Эту поэму я нашел в детстве в старом журнале "Роман-газета". Там помещалась одна из глав поэмы: "Колодезь", которую я выучил наизусть. Только 3 года года назад я сумел найти через библиотечные архивы весь текст произведения. Я искал другие главы в журналах, но мне они не попадались, я спрашивал у учителей об этой поэме, я искал ее в интернете. Есть лишь поэма "Кавалерийский разъезд".
Я выкладываю данную поэму потому, что хотелось бы, чтобы с ней ознакомились современные читатели. В ней много всего. Я жил долго в селе и понимал, что такое огород, как тяжело порой там трудиться. Про голод и немцев мне рассказывала прабабушка, а про то, что "...в колодезь крикнешь - эхо складно откликнется из глубины..." я узнал еще дошкольником. В балке у двора находился такой старый "колодезь", поросший мхом и засоренный землей.
Только недавно узнал я, сколько в этой поэме сказано о тяжелом труде, голоде, войне... О крушениях людей и душевном подъеме.
Я считаю, что такие произведения НУЖНО распространять, давать читать друзьям и знакомым, чтобы люди знали о том, что великие труды писали иногда самые простые люди. Рекомендую!!!
Гриценко А.
КАВАЛЕРСКИЙ РАЗЪЕЗД
Поэма.
I. ПОД СОЛНЦЕМ НА ЗЕМЛЕ...
Где к Ее сонную волну
Выносит Кавалерка,
Тюльпаны каждую весну
Цветут и пахнут терпко.
В зеленых кущах тростника
Гнездятся камышовки,
Дымы видны издалека
Станицы Кисляковки.
Там в густоте лесных полос
Желтеют абрикосы,
И ясной ночью звездный Воз
Стоит над миром косо.
А на кургане в буркуне
Торчит могильный камень,
Хранящий память о войне
Немыми письменами.
На камне выбиты слова:
«Героям павшим слава!»
Вокруг колышется трава —
Полынная отрава.
На камне в списке имена:
«Венцов.
Сердюк.
Бобошко.
Гвоздилин.
Раев.
Сарана...»
Всех ниже:
«Дед Ерошка».
На месте яростных боев,
Окопов и воронок
В пшеничном поле гнезда вьет
Степной сизоворонок.
Где суховей на помеле
Летает злой и дерзкий,
Стоит под солнцем на земле
Разъезд мой — Кавалерский.
Встающий рано на заре
И работящ бесовски,
Там расположен на бугре
Зерносовхоз «Кущевский».
Давно он в крае знаменит —
Тем славен, тем гордится —
Из года в год всегда растит
Отборную пшеницу.
Граненый колос налитой
Весом, тяжел, как пуля,—
Приметы нет отрадней той
Для страдных дней июля.
Пшеница — что кремень — тверда,
Стеклом блестит на длани.
Совхоз в различные года
Был первым на Кубани.
2. НАЧАЛО
Сто лет тому с небольшим назад
Взяли строители небывалый подряд.
Через степи и даль бесполезную
Тянули они дорогу железную.
И на взгорке, в середке окружных мест,
Заложили положенный проектом разъезд.
По имени речки, сестрицы ейской,
Щеголевато нарекли его —
К а в а л е р с к и й .
Сколько поездов прошло на север и юг,
Сколько волчьих буранов отпело и вьюг
За минувшую сотню лет —
Числа им, пожалуй, нет.
Течет Кавалерка в трех верстах,
Грустя о родиче в степных местах.
Моет Кавалерка вербам ноги,
А братец стоит у железной дороги.
Огнями зелеными, желтыми, красными
Мигает, чтоб были пути безопасными.
Разноцветных огней мановением
Руководит безаварийным движением!
Издавна кисляковские казаки-степняки
Он зноя спасаются у тихой реки.
Слышат вдали земляную дрожь —
Это поезд
прямиком через пшеницу и рожь
Железной ногой топочет,
Злится, завидует, искупаться хочет!
Но нельзя ему вбок повернуть,
Прям бессердечно железный путь.
Утихнет, растает далекий шум,
Вновь'тишина, степь во власти дум —-
Важных, ответственных, не скоротечных —
Хлебоуборочных, вечных.
3. РОДСТВО
Меня трехлетним привезли
Мальцом на землю эту,
И на просторах сей земли
Я постигал планету.
Всего живого смысл и суть:
Козявки и букашки,
Собаки злой какой-нибудь
И звонкой певчей пташки,
Людского сердца доброту,
Что для всего — основа,
Родного неба высоту,
Родимой речи слово.
Меня баюкал стук колес
В моей кровати детской,
Я слышал, как составы нес
На стрелках Кавалерский.
Гудки привычные вдали
Куда-то звали, звали...
Пути во все концы земли
Сходились на вокзале.
Там научился я читать,
Работать в огороде,
О дальних странствиях мечтать,
Не хныкать при народе.
Там в балке Добренькой пруды,
Светясь, блестят зеркально,
И пробегают вдоль воды
По тропкам детские следы
Приветно...
и прощально.
4. ОТЕЦ
Я помню сорок первый год.
Отец мой на войну идет.
В солдатской форме новой —
Он воевать готовый.
Таким не видел я отца,
Он весь переменился,
Заметно похудел с лица
И взглядом заострился.
Он, не похожий на себя,
Подтянутый и строгий,
Молчит, мой чубчик теребя,
Перед большой дорогой.
Тамарку держит на руке
И, кажется, бодрится.
В его янтарном мундштуке
Цигарка;не искрится.
И он, мне чудится, хитрит —
Прощаясь, громко говорит:
— Я скоро, милые, вернусь.
Отступит враг побитый!..
Чего рыдаешь, хватит, Дусь,
Живой я, не убитый!
Родится мальчик, назови
В честь деда — Александром.
Да не реви ты, не реви,
Вернусь, быть может, завтра!
Нас — вона сколько!
За грудки
Возьмем его, заразу,
Повалим задом в будяки
И отметелим сразу!..
Рванулась поезда стрела,
Поплыл вагон стоокий.
Мать, как слепая, отошла,
Неся живот высокий.
Отец все машет из окна,
Стучат быстрей колеса.
И что такое есть в о й н а,
Нам не видать еще сполна
С разъездного откоса.
5. НЕМЦЫ ПРИШЛИ
Ночь предосенняя.
Дым и туман.
Стал полем боя
Совхозный баштан.
Рвутся снаряды.
Рокочет броня.
Молнией адовой —
Вспышки огня.
Ночь предосенняя.
Кровь на плече.
Танки прошли
По бахче.
Лбом в лебеду
Пехотинец упал.
Бомбой на станции
Взорван вокзал.
Светлая полночь —
Вагоны горят.
Рвется в огне
За снарядом снаряд.
Воют собаки,
Пугаясь людей.
В небо взлетают
Фонтаны огней.
Ты не мечтал
С сотворенья небес
О «фейерверке» подобном,
Разъезд!..
Втоптаны в землю
Арбузы и дыни,
Смешаны с прахом
И духом полыни.
День занимается
В дымной парче.
Танки прошли
По бахче.
Сторож контужен
В своем курене.
Он больше не нужен,
Страна — на войне.
Не до арбузов.
Не до обуз.
Он держит пробитый
Навылет арбуз.
Бахчевник совхозный —
Он древний старик,
Он плачет сегодня,
Хоть плакать отвык.
Степь неприглядна
В рассветном луче —
Танки прошли
По бахче.
На траки намотаны
Дынные плети.
Железо гремит
Во всем, кажется, свете.
Страшно распахано
Поле бахчи.
Сядь над огудиной,
В голос кричи,
Сломана вышка,
Разрушен курень.
Черный простерся
Над Родиной день.
Старый Ерошка
От боли огруз,
Он ходит, к груди
Прижимая арбуз.
Он машет ружьишком,
Он гневно грозит:
«Тудыт твою в дышло,
Хвашист-паразит!»
У мамы взгляд усталый,
Печалью полон взор.
Стране разор немалый
И нам большой разор.
В глазах у мамы — горе,
Сутулится она.
Когда в беде подворье —
В несчастье вся страна.
Забрали яйца, сало
За здорово живешь.
Захватчикам все мало:
Порядок их — грабеж!
С телка содрали шкуру,
Велели яйца сдать.
И научились куры,
Как стрепеты, летать.
У нас родился Сашка,
Кричит и день и ночь.
Ему бы манной кашки,
Чтоб выдюжить помочь.
Трудней нам сразу стало,
Хоть было нелегко.
На пятый день пропало
У мамы молоко.
Орет мой братик малый
На голову мою.
Бурак рукой усталой
Ему я в рот сую.
Беззвучно плачет мама,
Бежит, бежит слеза.
Глядят на мир упрямо
Иконные глаза.
7. МЕСТЬ
Пришла Кошевенчиха бабка до свету,
Весть принесла, что печальнее нету.
У бабки шальной, перепуганный взгляд:
«Деда Брошку повесить хотят!»
Что же он сделал, совхозный бахчевник,
В поле живущий всегда, как кочевник,
Выдумщик с кличкой смешной — Пустобрех,
Который арбузы и дыни стерег?..
В чем провинился столетний старик?
Он солью всегда заряжал дробовик,
Ходил привидением в лунной ночи
По сладким владениям спелой бахчи.
Крестится бабка,
В ней — сильная вера:
«Брошка намедни убил офицера!
В брюхо ему из берданки стрельнул,
Немец, как рыба, раз десять зевнул,
Выпучил зенки и помер, сердешный.
Прямо на месте — в ботве огурешной.
Грех тут и смех.
Остывает мертвец,
А из кармана торчит огурец...
Прощевай, Евдокия.
Затоплена печь,
А мне к Бережным еще надо забечь!»
8. КАЗНЬ
В тот день, в наши души вгоняя боязнь,
Селом всем глядеть на Ерошкину казнь
И старых, и малых, чтоб помнили это,
Собрали у бывшей избы сельсовета.
Я мало запомнил.
Я был потрясен
Всем тем, что вмещается в слове «казнен».
Стоял бабий плач над толпою калечной,
И врезалось в памяти четко и вечно:
Бахчевник Ерошка, как высохший лист,
На ветке могучего вяза повис.
Он сипло сказал на прощанье:
«Не войте,
Сиротские души свои успокойте.
Все одно помирать.
Вы по мне не скучайте.
Робят-пацанов для страны сберегайте!
Как разная хлынет чума иль беда —
Рассее солдаты нужны завсегда.
А мне на тот свет уж давно надо было,
Да смерть про меня ненароком забыла.
А тут на хвашистов глядеть нету сил,
И я за баштан, за курень отомстил...»
Рожденный в степи средь природы земной,
Он умер частицей природы родной.
И ветер качал,
От бессилия пьян,
Картонку на впалой груди:
«Партизан».
9. ОСВОБОЖДЕНИЕ
Их скоро выбили.
Полгода мы терпели
Нашествие.
В февральские метели
Вдруг зазвучало —
Есть ли слово краше!—
В совхозе, на разъезде:
«Наши! Наши!»
Я помню танк с звездою на броне,
И казака-кубанца на коне,
И первый поезд, ,
С пушками идущий,
Родные песни радостно поющий.
Их скоро выбили.
Они ушли на запад.
Но долго
Их держался стойкий запах.
То — запах пороха,
Горелого металла,
Сработавшего в бомбе аммонала,
Пожарищем задымленного неба,
Отсутствия в дому горбушки хлеба.
То — запах рабства,
Горя униженья,
Безвыходного чувства оскорбленья.
Мерещился он долго...
Нагл и сыт,
Казалось —
Немец за, спиной стоит.
10. СЛЕД ВОЙНЫ
Мы пережили страшную беду
С тобой, разъезд:
Разруху, голодуху,
И сваренную в супе лебеду,
И вместо хлеба — горклую макуху.
В шесть лет — я старший в доме из мужчин.
Ручная мельница, топор — моя работа.
С тех пор не знал я в жизни даровщин
И рано понял вкус и слез, и пота.
Глазами детства видел я войну.
Я видел отмороженные пальцы,
В жилье насквозь пробитую стену,
Младенца труп в цветастом одеяльце.
Я видел скорбь у женщин на губах,
Едучий дым, которым мир окутан,
Кровавые бинты на тополях, у
Свисающие с гнезд сорокопутов,
Тщедушных беженцев, бредущих вдоль путей,
Влачащих плачущих измученных детей,
Стекла под каблуками звон и хруст.
Вагонные скелеты под откосом,
Снарядного разрыва черный куст,
Разорванные чрева паровозов,
Родной земли истерзанную плоть
Воронками, окопами, щелями,
И месяца щербатого ломоть,
Висящего над бедными полями.
В мозгу клеймом те выжжены года.
Клеймо не зарастает никогда.
И коль о новой слышу я войне,
Все разом содрогается во мне:
Встают виденья страшных, горьких дней,
Все заслоняя в памяти моей.
Составы санитарные скрипят,
Идут, идут с багровыми крестами
Сквозь сны мои который год подряд
И клацают надсадно буферами.
За поездом бегу я в сотый раз:
«Гриценка нет, Ивана, среди вас?..»
Солдаты в тамбуре — глаза полны печали.
«Нет,— отвечают,— мальчик, не встречали...»
Немой свидетель, помнишь, Кавалерский,
Сгоревший элеватор, шпал щепу,
Захватнический почерк изуверский
Врага, над всем занесшего стопу.
Что ему надо было в нашем крае,
У речки Ей, где пунцово в мае
Цвели на луговинах воронцы,
Благоуханно пахли чебрецы...
И. ХЛЕБ, СТОЛ, ПЕЧЬ
При свете лампы керосинной
С пузатым треснутым стеклом,
Под посвист ветра мандолинный
Мы коротаем вечер длинный
За старым дедовским столом.
У прялки мать.
Сестра, братишка —
Вокруг меня.
Я — худ, прислеп —
Вслух по слогам читаю книжку
С названием коротким «Хлеб».
(Хлеб...—
Нет желанней слова,
Понятия прекрасней нет!
Для жизни в мире он основа,
Как воздух и как солнца свет.
Я это понял детским нюхом,
Постиг взрослеющим умом:
Калач, хлебец, батон, краюха —
Коль в доме — озаряют дом!
Хлеб, хлеб...
Его не замечаешь,
Когда он есть в стране, в дому,
Куски на мусорник бросаешь,
Значенья не придав тому,
И на застолье, на гулянье
Хлеб — не первейшая еда...
Но вот приспело испытанье,
И без него — беда, беда.
И без него — страданья, голод,
Болезни, горе, нищета.
Есть хлеб —
Стучат станок и молот,
Душой и телом всякий молод,
Осуществляется мечта!)
О вкусном хлебе мы мечтали.
Он часто виделся во сне.
А за обедом лишь вздыхали
И жадно ложками хватали
Бурак и тыкву в чугуне.
Хлеб кукурузный — горьковатый
И кисловатый — всяк хорош!
В степи кубанской тороватой
В войну такого не найдешь.
Он кормит нас.
Не пусто пузо,
И ты растешь для мирных дней.
Нас выручала кукуруза
В годину ту.
Спасибо ей!
Четвертый год отец на фронте,
Он пишет, что войне — конец,
Что мир встает на горизонте...
Не обмани, вернись, отец!
В печи бурьян горит трескучий
Волчец, куранда, чернобыл,—
Что порох, он быстрогорючий,
В нем мало теплотворных сил.
Но с кизяком сухим, что с лета
Был припасен, горит бурьян.
Он вспыхнет разом, как комета
На небосклоне звездных стран.
Взовьются искры хороводом,
Закружатся, помчатся прочь
По длинным темным дымоходам
И из трубы стреляют в ночь.
И печь вздыхает чревом дымным,
Как бы живое существо,
Простосердечно и наивно:
«Охо-хо-хо...0хо-хо-хо...»
Я думаю, она устала
Греть чугунки, гореть, варить,
Она ведь отдыхает мало,
Ей даже некогда остыть.
Я печь люблю.
Она согреет.
Она в дому, как семьянин,
Она характер свой имеет,
Слегка капризничать умеет,
К ней важный есть подход один.
А именно — вниманье, ласка,
Беседа тихая, побаска.
А иначе не сладишь с ней —
Не разгорится, хоть убей!
Я утром рано кочергою
Сгребаю старую золу.
Соломой, былками, щепою,
Не торопясь, в печном углу
Шуршу и с печью, как живою,
Вслух говорю:
«Гори, топись,
Д Р О В нынче нету, не сердись...»
Огонь печную лижет кладку
И задает, треща, загадку:
«Я в камне спал,
По железу я встал,
По дереву пошел,
Полетел, как сокол...»
Нам хорошо в беззвездный вечер
В саманной хате и тепло.
За окнами холодный ветер
И круг от лампы на столе.
Стол — член семейства.
Он — как равный,
Одушевленный среди нас,
В беде и в праздник — равноправный,
Не обойденный речью главной
В торжественный и горький час.
Супы парятся в час обедний
Из чугунка среди стола.
Чурек годины лихолетней,
Кусочек сахара последний,
С морковным чаем пиала —
Все стол знавал...
На нем месили
Крутое тесто в лучший день,
Сатин и шелк на нем кроили,
В кувшинах ставили сирень.
О довоенных днях счастливых
Воспоминания крепки:
Там белый хлеб,
Комбайн средь нивы,
На ниве тучные валки.
Комбайн был новый,
Свежей краской
Сверкал он, солнечен и яр.
И на боку его атласном
Светилось слово — «Коммунар».
Его бомбили среди поля
Два «мессершмитта».
На стерне
Подбитый, накренясь от боли,
С тех пор ржавеет в бурьяне.
Лишь ветер в бункере пробитом
Свистит ненастною порой.
И он на холоде открытом
Стоит, как раненый герой.
Я летом бегал к «Коммунару»,
Его бы можно оживить,
Заделать дыры
И гектары
В совхозном поле молотить.
Чтоб средь стола
Пирог румяный
Мог коркой вновь зазолотеть,
Чтоб кто-то, от вина не пьяный,
Смог от веселья захмелеть
И кри-кнуть:
«Горько, горько, горько!
Целуй покрепче, Танька, Борьку
Семейных праздников гулянья —
О них свежи воспоминанья!
Какие звуки слышал прочный
И добела скобленный стол,
Когда веселье в час урочный
Вдруг озарялось песней сочной
И начинал качаться пол:
«Завила я, завила
Волосы в колечки,
Но распутать не могла
Все твои словечки!»
«Ты меня не любишь, Люся,
Я, дурак, тебя люблю,
Вот увидишь, удавлюся
Иль кого-то задавлю!»
«Я на розовой подушечке
Реву, реву, реву,
Моя розова подушечка
Не скажет никому...»
Все стол знавал:
На нем рубили
Капусту блещущим ножом,
С вином купорили бутылки,
Ядреный квас в кумган цедили,
Ходили вкруг него с ковшом...
И вот сидим мы в вечер темный,
Трещит фитиль, коптя давно.
Средь деревень страны огромной
И наше светится окно.
12. ЦЕНТР МИРОЗДАНИЯ
Вокруг колышутся хлеба,
Густые — что камыш.
Перепелиная пальба
Одна тревожит тишь.
На север взглянешь и на юг:
Поля, пространство, даль.
И рассекает этот круг
В четыре нитки сталь.
В четыре нитки — прямиком,
На сколько хватит глаз —
Струятся рельсы серебром
С Придонья на Кавказ.
А в центре мира —
Наш разъезд,
Разбомбленный войной
И вновь обложенный окрест,
Как ватой, тишиной.
В траншеях стылая вода,
Как темное стекло...
И вновь грохочут поезда
Врагу, войне назло.
Вновь серебрится рельсов путь,
Зовя в иной предел,
Не просто так — куда-нибудь,
А в гущу главных дел:
На фронт, на стройки и в цеха,
В иную ширь и высь.
Низка над хатою стреха,
Простора ищет мысль!
По шпалам, если вдаль уйти,
Под зыбкий свет Стожар,
Найдешь в концах того пути
Ростов и Краснодар.
Дорогой этой
Земляки —
Погодки и друзья —
Ушли, накинув пиджаки,
От сельского жилья.
13. НА ТОКУ
Страдный полдень хлеборобский,
жаркий:
Пьем мы воду прямо из цебарки.
Наклоняя потное ведро,
Холодна водица ключевая,
В ней травинка плавает резная,
Словно бы жар-птицыно перо.
На земле желтеют абрикосы,
По-над ними роем вьются осы,
Мальвы нежно-белые цветут.
Над полузасыпанным окопом
Пахнет полдень медом и укропом,
Ярок неба ситцевый лоскут.
Жиденькая тень в лесопосадке.
Воробьи чирикают на кадке.
Кланяется низко журавель.
Остюки щекочут ноги босы.
За комбайном ширятся прокосы.
И мягка солома — что кудель.
Мы лопатим звонкую гарновку.
«Будет что отправить на вальцовку
Говорит механик-инвалид.
Золотом сияет бурт пшеницы.
Слаженно работают вдовицы —
Прохлаждаться дело не велит!
Солнце льется щедрое, шальное.
Среди баб мужчин нас только двое
Дядя Коля, Шлеп-нога, и я.
Белые косынки, сарафаны —
Красные цветы на них, как раны,
Смех и слезы на краю жнивья...
Легкая кленовая лопата
Кажется пудовою, треклята!—
Тяжелеет на закате дня.
«Отдохни, родной, попей водички,
Вот ведро, смотайся до кринички»,
Мамка треплет за плечо меня.
Я иду к колодцу, будто пьяный,
От моей лопаты деревянной,
От шуршанья, запаха зерна.
Цепь, звеня, скрывается за срубом —
Навсегда закаменевшим дубом.
В глубине — песчаный отсвет дна.
Представляю:, батя под обстрелом
Каравай разломит между делом
И ему представится наш ток,
Где над нами — солнечное небо...
Он, жуя упругий мякиш хлеба,
Улыбнется: «Молодец, сынок!»...
Завершился день совхозный жаркий.
Снова пьем мы воду из цебарки,
Наклоняя потное ведро.
Холодна водица ключевая,
В ней травинка плавает резная —
Детских лет жар-птицыно перо!
14. КОЛОДЕЗЬ
Колодезь — верный наш поилец —
Всегда стоял среди двора.
Немало всяческих потылиц
Над ним склонялось у ведра:
Белесых, черных, рыжеватых,
Курчавых, жиденьких, седых,
Бесхитростных, и хитроватых,
И старческих, и молодых.
Пил хлебороб, солдат прохожий,
Путеец пил, и тракторист,
И с гуттаперчивою рожей
Бродячий фокусник-артист.
Пила корова, конь поджарый,
Коза, ягненок, бык Авдей.
Всех угощал водою ярой
Сруб деревянный, прочный, старый,
От солнца белый и дождей.
В колодезь крикнешь —
Эхо складно
Откликнется из глубины
И повторится многократно
У цилиндрической стены.
Он другом выкопан отцовским
Почти задаром, «нипочем»,
Хромым Петром Белоцерковским —
В округе главным копачом.
Белоцерковский всем колодцы
Копал на ближних хуторах,
Он не просил за труд червонцы,
Копаясь в глинистых пластах.
Ему платили салом, птицей,
Зерном и овощем любым.
Все брал с улыбкой:
«Пригодится,
Без божьей помощи съедим!»
Своей работою обычной
Он не срывал богатый куш,
Трудясь неспешно и привычно.
Кормил семью — двенадцать душ.
Колодезь наш он вырыл быстро,
Всего за три июньских дня.
Испить воды — живой, искристой,
До удивительности чистой —
Пришли соседи и родня.
Все дивовались:
«Знает жилу
Петро со сладкою водой!»
«Колодезь вырыть — не могилу»,—
Шутил, смеясь, копач хромой.
Белоцерковского лопата
С короткой ручкою была
Остра как бритва, не щербата,
И ею жизнь его богата,
Ее проворностью светла.
Колодезь —
радость и загадка —
И глубина, и голубень!..
Вокруг него толпятся кадки
Порою летней каждый день.
Он — ось хозяйства,
Пуп подворья,
Вода потребна в час любой
В дому —
С рассветного предзорья
До поздней сутеми ночной.
Весь день скрипит натужно ворот,
Вода нужна во все концы:
Пьют лук, капуста, помидоры,
Морковка, редька, огурцы.
Пьет огород.
Под лютым зноем
Он ненасытен — огород.
Давно ключицы, плечи ноют,
А он все пьет, и пьет, и пьет.
Рука вращать устанет ручку,
Немеют пальцы от ведра.
А поливать не станешь — взбучку
Даст мать, на строгости щедра.
Он часто снится мне ночами —
Скрипучий ворот с обручами,
Является в щемящих снах
Сеть трещин — тонкими лучами
На облупившихся торцах.
В колодезь глянешь:
Там на донце
Круг неба в гулкой глубине.
И отраженный отсвет солнца,
И камни белые на дне.
Там бьют ключи, песок взрыхляя,
Пульсируя из недр земных,
Волны своей не замутняя
Для утоленья душ живых.
Щедра безмерно глубь земная!..
В колодце чистая всегда,
В июльский полдень — ледяная,
В январский — теплая вода.
На летнем зное запотеет
Ведро от влаги ледяной.
А в холод — пар над ним белеет,
Курится дымкою парной.
15. ОТЕЦ ПРИШЕЛ
Отец пришел!..
Пришел отец!..
С разъезда с чемоданом
Идет солдат,
Идет боец,
Зовут его Иваном.
Вернулся к детворе отец,
Пришел домой хозяин.
Его помиловал свинец,
Он даже не был ранен!
Пришел с большой войны солдат
С медалью «За отвагу»,
Завидев дом родной и сад,
Он прибавляет шагу.
На нем скрипучи сапоги,
Ремень сверкает лаком...
... Он шел сквозь адовы круги —
Между огнем и мраком.
Пять лет по краю смерти шел,
Где выли пушек глотки,
Чтоб сесть за наш старинный стол
И выпить чарку водки...
Мы — это Сашка, Томка, я —
Бежим ему навстречу.
Пять лет ждала его семья.
Дышать от счастья нечем!
Вот чемодан поставил он
И обнимает Сашку,
И Томку сгреб.
Неужто он?..
И плачу я в рубашку,
Закрыв лицо, реву навзрыд,
Мне стыдно слез нежданных,
Отец здоров, не инвалид,
Лишь — грусть в глазах туманных.
Схватил железною рукой,
Поднял меня под звезды:
«Ну, будет, сынку, бог с тобой,
К лицу ль мужчине слезы!..»
«Смеяться б надо, отчего ж
Мне давят грудь рыданья?
Остановись.
Ты старший все ж.
Все позади страданья...»—
Так утешал себя тогда
Я — мальчик и мужчина,
Не понимая, в чем она —
Для плаканья причина.
Я без волненья не могу
Тот вспомнить ранний вечер.
Всю жизнь мою — бегу, бегу...
Отцу бегу навстречу.
16. Итоги.
То были благостные годы.
Там корни мужества страны.
В Берлине кончились походы,
И сели праздновать народы
Под мирный полог тишины.
Там — поколения истоки
Трудолюбивых, молодых,
Кто танки строил на потоке,
А как войне все вышли сроки —
На переплавку резал их.
Кто в космонавты заявленья
Нес из медвежьего угла,
Кто был взрослее поколенья,
Кто рано все постиг уменья
И был как равный у стола.
Но мирно жить не всем хотелось.
Нам радость ставилась в вину.
Маньякам новым не терпелось
Нас испытать и нашу зрелость,
Втянуть в холодную войну.
И мы росли, всему внимая,
Мальчишки — сироты войны,
В работах жилы напрягая,
Страны усилья понимая —
Ее безгрешные сыны.
17. ВЗРОСЛЕНИЕ
Что ж Кавалерский?
Он бессменно
Встречал лихие поезда,
Не спрашивая:
«Вы куда?»
И светофор попеременно
Горел у стрелок вдохновенно —
Зеленый, красный — как всегда.
Среди степи стоящий сиро,
Как прежде/ был он центром мира
По рельсам, по рябенью шпал
Я дальше станции Кущевки
И тихой сельской Кисляковки
Тогда еще не уезжал.
Разъезд отстроился немного.
И вечерами в свете фар
Он провожал парней в дорогу —
В Москву, Ростов и Краснодар,
И дальше — в Мурманск, на Алта
Камчатку и в Приморский край.
В семье обходчика Бурмаки
Взрослел Алешка — средний сын.
Мы вместе в поле рвали маки,
Нас рвали за штаны собаки,
Мы одногодки были с ним.
Сидели рядом в пятом классе,
На шатком плавали баркасе,
Ловя карасиков, линей
И полосатых окуней.
Льняноволосый, не речистый,
Всегда улыбчивый, он был
Ясноголовый, твердый, истый
В мечте, в порыве юных сил.
Он в математике кумекал.
В ином я видел жизни суть.
Я на Ростов тогда уехал.
А он к Одессе выбрал путь.
Я поступил тогда в речное.
Он — в мореходное...
И вот —
Он до Гаваны и Нагой
Огромный водит теплоход.
Американскую бомбежку
В порту Хайфона перенес,
И не узнать сейчас Алешку!..
А было — лихо под гармошку
Он в пляске мог пойти вразнос
Навек теперь его стихия —
Морская вольная вода.
Оставил флот,
Пишу стихи я.
Он—капитан, Герой Труда.
... Мои ровесники! Простите,
Что всех — увы!— не назову
В поэме этой. Жизнь в зените,
Все чаще на ее орбите
Воспоминаньями живу.
18. РАЯ
Там девочка Рая жила.
Три хаты от нашей — соседка.
Как все она вроде была.
Дразнились мы с нею нередко.
До срока в нас чувство молчит
Однажды я в смутной тревоге
Услышал, как сердце стучит,
Ее повстречав на дороге.
Стал думать все чаще о ней
И дома, и в поле, и в школе,
Вгляделся сильней и сильней
И явственно понял до боли,
Что Рая красивее всех,
Достойней, стройнее, добрее.
Заслышав вдали ее смех,
Невольно шагал я быстрее.
В ней все было просто, как дождь,
Из солнечной брызнувший тучи.
Брала меня оторопь, дрожь,
Коль вместе нас сталкивал случай.
Вдвоем к магазину идти,
Иль сено сгребать на покосе,
Иль в очередь стадо пасти,
Как принято было в совхозе.
Молчал я, терялся, краснел,
Себя обзывая словами,
Которые вслух не посмел
Сказать бы и в схватке с врагами.
Мы в школу ходили — орда!—
В снежки, в догонялки играя.
Моей подзащитной всегда
Бывала нечаянно Рая.
Выдумывал подвигов тьму
В тех играх, штурмуя, спасая.
И все лишь затем, потому,
Чтоб это заметила Рая.
И вскорости понял — влюблен
Я в эту безгрешную Раю.
Я мог бы сказать — оглуплен!
Я мог бы сказать — умираю!—
От жгучей сердечной тоски,
От скверного чувства робенья,
Которые не по-мужски
Меня выставляли в смущенье.
Я думал о ней каждый час,
Признаться в любви не решаясь,
При виде ее всякий раз
Одной этой мысли пугаясь.
Не знаю, что было б потом.
Я вскоре уехал учиться.
Большой равнодушный Ростов
Меня призывал отличиться.
Я думал: подамся во флот
И штурманом стану отличным.
Приеду, скажу:
«Рая, вот —
Люблю я тебя безгранично!
Поедем со мной. Пароход
С названием «Память Шмелева»
Нас аж до Москвы повезет
От пристани белой Ростова.
Я знаю, ты сердцем горда,
Но в счастье нельзя ошибаться.
Поедем со мной навсегда,
Не будем вовек расставаться!..»
Но вдруг я случайно узнал:
Любовь моя замужем.
Вышла!..
Уехала с ним на Урал.
Я ждал, что вернется.
Не вышло...
Практичные люди твердят:
Нас жизнь направляет логично.
Я не был той логике рад —
Окончилось все прозаично.
Живет она в далях чужих,
Наверно, внучат пеленает.
О чувствах тогдашних моих
Она никогда не узнает.
Кудрей тёмно-русых волна,
И брови — что стрелки пырея...
С тех пор в моих мыслях она
Такой и живет, не старея.
19. ОПОЗДАНИЕ НА ВЕЧНОСТЬ
Вечерний поезд.
Стук колес.
Огни в оконной раме.
И благодать в полях до звезд,
Как в заповедном храме.
Ночь детства яркую звезду
Зажгла под сводом храма.
Я вновь приехал.
Я иду. Открой калитку, мама!..
Тишь.
Неподвижны тополя.
Смеяться, петь охота!
Шпал у дороги штабеля
Да запах креозота.
Высокий ясень у ворот —
Как вырос, подтянулся!
Посажен был в тот самый год,
Когда отец вернулся.
Я постучу в квадрат стекла.
Залает Шарик звонко.
Сурово взглянет из угла
Старинная иконка...
Но не услышу я в ответ
Ни голоса, ни шага.
Тот, да не тот в окошке свет,
Не та в кувшине брага!
Мордатый незнакомый кот
Замрет в оцепененье.
Колодезь скрипнет.
И кольнет
Под сердце то скрипенье...
Нет тех людей, что жили тут,
Кого зову ночами.
Стоит малыш, как лилипут
Со взрослыми глазами.
— Ты чей?
— Синицын.
— Как зовут?
— Васяткой.
— Можно в хату?
Глаза мальчишкины не врут:
— Спроси сначала тату.
Ах, да...
На цинковом ведре
Следы тех губ остыли!
— Кто жил до вас на сем дворе?
— Гриценки вроде жили.
Тень прошлых лет найти ль, глупец
Мне не ответит эхо.
Простите, мама и отец.
Я поздно к вам приехал.
20. БЛАГОДАРЕНИЕ
Из всех земных хороших мест
Мне безраздельно мил
Кубанский маленький разъезд,
Где я когда-то жил.
Где научился понимать
Лопату, тяпку, плуг,
Где повторяла часто мать:
«Не будь к страданьям глух!
Люби людей,
Цени добро,
Не обходи калек,
Не всяк, наживший серебро,
Достойный человек.
Не всяк, добившийся чинов,
Примером может стать...»
Сквозь даль промчавшихся годов
Шепчу:
«Спасибо, мать!»
21. ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА
Прошло уж тридцать с лишним лет
Как поезд тихоходный
Меня, не взявшего билет,
Увез на медленный рассвет
От речки мелководной,
От лесополос с алычой,
Жерделами и лохом,
От всех,
О ком, любя душой,
Порой грущу со вздохом.
Мне много видится теперь
Сквозь призму лет и боль потерь.
Вдвойне теперь мне милы
Родных людей могилы.
В часы бессонниц чередой
Встают, проходят предо мной:
Луханин,
Конышев,
Портной,
Бурмака,
Пяткин,
Бережной —
Все давних дней моих друзья,
Кого поныне помню я.
22. ЗОВ
В травы детства маня,
Лишь стемнеет окрест,
Кличет, кличет меня
Кавалерский разъезд:
В ежедневном труде
Перестуком колес,
В родниковой воде
Отражением звезд,
Волхованием сил
Сочетания слов,
Громким хлопаньем крыл
Сизых перепелов,
Духом спелых пшениц
И нагретой стерни,
Грустным пеньем вдовиц
В окаянные дни,
Тяжким шагом больных
Фронтовых поездов,
Свежей кровью на них
Санитарных крестов...
В чистой капле росы —
Зарождение дня.
Хриплый посвист косы
Вновь уводит меня
В даль, где вдовий покос
Криво стелет валки,
Где намокли от слез
Баб цветные платки.
Мамка машет косой,
Сжав отцово косье.
В длинной юбке, босой
Я запомнил ее.
Прядь волос на лице,
От загара — багрец.
Сил немного в косце,
Притомился косец.
Пыль от сенной трухи.
Тяжко дышит она.
Я не верю в стихи:
«Взмах — готова копна».
Долго надо косой
Позвенеть, помахать,
Чтоб возок небольшой
Иль копешку собрать...
Мчат и мчат поезда
Из неведомых мест.
Буду помнить всегда
Кавалерский разъезд.
Шум твоих тополей,
Цвет акаций твоих.
•Хлебный ветер с полей
Вновь на скулах моих.
В тех полях — «Коммунар»
Семь заплаток на нем.
Ветеранский гектар
Скошен, назван — жнивьем
Старый бункер не ржой,
А пшеницею — всклень.
Пахнет хлебной дежой
После дождика день...
По тропинке лужком
От плетневых ворот
Рая быстрым шажком
Мне навстречу идет.
Цвет румяный лица
И улыбка — они,
Как в зарю у крыльца,
Свету солнца сродни.
Блеск смеющихся глаз,
Резкий росчерк бровей.
Через вечности час
Поздороваюсь с ней...
Там, где камень стоит
У развилки дорог,
На кургане зарыт
Ерофей Пустобрех.
Сумно плачут сычи
В тихий дынный рассвет.
Вдоль совхозной бахчи
Ходит призраком дед.
Старый добрый ворчун
Проверяет бердан.
Он оброс, как колдун,
Он седой, как туман...
Счастлив я и родня —
Вновь объятья в приезд.
Есть он, есть у меня —
Кавалерский разъезд!
Все, пожалуй,
Молчу.
Завершаю рассказ.
Пожелать лишь хочу,
Пусть он будет у вас
Разъединственный, свой —
В лоне балок и рек,
Где вы ели святой
Кукурузный чурек,
Где вы начали жить,
Где учила вас мать
Все земное любить
И о счастье мечтать.
23. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Несутся вихрем поезда
По воздуху густому.
Горит Полярная звезда
Все там, где путь к Ростову.
Она звала меня, звала
Настойчивым миганьем
От хаты, печки, от стола,
Томила обещаньем...
И там стоит в тиши левад,
На ветер выйдя резкий,
Мне давший все, чем я богат,
Разъезд мой Кавалерский.
Стоит средь спеющих пшениц,
Как в золотой оправе,
Слагая звоном косовиц
Хвалу родной державе.
Стоит до пояса в снегах,
Следя колес движенье,
И в огоньках — его глазах —
Характер — долг, терпенье.
Песком иль пылью ледяной
Обдаст его курьерский,
А он — все тот
В мороз и в зной,
Пусть неприметный,
Но родной —
Разъезд мой Кавалерский!
1984г.