пасмурная, ветреная погода. Из окна их квартиры, выходящего на близлежащий школьный парк и стадион, что в пригородном посёлке, было видно, что за ночь замело тротуары и виднеющиеся вдалеке аллеи. Но дома всё равно сидеть не хотелось. Взяв лыжные палки (специальных – для скандинавской ходьбы – она так и не приобрела), Вера поспешила на улицу.
Небо было затянуто пеленой зрелых туч. По всему было видно, что не весь снег ими был вытряхнут ночью на землю. И хотя утро было уже нераннее, но всё же на снегу оставалось много не затоптанных следов.
На снежном полотне хорошо читалось, что недавно проходил здесь человек с весёлой, активной собакой: её следы были везде – и по чуть протоптанной уже тропинке, и в наметённых возле неё небольших сугробах. Да и сама ширина собачьих шагов была различной: вот она делала большие прыжки, должно быть, ещё в начале пути от радостного предвкушения первой прогулки в наступившем сегодня, вот она, принюхиваясь, делала неторопкие шажки в сторону, а вот – прыгала от избытка чувств хозяину на грудь, оставляя в снегу отпечатки лишь задних лап.
Вера любила собачников. Они всегда оказывались людьми более открытыми к общению. И хотя их последней собаки уже восемь лет как нет, она снова вспомнила их незлобивую, озорную болонку Динку, которая всегда радостно сопровождала её в давних прогулках.
Сегодня дома у Веры лишь кошка Масяня, которая всегда (в отличие от мужа) встречает её у порога. Но Масяня – кошка с характером, впрочем, как и все белые капризные кошки. И всё же, когда бы не обустраивалась Вера на освободившемся от мужа диване, Масяня обязательно прыгнет ей на колени и будет мурлыкать вечную песню любви своей хозяйке.
– А куда уходит любовь у людей? – ни Вера, ни Масяня не знают. Так хочется слышать слова любви и когда тебе 60+
Но Верин муж об этом, похоже, напрочь забыл.
Здесь на ум Вере пришли слова коллеги Александры Валерьевны: «У людей с возрастом все черты характера усугубляются: добрый становится добрее, вредный – вреднее, а умный– забывчивей». И хотя Вера за собой особого житейского ума не замечала, а вот забывчивой «Машей-растеряшей» она точно была.
Правда, рассеянной она была с юности и это, как цвет глаз, было неисправимой особенностью её индивидуальности. В молодости это не было причиной раздражительности для её мужа, но, выйдя на пенсию, тот начал по этому поводу пускаться в занудные проповеди вреда такого безответственного поведения жены.
И как он не поймёт, что забыв ключи от дома и дожидаясь его прихода на лестничной площадке Вере, нагруженной пакетами, совсем не улыбалось маячить перед проходившими соседями полтора часа?..
Или вот, с той же сберкнижкой – почти три года понадобилось ей научиться класть ту в одно и то же место. Но и здесь бывали казусы: то забывала вынуть её из сумочки (а их у Веры было штук восемь) и приходилось вытряхивать их содержимое поочерёдно в спешных розысках потери, то засовывала свой банковский документ в читаемую на то время книгу в качестве закладки. Куда важнее были поиски никак не находимых порой медицинских направлений или справок. А уж что говорить о часто оставляемых ею бутылках молока, минералки или булках хлеба в магазинах или заложенных не известно куда дома квитанциях, даже и говорить не приходится… Но слушать при этом очередные нотации супруга ей было невыносимо.
Со временем, приноровились ходить вместе по общественным местам. В сберкассе муж клал её – «растетёхи» – сберкнижку себе в карман («…чтоб опять куда не задевала»), а снятые ею деньги – в общий кошелёк. Оплату квитанций он тоже взял на себя.
Жена её двоюродного брата говорила, как Вере повезло, что и она хотела бы иметь такие семейные привычки, в их семье кошельки были раздельные. Вера и не спорила с Галиной, но всё же чувствовала себя иногда уязвлённой, когда её благоверный порой не одобрял выбранного ею продукта или сувенира «просто так на подарки». Нет, он был человек не жадный, но как-то умел контролировать свои траты и Верины порывы.
– Ах, да что же это я, опять о неинтересном! – вздохнула Вера и принялась снова разглядывать следы на снегу.
Снег, скорее всего от серого неба, тоже казался серым.
Вера оглянулась назад и с удивлением заметила, что проложенная ею тропинка вокруг школы (здесь было теплее, чем на открытом пространстве стадиона) стала гораздо заметнее и плотнее. Оставляемые на снегу «сердечки»: опорные кольца её лыжных палок были такой необычной конфигурации, казались уже ожерельем.
– Ну вот, уже и готов для следующего «скандинава», боящегося ветра, новый маршрут, – подумалось Вере.
И она поспешила завершить очередной круг. У неё уже выработалась привычка делать двенадцать кругов, что в общей сложности составляло два с половиной километра. По времени это составляло час с небольшим. На большие подвиги Верина «дыхалка» пока ещё была не готова. А такая по времени и расстоянию прогулка была ей и по силам, и в радость.
– Эх, если бы все люди помнили, как наш иммунитет зависит от таких вот прогулок, не сидели бы по квартирам, а дружно встречались в таких вот местах, – подумалось Вере.
В их пригородном посёлке увлечение скандинавской ходьбой было ещё не распространённым явлением, хотя уже и не экзотическим. В основном, люди занимались ею на этом вот окраинном школьном стадионе, да в дальней больничной роще. Вера и мужа пыталась приохотить к таким прогулкам, но походив с нею немного кругов, он тут же поворачивал домой, как только появлялся новый «скандинав» на горизонте.
Сегодня Вера решила погулять подольше: вчера её благоверный уехал на машине с сыном в оставшиеся дни рождественских каникул к тому погостить и повидаться с внуком. Так уж повелось, что Вера ездит к сыну в гости летом, а муж – зимой. Они никак не могут отсутствовать дома сразу вдвоём: сначала были старенькая мама и Масяня, которых не на кого было оставить. Теперь вот одна кошка. А отдавать домашнюю капризулю в передержку на время даже и не предполагалось.
Сын жил за тысячу с лишним километров в большом городе – республиканской столице. Вере не надо сегодня торопиться к совместному обеду, она доест оставшиеся вчерашние праздничные салаты. Она ещё не в полной мере насладилась наступившей свободой и очарованием домашнего одиночества.
Гуляя на воздухе, у неё иногда возникало желание читать про себя молитвы. Вот и сейчас она почувствовала необходимость помянуть в благодарных словах Всевышнего за своих родных, благополучно преодолевших дальнюю дорогу за Урал.
Читая слова молитвы, она вдруг ощущает какую-то перемену окрест. А это, оказывается, снег стал бледно-голубым из-за промелькнувшего в просвете из-за туч солнечного луча. Вера останавливается и с удивлением замечает, как снег становится всё более голубым, а тени от деревьев клавишами пианино ложатся на этот нежный колер снега просто от того, что уже треть неба очистилась и солнце, вырвавшись на свободу, вовсю сияет на январском небе.И сразу исчезла серость.
– Как хорошо! – подумалось Вере.
А снег, действительно, был небесного цвета, а кроны дички, озарённые солнцем, казались бронзовыми, а, осыпанные снегом, огромные ели оттеняли красоту преображённого пейзажа. И оставленное Верой ожерелье из «сердечек» было не лишним штрихом в этой открывшейся картине.
В приподнятом настроении она возвращается домой, ставит на стол салатники и вдруг вспоминает, что в хлебнице нет хлеба: ещё утром она доела последний кусочек. И вот теперь ей придётся снова одеваться, спускаться с пятого этажа и идти в магазин. Но даже не этот факт огорчает её, сколько то, что придётся самой нарезать хлеб. А ведь это всегда делал муж. Она, из-за своей вечной рассеянности, частенько ранила свои пальцы не только когда отрезала хлеб, но даже и тогда, когда просто мыла эти норовистые ножи.
Вспомнив, что муж, уезжая, сказал, что хлеб он оставит на балконе и в магазин ей до его приезда ходить не надо, потому как «… холодильник затарен по самое не хочу», Вера бежит на балкон за хлебом, и, открыв пакет, обмирает от увиденного: хлеб в пакете лежит нарезанный мужем, чтоб она - «растетёха» - не порезала случайно пальчики…