Кожа — насквозь провоняла лекарством,
Висит на кости простынн;й желтезной,
Кто дёргается и дышит ещё,
с трудом и нечасто,
Точно ли тот —
живой?
Кто небо
берёт —
потолочной побелкой,
Четвёркой надкоечных стен — целый мир,
Не молится ль ночью губёнками
солёными Старице бледной:
"Приди и возьми!"
И слышно молитву, и слышно — по плитке
Шуршит шагом Гибель, уже над башкой
Больного коса, хрипы хлипкие,
Дыхательный
перебой.
Закон вот: рождённые скормятся гробу,
Попробуй, порядочек переиначь!
А кто—то, кто Смерти ловчее,
возьмёт и попробует,
В должности —
"врач".
Ему бы — уснувших без чувств, синегубо,
Будить
не за
пятак, да за пяток!
Но есть работа — не работа, а поступок,
Есть приколеневший
все чувства
долг.
И если серным кашлем пасти Ада
И кашляют, больному не слыхать!
"Подать каталку и дефибриллятор,
Поддать до операционной,
вашу мать!"
"Пор—ра—а..." — затянет н; ухо гнусаво,
Разряд в грудину,
будто
разрядили арбалет:
Товарищ Гибель, выйдите — нельзя вам!
Зайдёте где—то через двадцать —
тридцать лет.
Врачи.
И Жнице
с ними сложно спорить,
Сказали ей, что вон — и значит выйдет вон!
Печально овывая сквозняками коридоры,
Погорбившись, потопает
опять без никого.