Ранней тёплой весной восемьдесят четвёртого года
молодого студента Степанова развели —
обманули легко, жестоко и досадно.
Старый знакомый Степанова,
дагестанец по имени Алик Гамидов,
взрослый женатый парень,
вдруг предложил обнищавшему кенту подзаработать —
на местном мясокомбинате искали маляров,
готовых выкрасить за майские праздники экспедицию,
большую площадку для погрузки продукции.
Степанов халтурил и раньше —
он перебирал картошку и морковку на овощной базе,
подрабатывал ночным сторожем в рабочей столовой,
красить-белить кистями и валиком
наловчился ещё со стройотрядовских времён,
к тому же сильно поиздержался к лету,
а клянчить денег у родителей стеснялся —
в общем, рванулся за хитромудрым Аликом
как прожорливая рыба за манящей блесной,
а когда одумался — было уже поздно.
Алик имел репутацию бедового человека,
умные люди старались с ним не связываться,
по институту ходили рассказы о его ненадёжности,
но Степанову каким-то образом до сих пор везло —
лично он не мог сказать об Алике ничего плохого.
Крепкий и отчаянный дагестанец,
известный многим по кличке Гам,
не раз выручал его в драках,
то и дело вспыхивавших у дверей общежития,
где Степанов подрабатывал по ночам вахтёром,
а однажды даже пристроил вместо себя
бракёром на винзавод,
пока летал на родину в отпуск.
Степанов по ночам восседал над конвейером,
по которому шли ящики с волшебными напитками,
моля провидение только об одном —
чтобы на бутылке хорошего коньяка
оказалась сорвана или сбита пробка.
Такая бутылка немедленно браковалась,
и ароматное содержимое её плавно перетекало
из подручного стакана в желудок Степанова.
Главное тут было не надраться до конца смены
в полный и окончательный драбадан.
Как Степанов добирался потом в общежитие,
вспоминалось ему с большим трудом...
В общем, так оно всё и вышло —
Гам позвал Степанова, тот согласился,
поэтому виноватить было особенно некого.
Начали работу вечером тридцатого апреля,
закончили только к полуночи третьего мая.
Красить балки втроём на большой высоте
да ещё валиками на длинных палках было тяжко.
Изголодавшийся в общаге Степанов
чувствовал себя на мясокомбинате, как в раю.
Сердобольные аборигены совали ему
то палку копчёной колбасы, то связку сосисок.
Борщ в местной столовой стоил три копейки,
но такого борща Степанов нигде не видал больше —
мяса в нём было куда больше, чем капусты!
Ну, насмотрелся, конечно, как идёт процесс
изготовления разных мясных деликатесов —
завод по случаю выходных был пуст,
маляров просили поднести мешки с протеином,
засыпать нитрат натрия в огромный чан,
вокруг которого сновали здоровенные крысы.
Степанов был парень деревенский, не брезгливый,
а вот его напарник-маляр Вова, нудный дылда,
которого Гам привёл в бригаду из-за длинного роста,
так тот натурально зеленел от одного вида колбасы.
Но всё на свете когда-то заканчивается.
Тёплой майской ночью в последний раз
Степанову вынесли из цеха два батона ветчины,
он сунул её в щель под бетонным забором,
вышел за проходную, подобрал пакет и был таков —
за праздники наловчился тырить мясопродукты
не хуже любого местного работяги.
Выспавшись, Степанов пошёл за расчётом.
Тут-то и выяснилось, что получать нечего —
Гамидыч забрал все их денежки ещё с утра.
Он помчался к дагестанцу на квартиру,
но жена Гама, однокурсница Степанова Татьяна,
красивая и тонкая гордая чернобровая дивчина,
зло и неприязненно отвечала Степанову,
что мужа нет, мол, и неизвестно,
ушёл разбогатевший Алик в пьяные куражи,
вскоре всплывёт в общежитии,
ждите там своего дружочка.
Степанов сгоряча наговорил Танюхе лишнего,
ведь знакомы были с ней давно, ещё с абитуры,
прожили много лет рядом,
делились последним —
а тут вышла вот такая ерунда...
Когда первая, самая жгучая, горечь обиды прошла,
другой бы плюнул и махнул рукой на всё,
но Степанов был горяч и разгневался не на шутку —
он вернулся на мясокомбинат и начал своё следствие.
Как это так — его, без пяти минут крупного специалиста
в области народного хозяйства, обманули?!
В ход пошло всё — Степанов пообещал директору,
что дойдёт до первого секретаря крайкома партии,
с которым лично знаком по совместной работе на селе.
Ну да, тот приезжал как-то на поля в их совхоз,
так что Степанов особо-то и не врал —
одну картошку оба-два тогда пинали.
Ужо Алексей Климентьевич всех здесь пересажает!
Мясокомбинатовские жулики вдруг засуетились,
выдали Степанову из кассы от щедрот
целых двадцать рублей с мелочью,
всучили пакет сосисок и колбасы,
дали талоны в столовку ещё на месяц.
Степанов — исключительно для порядка —
поорал ещё минут десять у них под окнами,
обещая вернуться назад вместе с ОБХСС,
потом откусил от кольца краковской
и поехал в общежитие.
Казалось бы, тут в этой истории можно ставить точку.
Вовсе нет, на следующий день Степанов
встретил на паре жену Гамидова, Татьяну —
под глазом её расцветал свежий синячище,
явно полученный от руки дикого спьяну Алика.
Татьяна держалась вызывающе,
но Степанов-то видел, что гордость её
вот-вот хрустнет и переломится,
уж сколько он повидал этих молодых женщин,
словно в наказание за свою неземную красоту
лишённых простого человеческого счастья.
Степанов вспомнил детство, добрую бабулю,
которую охаживал тяжёлыми сапогами пьяный дед,
страшные пятна синяков на её мягком теле —
так и просидел он весь остаток пары в аудитории,
вперив в окно сухой испепеляющий взгляд,
моля Того, кто правит этим безумным миром,
снизойти до несправедливостей людских,
наказать зло и навести порядок.
Вечером на вахте общежития он увидел Алика,
тот был в стельку пьян,
угрожал, махал руками, нарывался —
и в итоге нарвался
на пару каких-то никому незнакомых ребят,
которые отвели его за угол и так отделали,
что пришлось в итоге вызывать "скорую".
Думали, что Гам не выживет,
били его крепко, профессионально,
так, что кровь хлестала из него ручьём —
это уже потом дознались, что били деловые,
которым Алик Гамидов проигрался в хлам.
Оказалось, что Бог не Яшка,
Бог видит, кому тяжко —
били дагестанца по делу, имели право.
Через пару дней Степанов
встретил Алика в общежитии снова.
Держась за стену, тот брёл, пряча лицо —
ему так "удачно" прилетело в переносицу,
что оба глаза надёжно заплыли кровью —
что-то жалостно бубнил,
отдам долг шмотками, мол,
совал свой ремень из настоящей кожи
в качестве аванса за то,
что забрал себе неделю назад.
— Алик, Алик... Как ты мог? Я ж тебе верил!
Да ладно, свои люди, решим как-нибудь... —
бормотал Степанов, стараясь не смотреть
в исчерна-кровавые гамидовские зрачки,
переполненные бедой, болью и скрытым отчаянием.
Он боялся увидать там скорое будущее Алика,
которое с такими-то долгами всем и каждому
представлялось весьма малоприятным.
Где-то позади, в тёмной глубине коридора,
он увидел смутно белеющее лицо Татьяны.
Запоздалая догадка поразила Степанова —
наверняка этот свой огромный синячище
она получила от мужа из-за него, дурака,
попрекнув хмельного Гама
бессовестным предательством.
Он хотел ей сказать при встрече
пару добрых тёплых слов,
но дороги их так и разошлись навсегда.
Говорили, что вскоре она развелась с мужем.
Степанову хотелось верить, что это так.
Через месяц талоны в столовку закончились,
Степанов уехал в очередной стройотряд,
всё реже вспоминая это сытое время.
Мясокомбинат вспоминался ему с тёплой грустью —
именно после истории с Гамидовым
Степанов окончательно уверовал,
что зло всегда будет неотвратимо наказано.
Надо только немножечко потерпеть.