Всю жизнь своей судьбе мы платим ренту,
Минут и дней считая каждый грош…
За детство – благодарен я Ташкенту,
Теплом своим не дал носить калош.
Барак-Хана, Джами… Чимган белёсый…
С недавних пор не радуют очей.
Народ кругом здесь сплошь черноволосый –
Родня, друзья, потомки басмачей.
Базар с утра займут они Алайский,
И каждый нищий здесь, конечно, бай.
Навряд ли купишь мёд пахучий, майский,
Зато гашиш доступен и насвай.
И фруктов, специй, сладостей навалом.
Ножи, чеканка, ткани нарасхват.
Один уйдёт с добротным самоваром,
Другой к салле сумеет взять халат.
Хоть сам имел украинские корни,
Привычным станет местный колорит.
Открыл с душой Ташкент свои мне створни
И дал надёжный жизненный кредит.
Двадцатый год рожденьем мне отмечен
Бурлил, кипел тогда во всю восток.
Войною мир гражданской обесцвечен,
Лишь красным шашки смазан кровосток.
Но время всё же вычеркнет крамолу,
Уютный быт над страхом верх возьмёт.
Меня, мальца, в отстроенную школу
За руку мама вскоре отведёт.
Нельзя сказать, что жили мы с комфортом,
Но в то же время не было нужды.
Слегка подрос. Связал себя со спортом –
Успехи в нём надёжны и тверды.
На тот момент мне не было роднее,
Окрем, конечно, матери с отцом,
Заслуженного Джаксона Сиднея,
За кем с счастливым бегал я лицом.
Уж он давал нам всем в спортзале коксу,
Сгонял три пота каждый божий день.
Был точно лучшим тренером по боксу,
Не знали с ним такого слова – лень!
Приехав к нам с Америки далёкой,
Взял южный край в свой крепкий оборот.
С умышленной, научной подоплёкой,
Поставил мне он левый апперкот.
Дана была высокая оценка –
Мы стали с ним, практически, на ты.
- Я верю в то, что ты, Андрей Борзенко,
Большой добьёшься в жизни высоты.
Себя хвалить, конечно же, не стану.
Всегда хотел войти в тяжёлый вес.
Был первым по всему Узбекистану,
Ни дать, ни взять, Андрюша-Геркулес!
Поддам слегка сопернику «у бублик»,
Не зря поставлен Джаксоном удар.
Став Южных, чемпионом я, республик,
Спускаясь с ринга слал – оревуар!
Но тот, кто был подбитый апперкотом,
Навряд ли новой встречи ждал со мной.
Его нокаут сделавши банкротом,
С победной вмиг сметал передовой.
С десяток лет я был уж с боксом в дружбе.
Большой, быть может, скажете вы срок.
Настал черёд. Звучит к армейской службе
Как всем мужчинам – Родины звонок.
Вручили долгожданную повестку.
Неделя – сборы. В семь утра – вокзал.
Запомню эту славную поездку –
Так долго никогда не отдыхал.
Лежать устал. Похожи все на змиев…
Четыре, едем, тысячи версты.
Встречает матерь русских градов – Киев
Весной, неимоверной красоты!
Едва понюхав запаха каштанов,
С перрона мчит машина прямо в часть.
Не видим ни соборов, ни фонтанов,
Надежда - в город вскорости попасть.
Ещё в желудках булькают консервы,
Да мамины, с капустой пирожки.
Сегодня – май. Сжимает сорок первый
Призыв, холодным потом, по-мужски.
Пока что не вылазим с полигона.
Наряды разных видов – через день…
Сержантского боимся баритона
- Борзенко, туже должен быть ремень!
Среди бойцов я явно выделяюсь,
Даёт свою подмогу в службе спорт.
От лишних дел всегда не уклоняюсь,
О чём сержант комроты даст рапорт.
Для тех, кто слаб, утру немного слюни,
Надеюсь, скоро ждёт меня увал.
Крещатик, двадцать первого июня…
Как долго миг сей я в казарме ждал…
Однако перенос на воскресенье…
Но пущен будет страшный моховик.
С утра бомбят, прервавши сновиденье –
Святошино, Жуляны, «Большевик»!
Для них – объект под номером «двенадцать»
Фашист и тут, как водится, педант.
Уж коль война, то биться будем, братцы,
Другой не подойдёт нам вариант.
Такая наша, всё таки, натура:
Придёт беда – крепчаем мы душой.
Стоит сейчас наш полк в районе КУРа
И держит фронт такой себе, большой.
Пока войска отходят от границы,
Пока неясность в воздухе кружит,
Копаем в рост пласты родной землицы
Надеясь, Киев схваток избежит.
…Конец июля выдался горячим
Идут ожесточённые бои.
Завидуешь, порой, глухим, незрячим…
И некогда гонять теперь чаи.
Когда ты есть простой красноармеец,
Решать не можешь сам свою судьбу.
Не выдержит, надеюсь, чужеземец
Мою, с винтовки Мосина, пальбу.
За август был слегка два раза ранен,
Но то – не в счёт, не мог покинуть строй.
Хоть взгляд в бою немного затуманен,
Но я – бодряк, практически герой!
Похвастать, правда, нечего солдату,
Понять нельзя, скольких уже убил.
Стреляю в даль. Метнуть бы в них гранату…
Но враг в ответ с позиций дальних бил.
Но осень вносит страшную летальность.
Приходится к исходу сентября,
Идти к Днепру. Бежать, терпя реальность
Погибнуть всем, похоже что, за зря.
Неясность и гнилая суматоха,
Дадут моей судьбе глубокий крен…
Не ждал такого подлого подвоха –
Попал я, не сдаваясь, немцам в плен.
Чего трындеть… Не выдержал позора.
На третий день попробовал бежать.
Попавши в поле зрения дозора,
Не смог сей шаг закончить и дожать.
По всей моще досталось бедолаге:
Лупили так, что искры вон из глаз.
Сейчас мы размещаемся в Шталаге,
На нас особый писан был приказ.
Разрушен Киев. Чистим мы дороги.
Бомбёжек тяжкий виден результат.
Назад, под вечер, еле тянем ноги,
А утром в город тянемся в обрат.
Вода и хлеб. Раз в день дадут похлёбку.
Дистрофик тут – обычный персонаж.
Пробьёт лишь воздух в горле, малость, пробку,
Для жизни дав, пусть временный дренаж.
Жестокий бой средь нас идёт за жрачку.
Становимся похожими на скот.
Один амбал чужую съел заначку –
Отведал вслед мой левый апперкот.
Не ждал такого выпада, паскуда.
Но сей момент узрел наш конвоир.
Проникся к ситуации. Покуда,
Фашистам стал я временно – кумир.
Решили дать повышенную пайку.
Её делил на весь тюремный бокс.
Быть может я похож на попрошайку?
Но выжить дал нам тут, как видим, бокс.
Зимой, однако, склонности к побегу,
Мечты мои разбили об асфальт.
Сырой вагон. Затем пешком, по снегу
Доставлен был я в лагерь Бухенвальд.
Уже лет пять людей здесь принимает.
Топоним звучен: буковый он лес.
Блокфюрер Генрих Эмде нас встречает
Серьёзный, саблей взят на перевес.
Дымок какой-то серый в небо вьётся,
Имея странный, приторный душок…
А Генрих, мать его, стоит, смеётся,
В глазах, читая наших, страх и шок.
Его холуй нам правила напомня,
Сказал, что ждёт нас каждого – своё!
Меня, к примеру, так – каменоломня.
Других, скорей всего, в утильсырьё…
Кого-то Эрих Вагнер приголубит,
Великий, местный доктор – эскулап.
Другого Бункер выстрелом погубит
И в печь прокинет жёсткий, мокрый трап.
Мы тут – товар, с набитой тушью биркой.
Бесценный, потому, что без цены.
Стучу весь день по камню старой киркой
Худой, мозоли даже не видны.
И нету перспектив и паритетов.
Кругом, куда ни глянь, один тупик.
Чтоб как то выжить, к драке я скелетов,
Случайно? Может нет, но всё ж, приник.
Любило Бухенвальда руководство
Смотреть на рукопашные бои.
Увидеть с гладиаторами сходство,
Глаза навряд ли смогут тут мои.
Один дистрофик бьёт в лицо другого.
Кто встать не смог, снесут под вечер в печь.
Ох любят немцы боя затяжного,
А мы – быстрее чтоб на нары лечь.
Идёт «турнир» всегда в конце недели.
Не только нашим братом красен он.
Фашисты снимут серые шинели
И свой, со злостью, выплеснут гормон!
А я своих «луплю», едва касаясь –
Такой мой гладиаторский бойкот.
Зато над немцем вскоре отрываясь,
Вмочу с душою левый апперкот.
Они его, как лешего боятся.
В бою не лезут сразу на рожон.
Но мне, чтоб жить, придётся с ними драться –
Такой богатый выбор тут, Андрон.
Не часто мне на психику давили.
Коварный, видно был у немцев план.
В один из дней на поле вышел Вилли
Амбал, сносящий крыши ураган!
Исход был боя явно очевиден.
Одно фашист проклятый не усёк:
Что снизу вверх удар всегда сильнее
И даже слабый будет с ним – царёк!
Уж очень долго к Вилли подбирался.
Хороший был он всё таки боксёр.
Мотал меня, но с кукишем остался,
В конце концов я нос ему утёр.
И понял враг, что всё не слава богу.
Их ставкам я иду на перерез.
Отнимет Кирхерт правую мне ногу,
В замену дав из дерева протез.
Такой вот был со мной поставлен опыт,
Хотят узнать – смогу держать удар?
Но время их немножечко торопит-
Несут за всё с востока гонорар!
Да с запада союзники уж близко.
И мы, меж тем, готовим также бунт.
А я дерусь за то, что павши низко,
Сумел внести свой тут в победу фунт.
Сумел прожить в плену четыре года.
Кого-то спас, кому отсрочил смерть…
И вот когда пришла нам всем свобода,
Я понял жизни смысл, основу, твердь.
Вернусь в Ташкент. Врачом хорошим стану.
С больными будет дел невпроворот.
И лишь во сне из памяти достану
Из прошлой жизни – левый апперкот.