Эти едкие сплетенки жженьем — уже препоны:
"Стать писакой — чесать языком и спиваться,
Он поэтикой этой ни гвоздь не загонит,
Ни сколотит хоть сколько-то
статусного капитальца".
Уже чудится, будто точу пронапрасные лясы,
А не лирику — слушайте, душу свеж;ю!
Оголяя работу до самого мяса,
Напишу, для чего
и как пишу я.
Обойду всю сырую геенну, что улицей вьётся:
Тут пропи;тый за нищенство Бога обфыркал,
Тут в работе оборванный дворник,
оплавленный в август, на солнце —
Изнывал под начальничий мат,
Обойду это всё —
и в квартирку.
А в квартирке вещицы — ошпаривают, как мало,
Вдруг удушливо душно, гляжу, комнатушка —
Это медное жерло быка над пожаром
Жадности выжимающих капиталы,
злости выжатых жилами,
плюнутых мусором
из однушек!
Изогнусь над столом, точно п;гнутый гвоздик,
Заливаясь — то красным, то белым накалом,
Сунусь в грудь и задёргаю образов грозди,
На тетрадь на помятую
капая алым!
Вроде крови, кричащей с тетрадной бумаги,
Зримо выйдет картина зверинного мирца,
Где не снявший пять шкур на живую на благо
Личной шкуры — гоним и унижен, однако,
И что мирцу гонимыми мирцем —
смениться.
С византийскими пытками стих—светило,
Вырву высветить страшную чащу тыще,
Видно ль!
Хоть бы подольше светило,
Пусть хоть сотня, но тропку
в лесу отыщет.
Речью жечь по чащобно—чудовищной тени,
И людей весть от слов освещённой дорогой!
Тот, кто спросит, в чём польза и много ли денег -
Оставайтесь в утробе чащобы, чтобы
в ней прижиться, но особью
бандарлогой.