***
Кисло стало в небе солнцу. Холодно. Простыл рассвет.
Я подобен марафонцу: ночь не сплю, а дня-то нет.
В подмороженной берлоге сны попутные – не те.
Встали мысли по тревоге, но пропали в темноте.
Заигрались в прятки двери, прячут совесть от воров.
Тот, в кого уже не верю, засыпает снегом кров,
Покрывает льдом фрамугу, как хозяйским ярлыком.
Мне, привычному к испугу, пригрозить бы кипятком.
Мне бы высказать всё сразу, крикнуть правду прямо в тьму,
Но всевидящему глазу это видно ни к чему.
Ну тогда и мне не надо. Слышу топоты вослед –
Топчет призрачность как стадо кропотливый времяед.
Я бегу от этой рожи, весь в трусах, в сомненьях весь,
Ведь она наверно может обогнать любого здесь.
Только я-то лыжи смазал, и, попробуй, догони.
Не повсюду и не сразу отменяют ночью дни.
Я ещё успею смыться? Ну, давай же, соберись,
Хлопни дверью словно птица
хлопает крылами высь.
Но пока что только вою. В рамках внутренней борьбы
Открываю водяное
наполнение трубы.
И смеётся как покойник, переживший две войны,
Криворукий рукомойник. Вьётся дыбом из стены.
Фыркает, талдычит что-то, мол, не много ли берёшь?
Вот была хотя бы рвота, или чиркнул щёку нож.
А то так, пустое место. Руки с задницы растут…
Я сказал – а вот как тресну! Рассуждает он мне тут.
Я стою, приятель, стойко, открываю ещё рот…
И вода грохочет в мойку, в жестяной водоворот.
Подставляю мудрый чайник, он умеет воду жечь.
Я ещё себе начальник,
хоть пустил немного течь.
***
Я в чудеса не верю, я всё придумал сам
И на сырой фанере плыву по небесам.
Я цеппелин - кадило, и я концерт в аду,
Вот подкручу крутило и сам к тебе приду.
Но ты сменила угол, и где-то спишь одна.
Да, да, в жилище пугал принцессам жизнь трудна.
На коммунальной кухне так много мест борьбы.
Продукты все протухли и гасят свет из тьмы.
А нам бы в майской чаще порезать колбасу.
Ты заходи почаще и я тебя спасу.