На полпути небрежного похода
чрез глубину смешков и выпученных глаз
увидел я бесстыжих звёзд огни
устлав всю темноту излишнюю, они
разили дух разбитый мой в который раз.
И снег, сребрящийся в ноктюрне, как мокрота.
Но в этот миг узрел я сквозь хмельную спесь
Всю жёлтую лукавость ужасных блеклых огоньков
Небесных и плетёных их собратьев.
Стоял, опёршись на разгромленное детство,
Смотрел и слышал будто сладостную весть
Любезно распахнувшегося неба
и
седого шёлка звёздных платьев.
Весь этот странный леденцовый страх
Бытия, что сжалось, ухмыляясь безразлично
Шептал мне твёрдо и упрямо:
«Иди дорогою своей, безбрежной и забытой,
Забытой потому, что уж во всех мирах
нет её запоминающего. Всяк внемлющий тебе — безличен.
Твоя копилка слов, улыбок и молитв
Рвений, оголтелой юности и важных битв
Признаний, шуток, осознаний -
Оно всё ярко, словно молоко зарницы,
Не отобъётся в светлых лицах.
Побежит, как силлогизм без основания.
Воспоминаний о друзьях и странствиях
своих собрал мешок ты целый, сотканный
из глупых горестей и анонимного страданья.
Твой миф есть одинокое восстанье
огонь которого, никем не пойманный,
сокрылся ловко в
никем не видимых чертогах.
Настала ли пора гулять под липами?
Ну, что ты, право, — давно уж миновала.
Иди! Ты возвратишься к нам в
ещё одной ночи привала.
И не услышишь вновь ты ничего
Печального иль радостного в нашеv
Романсе твоего
Существования невоспетого.»
И я побрёл в уютный тот кошмар
Палящего внутри мучения
Всё убеждая свой убогий разум:
«И всё же я совсем не стар».