ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ И СОСТАВ КНИГИ "ПО РУСИ"
Литературно-художественное издание
Толстоус Василий Николаевич
ПО РУСИ
Стихотворения. Повесть
© Толстоус В.Н.,2022
ББК 84 (2Рос-Рус)6-5
Т 54
Т54 Толстоус В.Н.
"ПО РУСИ" – Стихотворения. Повесть. –
Донецк, "Издательский дом Анатолия Воронова" – 2022. - 112 стр.
Подписано к печати 14.01. 2022 г.
Дизайн Воронов А.Б.
Обложка с. Ольгинка Краснодарского края.
Рисунок к повести Оберемченко В.И.
Книга "По Руси" включает в себя стихотворения, отражающие впечатления о пребывании в городах и весях, когда-то входивших в Советский Союз, – большую и мирную страну, которую автор до сих пор считает своей Родиной.
В книге впервые публикуется повесть о первой, юношеской любви, – "Маяк во мраке и тумане".
Для семейного чтения.
СТИХОТВОРЕНИЯ
ОДЕССА. ЮНОСТЬ
Пляж «Отрада». Ночная пора.
В небе лунный ломоть половинный.
Я мальчишкою умер вчера,
и родился под утро мужчиной.
Восхитительна робость твоя.
Я любил вдохновенно и нежно.
«Это счастье!» – настаивал я,
ты негромко смеялась: «Конечно».
Нежный бархат девичьей груди...
Слишком быстро бежали минуты.
Я шептал: «У нас всё впереди».
Ты молчала в ответ почему-то.
***
Лузановка, Аркадия, Фонтаны,
и целый мир съедобностей – «Привоз».
Ну, чем вам не загадочные страны,
куда везёт не бриг, а паровоз?
Приваживает вкус одесской речи,
на слух она протяжна и легка:
то слог её, как денди, безупречен,
то слышится брутальность босяка.
Привёз домой восторг от шарма улиц,
от колоннад аттических хором:
их старых стен когда-то прикоснулись
поэты возвышающим пером.
Любви вкусил горячую отраву,
и оказалась дивно хороша, –
в моей груди печёт горячей лавой,
там, слева – где, конечно же – душа.
СЕДОЙ СКРИПАЧ
Меня волна воспоминаний
несёт сюда издалека,
в Одессу, в юность на Фонтане,
на свет ночного маяка.
Рыдают звуки, невесомы,
рождаясь в скрипке и смычке,
и мы с тобой, едва знакомы,
сидим в прибрежном кабачке.
И снова птицей рвётся в душу
тоска седого скрипача,
и мы вдвоём готовы слушать
его вселенскую печаль.
Сквозь годы смотрим друг на друга,
целуем влажные глаза,
и звёзд рассыпавшихся вьюга
несёт в ушедшее, назад,
сметая вёсны, лета, зимы,
и лишь страдания смычка
звучат, просторами носимы,
вплетая музыку в века.
***
В любви впервые девушке признался
у бронзового Пушкина, в Одессе,
где вечерами кормятся Пегасы
и вьются молодые поэтессы,
да музыканты. Парень на гитаре
играл из «Beatles», кружились пары в вальсе.
Вздохнула девушка: «А Пушкин старый!» –
и гитарист негромко рассмеялся,
но вдруг притих и стал совсем не весел,
шепча: «Смотрите! Снится ли мне это?»
Я проследил за взглядом и опешил:
он ожил, бюст великого Поэта.
Сведя в улыбке бронзовые губы,
он развернулся и сказал весомо:
«Вы, сударь, признаётесь очень грубо,
а с виду – из порядочного дома».
Я обернулся: мне ли говорил он,
иль то игра душевного разлада.
Внимали все. Магическая сила
жила в раскосе бронзового взгляда.
Он говорил: «Я верю только в чувства,
а что у вас? Пыль, ветреная шалость.
Любовь сродни высокому искусству, –
у вас его, похоже, не осталось.
А, впрочем, вовсе я не утверждаю,
что умерло изящество признаний:
я многих новых слов не понимаю.
Поверьте, нет ужасней наказаний!
И вы меня, сударыня, простите
за эту старость облика в металле,
и впредь о внешнем строго не судите,
пока поэта ближе не узнали».
Укрыла нас завеса из тумана.
Мы ждали: вдруг ещё заговорит он,
и выглядели, верно, очень странно, –
как в сказке, у разбитого корыта.
***
Прости, что я бегу,
хотя зачем – не знаю.
Осенний воздух густ,
но без букета мая.
Сказать ли что – давай,
хотя молчи, пожалуй.
Сейчас придёт трамвай
и увезёт к вокзалу.
Такая жизнь вокруг,
что для двоих нет места.
Прости, сердечный друг:
не быть тебе невестой.
Единой нет судьбы:
ты здесь, а я в Донецке.
Смогу ли я забыть?
Да и забыть-то не с кем.
А вот и стук колёс.
Дождём заплакал вечер.
Одесса – город слёз.
А мне и плакать нечем.
ВОЛГОГРАД
Россия – мать, я с детства знаю это,
и вот она, бескрайняя как жизнь.
У Волги тихо – солнечное лето,
а над землёй безоблачная высь.
Мне город виден лишь до половины –
я за рекой, на дальнем берегу.
Рассвет струится медленно, картинно,
окрасив крыши зданий. Наверху
звезда над Волгой гаснет. Ниоткуда,
из мари, из пучины, до небес
восходит в небо женственное чудо,
беспечно отрицающее вес.
Как будто разогнавшись для полёта,
с собой всех павших женщина зовёт,
и кажется: крылатая пехота
невидимая, движется вперёд.
Размах руки, зовущей рать на сечу,
казалось, обнимает полстраны,
а женщина нацелилась на вечность
и цели ей иные не нужны.
Всё ярче свет восхода, кумачово
бежит, врастая в лезвие меча...
...От блеска, от сверкания стального,
дохнуло время рядом, у плеча.
Когда в дыму и вое самолётов
исходят хриплым рёвом голоса,
а чей-то взгляд, что вскинут и намётан,
не успевает главное сказать, –
тогда судьба, которую не прожил,
пройдёт, сгибая тяжестью вины:
ведь это был, отысканный, быть может,
твой дед, не возвратившийся с войны.
Ему не смочь уже весь дол окинуть
и на тебя взглянуть через плечо:
ведом он Сталинградскою богиней
на небо, за сверкающим мечом.
ПИСЬМО №1 ИЗ КАЛМЫКИИ. 1973 ГОД
Мои родные мамочка и папа!
Простите, что неделю не писал.
Сейчас темно. Мигая, светит лампа,
а за окном цикадовый хорал.
Страшнее места нет на белом свете.
Среди пустых и выжженных равнин,
как на чужой безжизненной планете,
расположился зэковский Царын.
Мы ехали работать в стройотряде,
втроём, но опоздали – дня на три.
Рвались сюда энтузиазма ради,
а что это – никто не говорил.
Здесь мир иной. И – никого из наших.
На улицах – ожившее руно.
Пасут отару грязные апаши –
чумазей не увидишь и в кино.
Усталый дядя в ветхом сельсовете
нам, озирая драный потолок,
сказал: «Ну что же: есть тут на примете
хотя и зэк, но славный паренёк».
Оставленный «на химии» Серёга
(к нему нас проводили ночевать)
невесело ответствовал и строго,
когда спросили: «Где же тут кровать?» –
«Кроватей нет. Смотрите – вот лежанка.
Тут пауки, клопы, на стыках – вошь.
А это называется «фаланга»,
её укус ты не переживёшь».
И показал невиданного зверя,
в кошмарном сне такого не узреть.
Нельзя в смертельность яда не поверить:
куда ни глянь – пустыня, зной и смерть.
А так, вообще-то, вроде бы неплохо:
пока что жив – и, значит, всё путём.
А сбой времён, и влёт не в ту эпоху –
преодолим. Я в этом убеждён.
ПИСЬМО №2 ИЗ КАЛМЫКИИ. 1973 ГОД
Братишка мой, учись и путешествуй.
Наш мир для неучёного жесток.
К примеру, вот страна, где много шерсти,
и звать её Калмыкией, браток.
Нас трое в грязном кузове. Мы едем
в столицу лам, в степную Элисту.
Пейзаж до горизонта пуст и беден:
одни орлы с десяток на версту.
Они здесь человека не боятся,
следят за нами, сидя на столбах,
и мне, к стыду, приходится стараться
беспечным быть – а ну, заметят страх.
Здесь всё не так, совсем другие люди –
калмыки и советские зэка.
Из живности – горбатые верблюды,
на нас они взирают свысока.
Узнал я заодно – страна большая,
громадная и грустная пока,
но женщины взрослеют и рожают,
и всё путём пойдёт наверняка.
А мы трясёмся в кузове, под солнцем,
и за баранкой пьяненький шофёр.
Здесь чудо жизни – редкие колодцы,
и мера смерти – выжженный простор.
***
Достали скучные равнины,
и в будний день, позавчера
я бросил всё. Брожу отныне
в кавказских сказочных горах.
Я в Гойтхе не бывал ни разу,
и вряд ли буду снова впредь.
Разбиты склоны на террасы,
где южным фруктам проще зреть.
«Ау!» – кричу, и горы эхом
мне отвечают невпопад,
как будто кто-то зычным смехом
коварно будит камнепад.
Меня сманил отряд студентов
идти от Гойтха к Туапсе.
Дорога вверх струится лентой,
чтоб там над пропастью висеть.
На речке отмели песчаны
и вроде водится сазан.
Ползёт светило небесами,
и отдаёт тепло лесам.
Обрыв налево, справа – скалы,
за спуском тянется подъём,
и мы от счастья что попало
кричим, грозимся и поём.
ЛЬВОВ
Укрыв погост, лежат квадраты древних плит.
Шаги по камню тёсаному гулки.
Старинный Львов под вечер вымотался, спит.
Безмолвье улиц. Тени в переулках.
Висит, как саван, за оградой тишина,
в неверном свете виден бег дорожек.
Ясней и чётче на могилах имена,
в ночи их вязь и вычурней, и строже,
ведь до утра, пока хозяева в раю,
ведётся меж мирами переписка.
Размыто видится: актрисы облик юн,
и светлый лик Марии Конопницкой.
А рядом, силы безрассудные в удар
направив, крепким бицепсом играя,
на волю рвётся непокорный Каменяр,
всей правды воли счастливо не зная.
И потому он вдруг, наверное, застыл,
что увидал в открывшихся просторах
не горний мир живой, где манит шелест крыл,
а мир пустынь, рассыпавшийся в порох.
БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ
Паломники потоками идут.
Экскурсоводы шепчут у развалин:
“Осада... Немцы... Взорванный редут...
Борьба за воду… Выстрелы в подвале…“
А на дворе иные времена:
идёт торговля розами и пивом.
В июле реже помнится война,
когда тепло и девушки красивы.
Споткнёшься невзначай о бугорок,
а их тут много – и вдали, и рядом, –
и тихо скажет местный паренёк,
что это просто гильза от снаряда,
что меж пустых, не взорванных гранат,
встречаются подчас и боевые,
что каждый год немало дней подряд
напоминают сводки фронтовые.
Вблизи ворот кирпичная стена
блеснёт под солнцем кровью то и дело.
Неглубоко прикопана война:
наверно, там, где кладка чуть просела, –
и у реки, за каменным бойцом,
что вдаль ползёт за капелькой водицы.
Его навек застывшее лицо
в потомках никогда не повторится.
Кирпич и камень: память навсегда.
Без войн и слёз все девушки красивы.
И – нет, не зря – под пулями вода
перебродила в солнечное пиво.
КАМЕНЕЦ-ПОДОЛЬСКИЙ
Земля на острых скалах зелена.
В каньонах дышит сыростью туман.
Почти обетованная страна,
свежей и краше некоторых стран.
Каньоны круч и Смотрича поток,
как будто из живого хрусталя,
а сверху – там, где запад и восток,
до горизонта отчая земля.
Укрытый старой крепостью голец
далёкие предания хранит,
и знает их, наверно, Каменец,
но смертным ничего не говорит.
Колышет он предание своё
о времени рождения земли,
а если кто, услышав, подпоёт –
ему ответят с неба журавли.
ХОТИНСКАЯ КРЕПОСТЬ
За поворотами дороги, над рекою,
она возникла из тумана, словно сон.
Закат заглядывал в холодные покои,
в бойницы-окна князя, свиты и княжон.
Здесь Ломоносова витийствовали оды
(Калчак-паша ему за вечность должен штоф),
о стены бились в кровь различные народы –
Хотинской крепости досталось от веков.
Теперь, подкрашенная словно куртизанка –
она стоит с киношной крышей набекрень,
быть может, видит сны о тайнах старых замков,
и презирает явь окрестных деревень.
Свободно воды Днестр, как прежде, к морю катит,
и на ночь солнце опускается во тьму,
окрасив крыши крепостные на закате:
и Днестр, и башни, видно, нравятся ему.
Лишь только утро закачается над степью
и станет розовой от солнца гладь воды –
ты вдруг заметишь, как нескладны и нелепы
опоры ЛЭП и дальних фабрик чёрный дым.
КИЕВ
Отсюда мы до сотого колена.
Несчётна обитаемость годов.
Старинный Киев прочно, несомненно –
родная мать славянских городов.
Ещё в дороге понял, что узнаю
Святой Софии крест и купола.
Нахлынула волна воспоминаний,
и ход времён душа воссоздала.
Воскресли звуки: вверх над мостовою
они плывут из канувших веков, –
со мною рядом кони к водопою
идут с крутых днепровских берегов.
Вверху, на кручах, бьёт колоколами
посадский Киев. Лето на дворе.
Священный град огромен, многоглавен,
и терем князя виден на горе.
Иду неспешно вдоль по Оболони
и слышу ясно: упряжью звеня,
гарцуют рядом княжеские кони,
и дышат шумно около меня.
Толпа народа, жившего когда-то,
проходит мимо, споря и бранясь.
Вот тонкий звон и серебра, и злата:
то впереди вышагивает князь.
…Века ушли, опять передо мною
не уносимый временем фантом,
а сотни лет стоящий под горою
суровый Ангел киевский с Крестом.
Недвижны грани отошедшей жизни,
где под углами выкованных плит
почил Владимир, и святой, и ближний,
и Крест его над Родиной парит.
***
Однажды мне, смиренному во всём,
живущему с утра и до утра
в местах, где шахты, зной и чернозём,
почудилось, что слышу скрип пера
гусиного: его легко я в тушь
макаю, – так заметнее нажим, –
в простых стихах описываю глушь,
где взаперти живу, как некто жил.
Я, словно он, со всем живым знаком
и голос певчей птицы узнаю.
Там царствует неписаный закон –
что ход времён подвластен соловью.
Всё так же ослепителен закат,
что обагряет озеро и лес,
а ночью светит ярче маяка
луна огнём серебряным с небес.
Нельзя там жить – и не писать стихи.
Я в этой вере непоколебим.
А скажет кто-то: много, мол, глухих –
ну что ж, поэт отыщет путь и к ним.
СТАРЫЙ ДУБ В ТРИГОРСКОМ
«Я царь по праву здесь: суровый, настоящий –
недаром наросты на ветках и узлы –
единственный живой из заповедной чащи,
что мир людей спилил на мачты и столы.
Я так давно живу, что не с кем посудачить –
вокруг трава, кусты осиновых кровей.
А прежде, век назад, лес выглядел иначе –
под тучи высотой от кроны до корней.
Дубрава бережно – ведь опытней и старше –
росла и вверх меня манила за собой,
туда, где сверху видно всё: просторы пашен,
и стадо, что к реке идёт на водопой.
Людей запомнил – ведь теперь я древний старец –
что в ночь стихи читали, сидя у костра.
Они в земле, за тем холмом лежать остались,
где вместо леса ныне степи и ветра.
Пора пришла и мне: я сохну, реже соки.
Никто не знает о загаданной судьбе,
но приближаются отмеренные сроки.
Быть может, встретимся на просеках небес.
***
За Волховом, у старого моста,
уснула безъязыкая страна.
Безгласны храмы. Улица пуста.
Висит ненарушимо тишина.
Не хрустнет ветка, кони не всхрапнут:
ни живности, ни тёплого угла.
Потоки остановленных минут
повсюду, словно катышки стекла.
Опасливо иду и слышу хруст:
оттаяв, оживают времена.
Из чёрных трещин, словно бы из уст,
исходят стоны, просьбы, имена.
Земля вскипает сгустками времён,
не чуя стен и тверди под собой.
Что там, внизу – церковный перезвон?
Пальба из пушек? Сеча? Древний бой?
И конные, и пешие войска –
бесчинствуют, безжалостно палят.
Без перерыва слышен сквозь века
колоколов раскатистый набат.
"Мы русские, такие же, как вы!" –
доносятся отдельные слова.
И, кажется, что движутся, мертвы,
по Волхову людские острова.
...Выносит сон из прошлого, домой.
Безмолвье. Оглушительно молчат
колокола, да грезит мост немой,
подрагивая бицепсом плеча.
ЛЕНИНГРАД. БЕЛАЯ НОЧЬ
Летний сад. Нескромный белый мрамор.
Вдоль воды и спящих мирно храмов,
где кресты, ограды и колонны –
я иду по вечности бессонной.
Тишина нависла над плечами
белыми июньскими ночами.
Пальцами играю на ограде:
слушайте: я здесь, я в Ленинграде!
Поищу, где злая несвобода
выстрелила в Зимний с парохода.
Вот он: три трубы, зовут «Аврора» –
родственница Красного террора.
С виду грозен. И стоит здесь долго.
В книжках то ли поднят, то ль оболган –
что с того, ведь главное не это:
всё, что вижу – вечностью задето.
ЛЕТНИЙ САД И НЕ ТОЛЬКО
Прекрасных статуй хоровод,
их здесь не меньше ста.
Не прячет мраморный народ
причинные места.
Не-петербуржцы все видны
и сразу, и подряд,
с лица, и даже со спины,
при входе в Летний сад, –
они глядят не на коней
у древнего моста,
для них и ближе, и важней
причинные места.
Я критикую их, громлю,
а совесть нечиста:
провинциал я, и люблю
причинные места.
ПАВЛОВСК
Простор. Квадраты и углы:
размеченный ранжир.
Громада вытесанных глыб –
ампир и не ампир.
Сквозь время, свитое узлом,
дворец пробился к нам.
А рядом – Царское Село
во власти грёз и сна.
В тумане: вновь юнцы шалят,
рифмуют алфавит,
вольны движения, и взгляд,
не терпящий обид.
Проворен бег весёлых строк,
задорен хмель забав:
поэтам дал немало Бог
своих даров и прав.
Но вяжет Павловск тишина,
и только ветерок
перебирает нити сна,
из них плетёт венок.
Порой идёшь и видишь вдруг
знакомые глаза,
в них: то любовь, то тени мук –
сто лет тому назад.
А вдруг не всё предрешено,
и есть они, права –
на веру в Божие зерно,
и вера та жива…
***
Течёт неспешно по России
лесами Северский Донец.
Когда-то здесь, в местах лосиных
я рос, бесхитростный малец.
И вот вы, кручи Святогорья…
Подвластный зову белых скал,
нашёл я храмы, и подворье,
и скит, что с юности искал.
Здесь начинающимся летом,
набравшись за ночь высоты,
благословляют реку светом
соборов стройные кресты.
В тиши парящего тумана
река касается весла.
Молюсь я, чтобы непрестанно
душа взлетала и росла,
и опадали, словно гири,
печали Родины моей.
Течёт река в зелёном мире,
среди склонившихся ветвей.
С водой у леса нет границы,
и, с благодарностью реке,
поют над ней лесные птицы
на незнакомом языке.
СВЯТОГОРЬЕ*
Туман от взгляда скроет Святогорье –
повсюду марь, без края и конца.
Видны сквозь белый морок ветви, корни –
осклизлый берег летнего Донца.
Уключин скрип, и плеск весла – как выстрел,
и больше звуков нет ни одного.
Не каркнет грач, и сыч вблизи не свистнет.
Один лишь скрип, и плеск весла вдогон…
Подступит страх: повсюду – слева, справа.
Летучей мыши тень над головой…
…Но вдруг в ушах как будто рвёт мембрану –
то с близкой церкви колокола звон.
И сразу, словно кто-то сверху дунет –
метнётся марь, скукожится в листве.
Дневное солнце с неба – без раздумий
туману вслед запустит яркий свет.
Лететь ему навстречу кислороду,
что из лесу стремится до небес,
чтоб синевою слиться с небосводом
в живую, освежающую взвесь.
Увидишь вдруг и храмы, и долины –
поросший лесом русский Иордан,
весь этот мир знакомый и старинный,
отринувший большие города.
Здесь в третий день на небо души смотрят,
готовые безропотно предстать,
стыдясь, что дух не ранен, не ободран,
и нет на нём отметин от креста.
------------
*Святогорье (Святые Горы) – меловые горы на правом берегу
Северского Донца, поросшие сосновым лесом. В меловых пещерах
и прилегающей глубокой долине расположены
храмы Святогорской Успенской Лавры.
ЧЁРНАЯ БЫЛЬ
Мир ничего не знал.
Весна в права свои, как водится, входила,
лишь вечерами красный бок светила
ненастье обещал.
Мир ничего не знал.
Когда горела вся земля до горизонта,
мы пели хором весело и звонко
«Интернационал».
Мир ничего не знал.
Звонок оттуда, плач: «Прошу вас, приютите,
не откажите в крове и защите:
здесь светится металл».
Мир ничего не знал,
но вся трава, дождём омытая, шептала,
что нынче всюду время чернотала,
и были чёрной бал.
Он жалости не знал…
1986
***
Такая же качается травинка,
такой же дым рыбацкого костра –
земли моей вторая половинка,
как Ева из Адамова ребра.
Пускай здесь нет в помине терриконов
и так смешно гуторят казаки –
одних и тех же правильных законов
мы в этой жизни с ними должники.
Я приучился петь простые песни
о юных днях, о счастье и войне,
и с тётей Маней в каждый день воскресный
стремиться к Богу, чтоб наедине
побыть с Ним рядом в храме, и молиться
обычными словами, без затей,
и чтоб вокруг сияли светом лица
таких, как все, обыденных людей.
И чтоб опять несложная молитва
о сыне Бога, сгубленном людьми,
внушала, что мы вместе, что мы слитны –
нас не разъять, и дух наш не сломить.
И тётя Маня, местная мадонна,
что прожила достойные года,
прошепчет мне: «Держись семьи и дома,
а отвернёшь, – и выпадет беда».
В МУЗЕЕ “МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ”
Я тень Тюленина в музее увидал –
он слушал гида и босой ногою ёрзал,
смотрел задумчиво на свой мемориал,
и на глазах его поблёскивали слёзы.
Сергей Тюленин был ершистый, как живой,
похож в подробностях на собственное фото,
в руке держал мешочек – маленький, простой,
под весом вниз его оттягивало что-то.
Ходила публика по залу, не спеша,
пуская шпильки об одетом плохо гиде,
не замечая бледной тени крепыша –
его, казалось, я единственный и видел.
Экскурсовод честил изменчивость властей,
дрожа от холода нетопленого зала.
Продав за грош ключи сердец и крепостей,
страна Советов потихоньку угасала.
Уже шагали по одной шестой земли
головорезы нарождающихся кланов,
а Кошевой Олег с Корчагиным ушли
под переплёты непрочитанных романов.
Но вот закончил гид, и в стиле «карнавал»
попсовый хит проник в музей с окрестных улиц,
и у Тюленина в котомке – я слыхал –
коктейли Молотова грозно шевельнулись.
В МИРГОРОДЕ
Живу на свете много пятилеток,
и так любить, как прежде, не могу
раскованных и крашеных эстеток:
уходит жизнь, старея на бегу.
Эстетки сильно выросли из талий
и пьют с утра не пиво, а боржом;
и мы, ребята, тоже не отстали, –
и минералку морщимся, но пьём.
По вечерам эстетки мирно дрыхнут,
а мы пойдём с друзьями на Хорол,
и, чтоб от жизни стрёмной не отвыкнуть,
сразимся в пляжный теннис и футбол.
Когда же дозу беленьких таблеток
сестра прикажет с йогуртом принять,
тогда в палате крашеных эстеток
зайдётся в скрипе каждая кровать.
Когда к рассвету Миргород зелёный
на свет из ночи выглянет опять,
шуметь не станут ясени и клёны:
пусть после ночи девочки поспят.
ХОРТИЦА
Летели птицы из чужой страны на север.
Держали крылья чёткий ритм, единый взмах.
Леса внизу качались в бархатном рассеве,
как травы сочные, тучнея на холмах.
Река протоками их нежно обнимала,
а плавни звали, обещая тишину:
кому – полдневного, надёжного привала,
кому – из детства не забывшихся минут.
Кружила стая над заветными местами,
где водной глади нескончаемая явь.
Полёт всё ниже. Скрылись дали за лесами,
и птицы ринулись, как в отрочестве – вплавь...
Зачем и жить ещё, как не для ранней песни,
что соловей крадёт у Бога невзначай?! –
где те, что умерли – конечно же, воскреснут,
быть может – птицами, что кружат и кричат…
ОЛЬГИНКА
«Ты куда, брат, направишься?» – «В Ольгинку».
«Это где?» – «Ты не знаешь?» – «Не знаю».
«Да, дела… Знают мамы и школьники
это место, подобное раю.
На Кавказе бывал?» – «В Хосте, в Адлере.
Влажность мучает в августе в Сочи».
«Да, а в Ольгинке – словно в Италии,
и в Анталии, брат, между прочим.
Волны плещут, вздыхают и пенятся
(время года не важно… любое):
в чём-то кается вечности пленница –
однозвучная песня прибоя.
Я вдоль бухты хожу, шаг замедленный, –
чтобы морем сполна насладиться.
Чайки счастливы – вот что заметил я.
Мы такие же, только не птицы».
«Замолчал ты. Взгрустнул. Нет ли повода?
Или Ольгинку вспомнил с печалью?»
«Брат, мы к жизни с рожденья прикованы,
вот и я скоро в вечность отчалю.
Мне хотелось бы там, в дни бессрочные,
где ни ночь не наступит, ни вечер,
видеть Ольгинку, видеть воочию…
Это самая главная встреча».
МАЯК ВО МРАКЕ И ТУМАНЕ
ПОВЕСТЬ
Любовь – над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь – звезда, которою моряк
Определяет место в океане…
У. Шекспир, сонет 116.
Перевод С.Я. Маршака.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВЛАДИК
Хорошо ли мы помним начало пути, тот самый полупрозрачный мир, в котором всё, казалось, происходит само собой, а случившееся воспринимается единственно возможным, самым правильным, и одновременно – легко исправимым когда-нибудь, в будущем, чья огромность и даже необъятность наполняет душу восторгом, а поступки представляются лёгкими, почти бездумными – но всегда важными и неповторимыми?
А между тем характер человека, основы и направление судьбы – складываются именно в юности, а она так коротка…
Правда, с течением времени эти убежавшие годы представляются почему-то более длительными и, конечно же, намного значительнее быстролётных десятилетий, когда нам за тридцать, за сорок, – и далее, далее...
Вот так и Владик, вчерашний школьник, в свои семнадцать лет приехал в Одессу с открытыми от изумления глазами, жадно впитывая новые впечатления. Приехал издалека, чтобы попытать счастья в большом городе, и стать студентом знаменитого университета. Владик мечтал о профессии астрофизика. Душа стремилась к звёздам, к романтике, навеянной полётом Юрия Гагарина. На выбор Одессы – города, где хотел учиться, повлияли проза Валентина Катаева, Марка Ефетова, Александра Батрова, стихи Эдуарда Багрицкого, с их обожествлением «самого синего в мире» Чёрного моря.
Блистательная Одесса, о которой Владик заочно знал всё, и с детства любил тихой, но крепкой любовью, выгодно отличалась от пыльного городка его детства, заштатного, удалённого на сотни километров от всех морей на свете.
Внушительный конкурс на любимую специальность сбил с толку и озадачил. Абитуриенты, поселившиеся в одной с Владиком комнате общежития, легко и свободно изрекали мудрёные вещи и показывали такие глубокие знания, что Владик поначалу упал духом. Однако после первого экзамена, физики, сданного на «хорошо», немного успокоился, и посчитал возможным оглядеться вокруг, рассмотреть наконец Одессу, и сравнить с мечтой, отложившейся в душе.
Цветущий город, город-праздник, где на каждом шагу можно встретиться с запечатлённой историей, поражал в самое сердце головокружительными названиями, ласкающими слух. Он действовал на сознание подобно наркотическому сну: Большой и Малый Фонтаны, Ланжерон, Аркадия, Лузановка, Пересыпь, Молдаванка, Дерибасовская, и, наконец, Потёмкинская лестница с парящим над ней дюком де Ришелье…
Подобно большинству молодых романтиков, молодой человек не догадывался, что фортуна коварна, и не прощает легкомысленного обращения с собой.
Драгоценные часы, необходимые для изучения математических премудростей, стали растрачиваться на прогулки по городу, его паркам и набережным, на благоговейное прослушивание перезвона городских часов, наигрывающих мелодию песни Исаака Дунаевского из оперетты «Белая акация». «Одесса, мой город родной» – каждые полчаса повторяли куранты на здании бывшей биржи, а в настоящее время – городского исполкома. И в этом тоже чувствовался праздник!
И, конечно, море. Синее, тёплое, тихое, домашнее, и в то же время торжественное. Даже сидящий на мели недалеко от берега, проржавевший от времени, исписанный
любителями увековечивать своё имя корабль «Георгий Седов», не только не портил вида, но и напоминал о том, что далёкая гриновская страна находится рядом, ну вот хотя бы – у той, совсем близко расположенной станции Малого Фонтана, или чуть дальше, в загадочной Аркадии.
Владик читал об этом в прозе Паустовского и Бабеля, но и сам тотчас заметил, что одесситы разговаривают не совсем так, как в оставленном им, континентальном мире. Этот говор пристал к Владику моментально, и ещё долго преследовал его. Мягкие, протяжные слова, особые интонации речи одесситов, засели в душе накрепко и не спешили исчезать.
Взрывной, жуликоватый нрав здешних обитателей отмечали многие писатели. Владик поначалу непроизвольно сторонился местных, особенно опасался смотреть в сторону загорелых и стройных одесситок, одетых в модные мини-юбки.
Впрочем, при ближайшем рассмотрении, горожане оказались рабочими людьми, постоянно куда-то спешившими, озабоченными рутиной жизни, а по вечерам усталыми, с поблёкшими глазами и лицами, мозолистыми, натруженными руками.
В общежитие Владик возвращался поздно вечером, утомлённый и тихий, садился за учебники, вяло листал их, тщетно пытался разобраться в формулах и определениях, косился на соседей по комнате, по своим углам исступлённо зубривших науку, затем закрывал постылые книжки, и тихо выходил в коридор.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ВЕРА
Этажом выше располагалась комната девушек-абитуриенток. Там тоже зубрили вовсю. Почему-то на щеках одной из девушек, Веры, при появлении Владика всегда выступал предательский румянец. Познакомились они после успешной сдачи первого экзамена. В общежитии любые положительные отметки, даже «тройки», полагалось отмечать небольшим застольем. Эти мероприятия называли «обмыванием». Поскольку у ребят из комнаты, где жил Владик, и той, где обитали Верочка и её подруги, дни экзаменов совпадали, то абитуриенты и решили с общего согласия организовывать торжественные ужины вместе.
Очевидно, сила притяжения имеется не только между планетами и галактиками, но и между некоторыми людьми. Стоило Владику заглянуть Вере в глаза, а её взгляду встретиться с его несмелым взором, как немедленно возникло чувство, точного названия которому тщетно искать в словарях. Многие думают, что это – любовь, однако озвученное слово обладает вполне определённым смыслом. Так ли это, то ли это чувство, или нет – обычно становится известно гораздо позже, по прошествии времени.
Природа наделила Владика немалым ростом, стройностью и белокурыми волосами. Многие, особенно девушки, утверждали, что у него симметричное, привлекательное лицо, которому, правда, не хватало брутальной мужественности. Раздатчица в здешней студенческой столовой, молоденькая практикантка, по собственной инициативе оказывала молодому человеку особое внимание: накладывала в порцию борща не одну, а целых пять ложек сметаны. При этом значительно, со странной улыбкой глядела Владику в глаза.
Но вернёмся к Вере. Красотой она не блистала: высокая, почти вровень с Владиком, широкая в кости, с немного тяжеловатой походкой. Она говорила, что пошла в отца, бывшего моряка. В большом приморском городе, где жила Вера, большинство жителей, по её словам, ходят, словно под ними не твёрдая почва, а палуба корабля. Владик думал, что это едва ли так, но делал вид, что верит. Простое широкоскулое лицо, короткие вьющиеся волосы, выгоревшие на солнце, – выдавали в ней исконную русачку. Но серо-зелёные глаза, быстрые, с оценивающим и одновременно пронзительным взглядом, озадачивали. В их глубине, думалось Владику, скрывалась какая-то особая, женская тайна. Добрая и совсем не робкая белозубая улыбка делала её лицо светящимся. Глядя на Веру, сердце Владика всякий раз начинало биться сильнее и чаще. Никогда ранее в своей короткой жизни он не испытывал такого сладкого чувства. Очевидно, что и девушке Владик нравился. Когда их глаза встречались – а это происходило часто – юноша, ещё не привыкший к таким эмоциям, смущённо опускал глаза и краснел.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. «ЛУНА-ПАРК»
Вечером в городе намечалось массовое гуляние. Готовилась иллюминация, в парке пиротехники занимались подготовкой к фейерверку. Гуляя у моря, Владик всё это видел, и в голове созрела мысль пригласить Веру развеяться, отрешиться от зубрёжки и вдвоём насладиться вечерней праздничной Одессой.
В комнате Вера сидела одна. Её подруги-абитуриентки отправились в университет на консультацию перед следующим экзаменом. Девушка отказалась составить им компанию – думала, что и так всё знает о том, что могли рассказать преподаватели.
Владик вошёл и прикрыл за собой дверь.
– А у меня для тебя новость, – с порога приступил он к делу.
– Во-первых, здравствуй, – улыбнулась Вера.
– Конечно, конечно, – смутился Владик. – Здравствуй, моя королева.
– Уж и королева, – отмахнулась девушка, но порозовевшие щёки подсказали юноше, что комплимент принят.
– В Одессу приехал чехословацкий «Луна-парк», – продолжал Владик. – Пойдём?
– Девочки на вечер запланировали учить формулы, и друг дружку «гонять» по ним, – протянула Вера неуверенно.
– Но это ненадолго, – просил Владик, взяв её за руку.
Он и подумать не мог, что Вера может отказать, и стушевался.
– Ладно, – приняла решение девушка, и в ответ незаметно пожала руку юноши. – Только ненадолго. Хорошо?
– Конечно, – просиял Владик, прижимая девичью руку к своей щеке. – В полвосьмого зайду.
Он выбежал из комнаты, и поэтому не увидел, как Вера поцеловала ладонь, которую только что пожимал. Молодой человек пронёсся по лестнице, прыгая через ступеньку, и едва не сбил с ног поднимавшуюся вверх Олю, соседку Веры по комнате.
– Привет, – сказала она. – Ты зачем так быстро летишь? Опять Верке заниматься не давал? Гляди, завалит она экзамен с твоей помощью.
Владик от полноты чувств чмокнул девушку и рассмеялся. Оля потрогала место на щеке, куда угодил поцелуй, и погрозила юноше пальцем, затем опустила голову, и уже намного медленнее продолжила подъём на свой этаж.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. В СТОЛОВОЙ
А Владик уже вбегал в свою комнату. Ребята как раз собрались на обед.
– Ты что, не идёшь в столовую? – спросил Валера Артюхин, коренастый черноволосый парень, бывший военный моряк, самый старший среди них.
– Не видишь, что ли – он от Верки, – съехидничал Гена Тиховский, высокий худой юноша.
– А что, Вера хорошая девушка, – рассудительно заметил Гриша Вайнштейн, которого Гена, его земляк и одноклассник, называл Гришей Венским.
Эти двое ребят приехали из Белгорода-Днестровского, который они упорно называли Аккерманом – прежним именем города.
… … … … …
Первый экзамен Гриша сдал на тройку. Вечером, засыпая, Владик услышал, как Венский шёпотом жаловался Гене:
– Мама говорила, что нужно в знаниях быть на голову выше других абитуриентов, и только тогда эти антисемиты поставят еврею хотя бы четвёрку.
– Да не переживай ты так, – успокаивал друга Гена. – Впереди ещё три экзамена.
– Нет, – с грустью в голосе отвечал Гриша. – Остальные преподаватели сразу взглянут на первую оценку в зачётке, а это тройка. Да и на фамилию мою станут коситься. Так что, Генка, в этом году я не поступлю.
Тиховский ничего не отвечал. Подобно Владику, он первый экзамен сдал на «хорошо», и продолжал надеяться на поступление в университет. Конкурс в этом году всего пять человек на место, так что перспективы у него имелись.
… … … … …
Подошло время обеда. Подходившие в столовую абитуриенты брали из аккуратно сложенной стопки чистые подносы, клали их на пандус, представлявший из себя пять нержавеющих трубок, прикреплённых к столу раздачи, и, продвигали вперёд, поочерёдно заполняя подносы тарелками с салатами и стаканами с компотом.
Когда очередь подошла к точке раздачи первых и вторых блюд, Владик снова увидел Раю, в белом халате и таком же колпаке стоявшую напротив, с половником в руке.
– Здравствуй, хозяйка лучших в мире котлет и борщей. Ты опять на смене? – спросил Владик.
– Привет, звездочёт, – улыбнулась Рая. – Как твоё здоровье?
– А что? – не понял Владик. – Плохо выгляжу?
– Да нет уж, – вздохнула девушка. – Даже слишком хорошо. Не влюбился ли часом?
– Конечно, нет, – покраснел Владик. – Да тут и не в кого.
– Врёшь, конечно, – покачала головой Рая. – Вон их тут сколько, молодых и красивых.
Владик оглянулся.
– Нет, Рая, ты симпатичнее всех.
– Брось, не ёрничай. Что будешь заказывать?
Сзади стали напирать.
– Вы будете работать, или решили нас только разговорами кормить? – послышался раздражённый женский голос.
Рая покраснела до корней волос, опустила голову и стала работать быстрее. Владику в борщ положила только одну ложку сметаны. Как всем.
За столом разговор не клеился. Валера начал было рассказывать какую-то байку из матросской жизни, но понял, что его слушают вполуха, и замолчал, скептически оглядывая парней.
– Ну что, молодёжь, носы повесили? – улыбнулся он. – Думаете, что в этом году у вас выйдет «порожняк» с поступлением? А я вот ничего не боюсь. Не примут в университет – пойду работать. Честно скажу: вообще не понимаю, зачем документы сдал именно сюда. Как по мне, лучшее место для мужика – «Гидро-метео». Есть тут такой институт – Гидрометеорологический.
Он помолчал и добавил, усмехаясь:
– Хотите «на спор»? Из всех вас только я один поступлю, а вы все отсеетесь. Почему? Да потому, что я старше вас и умнее.
– Заливаешь, – подал голос Гена. – Просто на демобилизованных моряков квота при поступлении.
– А хоть бы и так! – не сдавался Валера. – Кстати, только насчёт Владика спорить не берусь. Он везунчик. Вместо ночных зубрёжек нашёл девку, и расслабляется, а это самый лучший способ успешно сдавать экзамены.
– Ты это серьёзно? – поднял голову Гриша.
– Ещё как серьёзно, – улыбнулся Валера. – Вы с Генкой нервничаете, всего боитесь, а он – нет. Вместо ночных заучиваний формул он в это время или спит, или с женским полом гуляет. Уважаю.
– Да ладно, засмущал, – буркнул Владик. – Ещё сглазишь.
– Может и так, – согласился Валера.
ГЛАВА ПЯТАЯ. БРЮКИ
Из столовой выходили порознь. Владик напоследок бросил взгляд на раздачу, поискал глазами Раю, но её на месте не оказалось.
Из общежития Владик направился на соседнюю улицу. Там, в маленьком домике, снимал комнату его отец, Николай Алексеевич. В Одессу они приехали втроём: отец, Владик, и его младший брат Сергей, двенадцати лет от роду, черноглазый и черноволосый. Владику отец помогал сдавать документы в университет, и даже прошёл за сына дезинфекционный душ.
Дело в том, что в прошлом году Одесса попала в самый эпицентр эпидемии холеры. Городские власти опасались чего-то подобного и в этом году, ведь на вступительные экзамены в вузы и техникумы Одессы приехало много иногородних.
Владик и его отец заметили, что одесситы – народ брезгливый, многие носят с собой личные стеклянные стаканы, чтобы в жару в автоматах разлива газированной воды утолять жажду именно из них.
Хозяйкой жилья, где обосновались отец и брат, оказалась немолодая, очень хорошая женщина по имени Марта Иосифовна. Муж умер давно, и в домике она жила с сыном, студентом Яшей. В их дворе стоял новенький «Москвич-403», принадлежащий сыну. Марта Иосифовна под большим секретом сообщила, что во время прошлогодней эпидемии городские власти приказали очистить улицы, дворы и пляжи от разного мусора, и привлекли к этой работе большинство жителей. Тяжелее всего оказалось перелопачивать песок на пляжах, и эту работу в основном выполняла молодёжь. Яша сначала сопротивлялся и отлынивал, но вскоре так впрягся, что даже получил благодарность. Кроме грамоты с записанной в ней благодарностью за ударный труд, он принёс домой много чего ещё, – из того, что прежде скрывалось под песком. Это «кое-что» он отнёс одному «уважаемому человеку», и тот хорошо заплатил. Настолько хорошо, что хватило на автомобиль «Москвич». Марта Иосифовна в первый же день повела отца смотреть на это чудо автопрома: открывала и закрывала дверцы, поднимала и опускала крышку багажника, и при этом светилась от счастья.
Когда Владик вошёл во двор, Яша, раздетый до трусов, мыл машину чистой тряпицей.
– Будь здоров, абитура! – весело поприветствовал он вошедшего.
Коротко остриженный Яша отличался хорошим сложением и матовой кожей, светло-коричневой от ровного летнего загара.
Владик ответил на приветствие и вошёл в дом.
Отец и брат решили послезавтра уезжать домой, и уже купили билеты на поезд.
– Как брюки? Носятся? – спросил отец.
Николаю Алексеевичу прошедшей зимой исполнилось сорок шесть лет. В свои годы он ещё довольно моложав, обладал атлетической мускулатурой и кипучей энергией. Любил сидя за столом бороться на руках, и уложить его кисть на столешницу удавалось немногим.
– Носятся, – кивнул Владик.
А Сергей хмыкнул.
С этими брюками вышла история. По приезде в Одессу отец насмотрелся на местную молодёжь, и решил, что для более презентабельного вида его старшему сыну необходимы новые брюки. В большом универмаге, называвшемся «Пассаж», ничего подходящего не нашлось, но перед выходом на улицу отца остановил какой-то мужчина и спросил, не брюки ли он ищет. Николай Алексеевич немного оторопел, но всё-таки признался, что да, нужны брюки для сына. Мужчина оценивающе осмотрел Владика, и сказал, что у него имеется именно то, что нужно, только придётся немного подождать. Отец согласился.
Через пять минут мужчина появился и попросил следовать за ним в какой-то тёмный закоулок. И на это отец согласился. Там, в плохо освещённом месте, они и увидели брюки. Честно говоря, Владику они понравились. Начался торг. Мужчина его начал с запредельной цены в сто рублей. Отец таких денег не имел.
– Есть только сорок рублей, – уныло проговорил Николай Алексеевич.
На него было жалко смотреть. Владик потянул отца за рукав:
– Пойдём, папа. Не очень-то они и нужны, эти брюки.
Поняв, что покупатель может сорваться с крючка, продавец начал снижать цену. Когда торг дошёл до восьмидесяти рублей, появился какой-то прохожий и начал внимательно слушать. Наконец ему надоело, и он сказал:
– Ой, не морочьте мне голову!
И ушёл. Владик застыл в шоке. Он ещё не привык, что находится в Одессе.
Сошлись на шестидесяти рублях.
Брюки примеряли у Марты Иосифовны. Они оказались шире, чем нужно, сантиметров на пять.
– Вы что, с ума сошли? Это же штапель, – ахнула женщина. – Кто же шьёт брюки из такого материала? А ну обрисуйте, как выглядел этот бандит из «Пассажа»?
Отец и Владик рассказали.
– Боже мой! – всплеснула руками Марта Иосифовна. – Это же Ося Бродоцкий. Узнаю старого мошенника. Как можно такому опытному человеку, как Вы, Николай Алексеевич, попасться так глупо? Милые мои, это же Одесса! Ай-я-яй…
Она ещё долго вздыхала и ахала. Чтобы держались и не падали, брюки пришлось заколоть большой булавкой.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ШТИЛЬ
Отец и брат Владика пообедали и собрались на море. Казалось, что такую жару благополучно пережить можно только в воде.
– Пойдёшь с нами или будешь готовиться к экзамену? – поинтересовался Николай Алексеевич.
Владик немного подумал и кивнул. Слишком уж донимал зной: пот заливал глаза и струйкой стекал в брюки.
Море лежало рядом – стоило перейти улицу под названием «Французский бульвар». Она тянулась вдоль берега на многие километры, и совсем не походила на бульвар, будучи пыльной и неухоженной.
Отец и сыновья спустились по отлогому укосу, поросшему густыми зарослями, состоявшими из ясеней, акаций и различных кустарников, и вышли к морю. Пляж местные называли «диким», так как у властей до его обустройства руки не дошли. Отдыхающим и одесситам приходилось идти к нему по узкой тропке, продираясь сквозь подрост акации, кусты орешника и бузины. Впрочем, если всматриваться в зелёные насаждения, то приходило понимание, что прежде здесь всё подчинялось определённому порядку.
Город расположился на высоком берегу, а море – в тридцати или даже сорока метрах ниже, если считать по отвесу. Очевидно, что за многие годы, если не сказать – столетия, берег стал положе, и появилась возможность превратить его во что-то подобное парку. Посреди откоса дореволюционная власть сумела проложить пешеходную дорожку, или даже аллею, змеящуюся над берегом. Её даже вымостили камнем, а в недавние годы ещё и заасфальтировали. Кое-где ещё попадались одиноко стоящие столбы освещения. Правда, асфальт во многих местах выщербился, обнажив каменную основу, а столбы покосились, и едва ли что-то освещали, ведь и ламп на них почти не осталось.
Берег представлял собой неширокий пляж, состоящий из серо-жёлтого песка, перемешанного с глиной. Изредка в море вдавались так называемые «волнорезы», состоящие из железобетонных блоков. Такие же блоки лежали и в воде, параллельно берегу. Местные называли их «волноломами», и предназначались они для уменьшения влияния зимних штормов.
Стоял штиль. Николай Алексеевич разделся и с разбега нырнул. Сергей последовал за ним. Солнце стояло ещё высоко, и жгло немилосердно. Отец плавал хорошо, вразмашку рассекая тёплую морскую воду. Сергей плескался у берега. Владик доплыл до «волнолома» и встал ногами на его скользкую поверхность. Вода доходила до плеч и даже поднималась к шее. Отсюда Владик хорошо видел весь город, от Аркадии на юге до Лузановки на севере. Чётко просматривались портовые сооружения, и среди них – красавец морской вокзал, блестевший стеклянными стенами.
Когда все вдоволь наплавались и вышли на берег, отец лёг на тёплый песок и спросил:
– Владик, а что это за девушка вчера шла рядом с тобой около вашего общежития?
– Да так, абитуриентка одна, – нехотя ответил Владик.
– Неплохая, но не красавица, – определил отец. – Во всяком случае, гораздо симпатичнее той, которую мы с Серёжей видели четыре дня назад. Где ты её нашёл тогда, такую прыщавую?
Владик покраснел. Речь шла о девушке из Сочи. С ней он познакомился во время сдачи документов в приёмную комиссию университета. Алла поступала на другой факультет, и её поселили в общежитие, стоявшее напротив того, где обитал Владик. Лицо девушки действительно портили юношеские прыщи на лбу и щеках. Владик с ней гулял в городском парке. Правда, после первого свидания продолжения не последовало, так как появилась Вера.
– Какие у тебя планы на сегодняшний вечер? – спросил отец, взглянув на часы, лежавшие рядом с ним на полотенце.
– Думаю позаниматься с учебниками, – сказал Владик. – Скоро экзамен, а я ещё не всё выучил.
– Правильно, – одобрил Николай Алексеевич. – А мы с Серёжей поищем знаменитый мемориал «Оборона Одессы».
– А где это? – спросил Владик.
– Ещё не знаю, – признался отец. – Будем искать.
– Ну что ж, дело нужное. Счастливо, – буркнул Владик.
Он понял, что сегодня вечером его не потревожат. Одеваясь, юноша прикрыл глаза ладонью и оценил, высоко ли стоит солнце. Светило уже опускалось за город. Удлинились тени. Владик понял, что времени у него осталось мало, поэтому распрощался с отцом и братом, решившими ещё раз искупаться в море, и ушёл с пляжа.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. В ПУТЬ
В комнате, у раскрытого настежь окна, Гена, Гриша и Валера сидели за столом и штудировали математику. Стояла необычная тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых страниц.
Потоптавшись несколько секунд, Владик решил, что сейчас не время отставать от ребят, взял в руки учебник, сел на свою кровать, и углубился в чтение. К его огромному удивлению, формулы и определения сегодня, казалось, впечатывались в память сами собой, а решения задач выглядели естественно, и тоже откладывались в уголках мозга на предусмотрительно выделенные для этой цели полочки, чтобы остаться там навсегда.
Однако стрелки часов торопились, да и солнце опускалось всё ниже. Подходила пора ужина.
В столовой Владик орудовал вилкой быстрее обычного.
– Смотри, не поперхнись, – озабоченно произнёс Гена.
– Что ты задумал? – спросил Гриша. – Снова с Веркой куда-то отчалите?
– Да так, – отвечал Владик, убирая пустую посуду на поднос. – Может, сходим в «Луна-парк».
– Ух ты, – позавидовал Валера. – Везёт же людям. А тут сиди, зубри эти закорючки и циферки.
– Ну так не зубри, – усмехнулся Гриша. – Ты ведь в любом случае поступишь, сам же говорил.
Валера хмыкнул, но отвечать не стал.
Владик бросил взгляд на раздачу. Рая на работе после обеда так и не появилась.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. КОЛЕСО ОБОЗРЕНИЯ
В половине восьмого Владик и Вера вышли из общежития и направились к остановке трамвая. Девушка надела лучшее своё платье из батиста розового цвета. Рядом с ней Владик выглядел гораздо менее презентабельно, из-за этого заметно смущался, и поэтому весь путь к аттракционам, расположившимся в городском парке имени Тараса Шевченко, молодые люди почти не разговаривали. Вера чувствовала смущение своего кавалера, и, наверно, размышляла, как бы выйти из этого неловкого состояния.
– Я совсем не боюсь высоты – вдруг заявила девушка, и впервые взяла Владика под руку.
– Всё понял, – улыбнулся кавалер и отыскал взглядом кассу.
Через десять минут пара уже занимала места в кабинке большого колеса обозрения. Оно двигалось непрерывно, без остановки. Владик едва успел накинуть ограничительную цепочку на загнутый крючок, и тем самым установить некий барьер с окружающим миром. То же самое проделала и Вера, севшая справа от юноши. Ещё одна молодая пара заскочила на ходу. Они расположились напротив и о чём-то оживлённо разговаривали, а на Владика со спутницей не обращали никакого внимания. Кабинка медленно поднималась вверх. Владик вдруг ощутил, что к горлу начал подступать ком, и понял, что ужасно боится высоты. Меж тем девушка склонила голову ему на плечо, и юноше стало гораздо спокойнее. Он почувствовал мужскую ответственность за жизнь своей спутницы. Ком отступил, прибавилось сил, и Владик перестал бояться высоты.
– Ух ты! – вырвалось у него.
Внизу стала видна вся Одесса, от края и до края, от Лузановки до Молдаванки, а также старинный центр города, где купол оперного театра выступал огранённым бриллиантом.
Солнце садилось за лиманы, а на востоке расплавленной медью сияло огромное море. От его блеска и невероятного размера, не имеющего краёв, становилось больно глазам.
– Боже, как красиво, – прошептала Вера. – Ты не представляешь, как я люблю море.
Юноша согласно кивнул, и с нежностью провёл рукой по волосам девушки. Они оказались мягкими, рассыпчатыми, от них исходил тонкий запах духов, напоминающий цветенье далёких южных растений. Владику почему-то захотелось плакать. Он не знал, отчего это происходит с ним, глубоко вздохнул, наклонил голову, и неожиданно для себя поцеловал Веру в губы. Девушка не отстранилась, ещё крепче прижалась к нему, и обняла обеими руками.
Краем глаза Владик заметил, что парочка, сидящая напротив, тоже целовалась.
Из кабинки колеса обозрения Владик вышел, держа Веру под руку.
– Пойдём к морю, – предложила девушка.
Владик только кивнул, не смея упустить возникшее чувство, названия которому не знал. Хотелось просто идти рядом с Верой, ставшей вдруг самым близким человеком, единственным на всей земле.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЧТО ТАКОЕ «БАНКА»
Море почти замерло, словно укачанное солнцем августа. Состояние сладкой истомы едва заметно, словно дыхание, приподнимало и неспешно опускало гладь бескрайнего водного простора.
– Я ещё никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо, как сегодня, в этот вечер, – сказала Вера. – Слышишь музыку?
– Да, конечно, – прислушался Владик.
Музыка, тонкая и щемящая, доносилась откуда-то снизу, едва ли не с моря.
– Пойдём туда. Я хочу послушать, – предложила Вера.
Владик с нежностью взглянул на неё. Девушка прикрыла глаза опущенными веками. На побледневшем лице играла улыбка. Юношу охватило неудержимое желание укрыть её губы поцелуем. Но он не смел, не хотел ненароком разрушить состояние мечтательной грусти на лице спутницы.
Они взялись за руки и спустились на пляж. Подошвы обуви при ходьбе по песку заставляли его шуршать. Чтобы этот звук не мешал восприятию льющейся откуда-то мелодии, Вера сняла босоножки и, осторожно ступая, пошла босиком.
Впереди показались огни, и одновременно смолкла музыка. На пляже стояли сидящие по борта в песке большие лодки с мачтами. Владику показалось, что их не менее семи. С мачт свисали рыбачьи сети, укрывавшие корпуса лодок от носа до кормы. На каждой мачте висели старинные фонари, дававшие свет, узким потоком направленный книзу. Рядом, на вкопанных в песок двух плохо ошкуренных столбах, крепилась обработанная лаком доска, на которой виднелась старинной вязью вырезанная с помощью стамески и зачернённая надпись: «Кафе ”Шаланда”».
– Зайдём? – попросила Вера.
Её умоляющий взгляд не мог оставить Владика равнодушным. Подошёл официант, одетый в тельняшку и парусиновые штаны, и указал на свободную лодку.
– Это и есть настоящая шаланда? – спросил Владик.
– Конечно, – подтвердил официант. – Ещё весной эти судёнышки использовались по своему прямому назначению. Посмотрите на эти борта, молодые люди. Им сто лет. Задолго до войны Костя-моряк выводил их в море. Не сомневайтесь, молодые люди, – вас не обманывают. Да и зачем?
Вера присела на скамью. Посреди шаланды вместо одной из скамеек плотники установили столешницу из потемневшего от времени дуба. На ней лежала раскрытая папка с листком меню, напечатанного на пишущей машинке. Вера всё внимательно прочла и выбрала коктейль, закуски и порцию второго блюда. Владик отметил то же, что и спутница. Приятно удивила дешевизна. Небольших денег скромного абитуриента вполне хватало для оплаты. Официант принял заказ и удалился.
– Ужасно хочу есть, – призналась Вера. – Я пропустила время ужина в столовой. И всё из-за зубрёжки.
– Да, послезавтра второй экзамен, – вздохнул Владик.
– Странно, а куда же подевалась музыка? Я её давно не слышу.
Вера посмотрела по сторонам, прислушалась. Лёгкий бриз шевелил её волосы. Кроме слабого шелеста набегающей на берег волны, Владик ничего не услышал.
Официант вернулся неожиданно быстро, приподнял рыбачью сеть, накрывавшую шаланду сверху, и принялся со своего подноса выставлять на стол снедь и напитки.
– Скажите, пожалуйста, – попросила Вера, – нельзя ли на лавку что-то постелить, чтобы уберечь платье от зацепов.
– Молодая леди, это айн момент. Сейчас принесу одеяло.
– Одеяло? – удивилась Вера. – Зачем?
– Мадемуазель не знает, как зябко бывает на море под вечер. Кроме того, – он сконфуженно поглядел на девушку и продолжил:
– Кроме того, молодая леди, ради Бога, не называйте благородную банку на шаланде скамьёй.
– Банка? – удивился Владик.
Официант критически осмотрел его, точно увидел впервые, но ничего не сказал.
– Скажите, пожалуйста, – снова обратилась Вера. – Я слышала прекрасную музыку. Не у вас ли она звучала?
– О, леди понравилась музыка нашего скрипача? – просиял официант. – Сейчас небольшой перерыв, музыкант немного подкрепится фирменными напитками и закусками, и начнёт второе отделение. Второе и последнее, – имейте это в виду, мадемуазель.
Он снова критически взглянул на Владика, улыбнулся и исчез, а через минуту принёс обещанное одеяло, лично постелил на «банку», и пожелал Вере приятного вечера.
Тем временем что-то изменилось. Ещё один официант, одетый в такую же тельняшку, но не в полотняные штаны, а в моряцкие брюки-клёш, вышел из тени, смахнул белоснежным полотенцем пыль со стоящей между шаландами скамьи со спинкой, и снова скрылся в полумраке.
К скамье подошёл пожилой мужчина, одетый в потёртый пиджак и такие же брюки. Лица Владик не рассмотрел – его не освещал ни один фонарь. Только в слабом свете луны, показавшейся на тёмном, почти ночном небе, стали видны его длинные всклокоченные волосы пепельного цвета и большой грустный нос.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. МУЗЫКА
В руках человек держал скрипку. В задумчивости он поднял инструмент к левому плечу, зажал шеей и поднёс к струнам смычок.
Наступила полная тишина. На всех шаландах стихли разговоры. Кто-то к губам приблизил бокал, да так и застыл. Потому, что зазвучала музыка.
Владик прежде не слышал скрипку так близко. Чистые, бесплотные звуки рождались прямо на глазах. Казалось, что это даже не музыка, а плач души музыканта, не ноты падали на песок, а слёзы. В вечернем воздухе происходило странное действо: из инструмента мелодия исходила волнами, и негромкий плеск прибоя звучал словно бы в такт с ней, то поднимаясь невозможно высоко, то горестно опадая до самого предела слышимости.
Владик не понимал, как может выдержать страдающая душа артиста это невероятное напряжение печали, бьющейся в трепещущих струнах.
Он оглянулся: не требуется ли кому-нибудь помощь, потому что сам ощутил приближение некоего предела, за которым непременно должно произойти нечто ужасное и одновременно бесконечно притягательное.
Вера плакала. Слёзы катились из её глаз крупными горошинами, и девушка их не смахивала. Поддавшись внезапному порыву, она обняла Владика. Всё тело Веры сотрясалось от беззвучных рыданий, и Владик целовал её лицо, солёное от слёз.
Музыкант играл стоя, закрыв глаза, и – словно улетал куда-то очень далеко, в места, откуда невозможно возвратиться.
Мелодия казалась одновременно и незнакомой, и близкой, потому что душа принимала её точно родную и давно известную. Разве способен, думалось Владику, смертный человек создать произведение подобной красоты, ведь художник непременно должен умереть от разрыва сердца, так как извлекаемые скрипкой звуки могли рождаться только в сердце…
Музыкант закончил мелодию на высокой, долгой ноте, от вибрации которой, казалось, поднимутся и улетят прочь сети, укрывающие шаланды. Последний звук оборвался резко, словно лопнули сразу все струны маленькой скрипки.
– Ах! – Владик не смог сдержать восклицания.
Он только сейчас заметил, что стоит во весь рост. Встали и остальные посетители кафе. Вера тоже поднялась и тихо всхлипывала, закрыв лицо ладонями.
Музыкант стал раскланиваться, приложив правую руку к сердцу. В левой он
сжимал скрипку, осторожно отставив её в сторону, чтобы случайно не повредить. Артиста теперь освещал фонарь, только что включившийся. В его свете лицо маэстро оказалось морщинистым, а шея тонкой, с большим кадыком. Седые космы колыхались одновременно с поклонами. Затем твёрдой походкой, – невысокий, но неестественно прямой, с гордо поднятой головой, он ушёл в тень.
Подошёл официант.
– Уважаемые гости, – вежливо сказал он Владику и Вере. – Не могли бы вы оценить игру лучшего музыканта пляжа «Ланжерон» и окрестностей несколькими монетами, которые, естественно, он заслужил?
– Конечно, – ответил Владик, вручая деньги. – Только мы абитуриенты, даже ещё не студенты, и много дать не можем. Но эта небольшая сумма – от чистого сердца.
Вера тоже достала из сумочки несколько рублей, и отдала официанту.
– Скажите, пожалуйста, как зовут скрипача, и что за мелодию он исполнял? – спросил Владик.
– Ничего нет проще, – улыбнулся официант. – Это Натан Самойлович. Его фамилии я не знаю. Сколько себя помню, он каждое лето играет здесь, на пляже. Мы его очень любим, а на эти деньги, – он указал на рубли в его руке – мы купим ему новый пиджак, а то его одёжка совсем износилась. А в мелодиях я не разбираюсь. Он постоянно их меняет, импровизирует.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ЗАПЕРТЫЕ ДВЕРИ
Молодые люди вскоре покинули кафе. В душе Владика всё ещё звучала музыка, извлекаемая из струн скрипки старого артиста.
Вера шла, прижавшись к юноше всем телом.
– У меня дрожат ноги, – призналась она. – Не могу прийти в себя. Уверена, что мы только что видели великого человека.
– Да, ты права, – отозвался Владик. – Он словно не живёт обыденной жизнью. Главное для скрипача – музыка. Ему всё равно, во что одеваться, чем питаться. Хорошо, что есть добрые люди, которые приглашают играть перед зрителями. Думаю, у него интересная, но очень нелёгкая судьба. Жаль, что нам об этом не узнать.
Вера не отвечала, только крепче прижималась к Владику.
К общежитию пришли в полночь. Входная дверь оказалась запертой на ключ.
– Давай вызовем кого-нибудь, чтобы нам открыл, – предложила Вера.
– Бросить камень в окно? – откликнулся Владик. – Только в какое? Мои уже спят.
– А мои ещё нет. Попадёшь в окно? Только бросай не очень сильно, чтобы стекло выдержало.
Вера указала на окно четвёртого этажа, в котором ещё горел свет.
Владик нашёл небольшой камушек и бросил его вверх. Раздался негромкий стук. Стекло выдержало, но из окна никто не выглянул.
– Оля! – крикнула Вера. – Это я, Вера.
Только после второго заброса в окне показалась белокурая головка.
– Вера, это ты, что ли? Ты что, с ума сошла? – проворчала Оля.
– Да, мы немного припозднились, а дверь уже закрыли – пожаловалась Вера.
– Ничего себе – «немного»! Двери замыкают уже в одиннадцать. Даже не знаю, есть ли на посту кто-нибудь.
– А что же нам делать? – воскликнула Вера. – Не ночевать же на улице.
– Сейчас спущусь вниз и проверю, – пообещала Оля.
Вера и Владик подошли к входной двери. Через несколько минут из-за неё послышался голос:
– Никого тут нет. Вахтёрша ушла домой.
– Вот так история, – вмешался в разговор Владик. – Как же быть? Что, и в самом деле ночевать на улице?
– А вы попробуйте, – хихикнула Оля из-за двери.
– Ничего смешного не вижу, – насупился Владик. – Вера легко одета, да и я – тоже. Замёрзнем.
– А я вам одеяла выброшу, – предложила Оля.
Через десять минут она снова выглянула из окна своей комнаты.
– Ловите! – приказала девушка.
Вниз полетели одеяла – сначала одно, а затем другое.
– Поймали? – спросила Оля.
– Конечно, – отозвался Владик.
– Ой, Верка, как я тебе завидую, – вздохнула вверху Оля. – Может быть, меня с собой возьмёте?
Ей снизу ответило молчание.
– Ладно, шучу, – сказала девушка. – Желаю вам счастливо переночевать.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПЛЯЖ «ОТРАДА»
Владик свернул оба одеяла в большую скатку, чтобы сподручнее перекинуть через плечо, и сказал, растерянно улыбаясь:
– Чувствую себя ужасно глупо.
Вера только вздохнула.
– И куда же мы пойдём? – спросила она.
Владик на правах мужчины решил принять на себя обязанности главы их маленькой группы. Он почесал затылок и сказал неуверенно:
– Я на «Отраде» видел вкопанные в песок топчаны. На них можно переспать. Пойдём?
– Пойдём, – согласилась Вера. – Правда, спать на берегу моря мне ещё ни разу не приходилось.
Пляж «Отрада» находился недалеко.
Молодые люди шли в полной тишине. Необычайно громким казался каждый шаг. Вера пугливо оборачивалась на редкие шорохи и не забывала крепко держать Владика за руку. Но звуки ночи принадлежали не людям: то прошмыгнёт кот, сверкнув горящими во тьме зелёными глазами, то летучие мыши, которых здесь оказалось несметное количество, пронесутся, едва не задев крыльями. Эти создания летали почти неслышно, однако после их мелькания воздух всё же едва заметно колыхался, тревожа слух, обострённый до крайней степени. Это его свойство явилось следствием то ли ночной тишины, то ли подспудно сидящего в человеке страха темноты, из которой могла исходить угроза. Владику казалось, что даже их с Верой дыхание при желании можно услышать на огромном расстоянии.
Наконец спустились к морю. Ближе стал слышаться негромкий шум ночного прибоя. Ноздри жадно впитывали влекущий к себе острый запах йода. Повеяло свежестью.
– Холодно, – пожаловалась Вера и зябко передёрнула плечами.
Владик заметил расположенные ближе к морю деревянные топчаны, сбитые из длинных тонких реек, с отдельным возвышением для головы. Вкопанные в песок через метр друг от друга, они в три ряда располагались вдоль береговой линии. В свете луны вся картина была видна как на ладони.
– Давай выберем те, что подальше от берега, – предложил Владик.
Они расстелили одеяла на два рядом стоящие топчана, и улеглись под ними.
– Не могу согреться, – пожаловалась Вера. – Дует снизу, холод заходит между рейками.
Одеяла оказались узкими, и не получалось полностью обернуть их вокруг тела.
– Может, сдвинем топчаны? – предложил Владик. – Тогда одно одеяло положим вниз, а вторым укроемся, обнимемся и согреемся.
Так как Вера не ответила, а тело её дрожало от холода, то Владик принял решение самостоятельно. Он вытащил ножки своего топчана из песка, перенёс его и установил впритык с тем, на котором лежала Вера. Она встала, расстелила одно одеяло на ставшее широким ложе, затем снова легла и натянула второе одеяло до самого подбородка. Владик примостился рядом.
– Вы что здесь делаете? – неожиданно раздался мужской голос над самым ухом Владика. – А ну-ка уматывайте отсюда, пока я милицию не вызвал.
Владик встал и оглядел незнакомца. В руке тот держал карманный фонарик, которым светил юноше в лицо.
– А вы кто? – спросил Владик.
– Я? – мужчина едва не задохнулся от злости. – Это вы кто такие, а я – сторож пляжа «Отрада».
Он опустил фонарик, и Владик понял, что перед ним старик с обвисшими усами.
– А документы у вас есть? – продолжал наседать сторож. – Кто вы и откуда? Постой, а рядом с тобой кто? Девушка? Вон отсюда!! Ишь, что задумали!
Дядька чуть ли не топал ногами. Изо рта брызгала слюна. Руками он хлопал себя по бокам, и, словно бойцовский петух, грудью налетал на Владика.
Вера встала, собрала одеяла в охапку и взяла юношу за руку.
– Пойдём отсюда, – сказала она спокойно. – Не выводи его.
– А я и не вывожу, – покачал плечами Владик, и двинулся вслед за спутницей.
– Стой! Куда? А топчан кто на место поставит? – не унимался сторож.
Владик рывком вызволил топчан из песка и, держа его в руках, двинулся на дядьку.
– Ты что? Ты что? Нападать? – пискнул сторож, и усы его встали торчком.
Но Владик уже устанавливал топчан на прежнее место.
– Молодёжь! Бесстыдники! – продолжал шипеть дядька с фонариком, но Владик и Вера уже поднимались тропой, и вскоре скрылись под пологом леса.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ЗВЁЗДЫ
Да, их окружал настоящий лес. По крайней мере, так казалось ночью.
– А здесь намного теплее, чем на берегу, – с удивлением произнесла Вера.
– Действительно, – согласился Владик.
Тропа закончилась. Под ногами ощущался асфальт, выщербленный от времени. В местах, где ветрами и ливнями смылись и унеслись остатки асфальтового покрытия, появились гладкие, отполированные камни, из которых когда-то была сложена булыжная дорожка. Только свет луны, проникавший сквозь ажур ветвей и листьев, освещал вымощенную тропу, чьё начало и конец терялись во мраке. Проржавевший металлический столб со сгнившей от времени, надломившейся и свисавшей вниз вершиной, с остатками фонаря, давно утерявшего лампу, стоял за разросшимся кустом бузины.
– Вот здесь мы и расположимся, – решил Владик. – За этими кустами укромная полянка, её не видно с тропы, и сюда не проникает бриз. Согласна?
Вера обошла полянку, убедилась, что с дорожки её заметить невозможно, и вздохнула.
– Что ж, иного выхода нет, – согласилась она. – Только у меня предложение.
– Какое же?
– Здесь, внизу, дикий пляж. С девушками из нашей комнаты я сюда ходила плавать. Предлагаю перед сном искупаться в море.
– Но ты же замёрзла. Сама говорила.
– Уже нет. Здесь довольно тепло. И вообще: нужно смыть с себя пыль. К тому же, ночью вода теплее воздуха. Ты никогда не купался в море ночью?
– Нет, конечно. У нас дома и моря-то нет.
– А у нас есть. И ночью, тем более летом, самая тёплая вода. Ну, как ты?
– А чем вытираться после купания? В воде-то, может быть, и тепло, а выйдешь на воздух, и тепла уже нет, – вяло сопротивлялся Владик.
– Немного обсохнем, а потом вернёмся сюда. Можно – бегом.
Владик согласился. Не мог же он отказать даме!
К дикому пляжу спустились быстро. На берегу – никого. Вера быстро сбросила с себя всю одежду и нырнула в воду. Владик оторопел. Он впервые в жизни увидел обнажённую девушку так близко. Путаясь в брюках, не попадая пуговицами рубашки в петельки, Владик всё же снял всю одежду и опасливо коснулся поверхности воды. Она оказалась очень тёплой. Поёживаясь от налетевшего бриза, Владик зашёл в море по пояс, а затем собрался с духом и нырнул.
– Боже, какое блаженство! – громким шёпотом возвестил он, вынырнув на поверхность.
– Вот видишь, что я тебе говорила, – рассмеялась Вера.
Она плавала как рыба, быстро, почти не поднимая брызг. А Владик поднял голову вверх. В ночном небе блистали мириады звёзд.
– Что такое? Куда ты смотришь? – прошептала Вера.
Она стояла рядом, плечом касаясь его левой руки.
– Луна мешает всё рассмотреть в деталях, – сказал негромко Владик, – но вот там, вверху, Полярная звезда, а левее неё – созвездие Северная Корона. Чуть ниже – звезда Арктур.
– Ты все звёзды на небе знаешь?
– Нет, конечно. Видишь, сколько их? У тебя хорошее зрение?
– Да. А что?
– Вот там – ковш Большой Медведицы. Видишь?
– Вижу, – прошептала Вера.
Её тоже заворожило ночное небо.
– Вторая слева звезда называется Мицар. А над ней маленькая звёздочка. Видишь её?
– Постой, – прищурила глаза Вера. – Вижу! Ух, ты!
– Она называется Алькор.
Вера, стоя за спиной, обняла Владика за шею и поцеловала.
– Пойдём на берег? Пойдём? – прошептала она на ухо.
Владик от досады вздохнул и отстранился.
– Что ж, пойдём – проворчал он.
Они вышли на берег. Прохладный воздух дал им знать, что на дворе ночь.
– Давай наперегонки? – предложила Вера. – Одежду в руки – и вперёд!
Так и сделали. У кустов бузины, где лежали одеяла, остановились.
– Согрелся? – прошептала Вера и поцеловала Владика в губы.
Поцелуй оказался долгим и страстным.
– Теперь согрелся, – ответил юноша, на секунду прервавшись, чтобы отдышаться.
– Под одеяло? – предложила Вера. – А то наши белые тела слишком заметны. Вдруг кто-нибудь захочет пройтись по этой аллее?!
И молодые люди, обнявшись, завернулись в два одеяла.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ХОРОШАЯ ТЁТЯ ПОЛЯ
Они не уснули до самого рассвета.
В Одессе утренние сумерки наступают очень рано, около пяти. В это время Владик и Вера в изнеможении лежали, тяжело дыша, но их лица светились от счастья.
Вера опомнилась первой:
– Владик, милый, взгляни на свои часы.
Юноша едва нашёл в себе силы, чтобы протянуть руку и достать часы из кармана брюк.
– Ого! – воскликнул он. – Уже почти половина шестого.
– В шесть отмыкают двери общежития, – озабоченно проговорила Вера, – а ещё нужно привести себя в порядок и собраться.
Ровно в шесть молодые люди появились у дверей. Они являли собой довольно странное зрелище: впереди с гордым видом выступала плохо причёсанная Вера в измятом платье, а позади, со скаткой одеял на плече, с виноватым видом и поминутно озираясь, плёлся Владик.
Двери общежития оказались открытыми, и на посту сидела тётя Поля, не самая вредная дежурная. Но даже у неё брови полезли вверх при виде пары абитуриентов, появившихся с одеялами и в несвежей одежде рано утром, когда все нормальные люди ещё спят. Однако тётя Поля вежливо ответила на приветствие ребят и ничего не сказала.
У двери своей комнаты Вера остановилась и осторожно постучала. Впрочем, дверь оказалась не запертой. Вера на прощание поцеловала Владика и сказала:
– Сегодня не приходи. Я буду отсыпаться, а потом готовиться к завтрашнему экзамену. И тебе советую заняться тем же самым.
Владик ответил коротким кивком и передал Вере оба одеяла.
Вера скрылась в комнате, а Владик ещё немного постоял, глупо улыбаясь, вздохнул, и тяжёлой походкой направился к лестничной клетке, чтобы спуститься к своей комнате. Там все ещё спали. Он разобрал постель, быстро сбросил с себя одежду, залез под одеяло и с наслаждением вытянулся во весь рост. Минуты две на его лице играла счастливая улыбка, а затем пришёл здоровый сон.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. «ГАМБРИНУС»
Владик проснулся вечером. Ребята несколько раз пытались будить своего товарища, но ничего не добились. На завтрашнее утро назначен письменный экзамен по математике, и на подготовку оставалось всего несколько часов. Гриша сказал:
– Владик или редкостный везунчик, или завтра напишет на двойку.
Валера только качал головой, но в его глазах проскакивал огонёк белой зависти. Гена готовился молча, но косые взгляды, бросаемые на Владика, ясно говорили о его отношении к шансам товарища на поступление в университет.
Однако наутро Владик вышел из аудитории в неплохом настроении. Товарищи к тому времени уже стояли в коридоре.
– Ну, как ты? – спросил Валера.
Видно было, что он, единственный из всех, принимал искреннее участие в судьбе юноши.
– Не знаю, – беззаботно ответил Владик. – Написал всё, но в правильности решения одной из задач не уверен.
– Результаты вывесят в три часа, – сказал Валера. – Предлагаю посетить одно место и выпить там пива. Кто со мной?
Кроме Владика, не согласился никто.
Ехали на трамвае, а потом шли пешком. Владик уже бывал на Дерибасовской улице, любовался красивым зданием легендарного оперного театра, проходил мимо знаменитого «Пятачка», где собирались фанаты одесского футбольного клуба «Черноморец».
Валера сказал:
– Давай сюда. Только осторожнее, здесь скользкие ступени.
Спустившись по каменной лестнице вниз, Валера и Владик оказались в подвальном помещении, освещавшемся редкими настенными светильниками.
– Где это мы? – шёпотом спросил Владик.
– Как где? В пивной.
– А ты не мог найти пивную поприличнее? – проворчал Владик.
Валера как-то странно поглядел на него, и спросил:
– Ты название-то читал при входе?
– Нет. А что такое?
– Ну, ты даёшь! Это же знаменитый «Гамбринус».
– В смысле? Чем же он знаменит?
Валера не ответил, только покачал головой. Грузный мужик, стоявший за стойкой, наполнил им четыре кружки пива. В полупустом зале стоял стойкий, кислый запах пива и таранки. Ребята присели за свободный стол. Его дубовую столешницу посетители густо изрезали и испещрили разными надписями, с неизменным упоминанием слова «Гамбринус».
– Владик, – начал Валера, отпив большой глоток, – ты знаешь такого писателя – Александра Ивановича Куприна?
– Да, – утвердительно кивнул Владик. – У меня есть его книга – «Поединок». Я вообще люблю литературу.
– Уже легче, – улыбнулся Валера. – А я думал, что ты только до девушек охоч.
Владик промолчал. Он наслаждался напитком. В такую жару пиво остужало тело и мозг, и содействовало умиротворению души.
– Так вот. В начале века в одесском пивном кабачке побывал писатель Куприн и вскоре написал рассказ «Гамбринус» – так назывался кабачок.
– Я этот рассказ не читал, – признался Владик. – А ты тоже любишь литературу?
– Мой отец потомственный моряк, офицер флота, – продолжал Валера. – Он собрал большую библиотеку. Очень большую. Я не знаю, сколько в ней книг. Наверно, несколько тысяч. Поскольку мы живём недалеко от Одессы, отец собирал всё, что связано с нашим городом. И это не только книги.
– Ты счастливый, – вздохнул Владик. – А о нашем городке и сказать нечего. Шахты и заводы кругом. И больше ничего.
– Ты поэтому и приехал сюда? – спросил Валера дружелюбно. – Романтика моря, конечно?
– Чего уж там хитрить, наверно, да, – согласился Владик.
– Одесса хороший город, – говорил Валера, задумавшись. – Взять этот рассказ – «Гамбринус». Там выведен один из знаменитых типов одесситов. Звали его Сашка-музыкант, скрипач-виртуоз и одновременно – пьяница. Его любила вся Одесса. Прочти обязательно. Не пожалеешь. Его скрипка умела петь и плакать.
– Ты знаешь, – тихо произнёс Владик, – я позавчера на пляже «Ланжерон», в кафе «Шаланда» слушал музыку. Играл скрипач, пожилой одессит. Я никогда прежде не слышал такой грустной музыки, мощной, достающей до глубины души. Фамилию не сказали, а зовут Натан Самойлович. Знаешь его?
Валера покачал головой:
– Нет, не знаю. Одесса богата талантами.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ПРОВОДЫ
В три часа вывесили экзаменационные оценки по математике. Владик отыскал себя и разочарованно присвистнул: напротив его фамилии «Арефьев» стояла «тройка».
– Ну, вот и всё, – произнёс он, – можно паковать чемодан.
– Да брось ты, – похлопал его по плечу Валера. – У меня тоже тройка.
– Ты поступишь в любом случае, – отмахнулся Владик. – Абитуриенты, сдающие экзамены сразу после увольнения из армии и флота, гарантированно поступают при наличии всех положительных отметок. Так написано чёрными буквами на белой бумаге.
– Мне не нравится твоё настроение, – озабоченно произнёс Валера. – Напоминаю, что сегодня отмечаем сдачу экзамена. На тебя рассчитывать?
– Да, конечно. Но сейчас я спешу. Сегодня уезжают домой отец и брат. Поезд в шесть вечера, а после его отправления я весь ваш.
Валера провожал взглядом уходящего на трамвайную остановку Владика, и огорчённо качал головой.
– Что это ты раскис? – спросил подошедший Гена. – На тебе лица нет.
– Да так, вообще, – нехотя ответил Валера. – Нашёл себя в списках?
– И себя, и Гришу, – улыбнулся Тиховский. – У меня снова «четвёрка», а у Венского – «тройка». Он сейчас в расстроенных чувствах. А у Владика что?
– Тоже «тройка».
– Что ж, так ему и надо. Девки до добра не доведут.
– Что ты понимаешь в жизни? – внезапно вспылил Валера. – Давай лучше посмотрим, что получила Вера.
Фамилию Веры – «Костенко», нашли среди получивших «тройку». Гена уже раскрыл рот, чтобы сказать что-то подобающее случаю, но, ожёгшись о суровый взгляд Валеры, предпочёл промолчать.
Через двадцать минут Владик входил во двор дома Марты Иосифовны.
Внешне в усадьбе ничего не изменилось. В тени аллеи из виноградных лоз, листьев и ещё не созревших кистей, стоял свежевымытый «Москвич-403», но Яши рядом Владик не увидел. Он постучался в окрашенную коричневой краской дверь дома и, так как изнутри никто не ответил, толкнул её. Дверь легко открылась, и Владик услышал разговор.
– Николай Алексеевич, скажите за нашу Одессу: понравилась она Вам, или что. Скажите честно. Приезжие всегда могут заметить то, к чему мы, аборигены, уже привыкли, и думаем, что оно так и надо.
– Вообще-то, Марта Иосифовна, кое-что заметил. Да и как же не заметить, если, например, в трамваях и троллейбусах я оплачиваю проезд, а одесситы отворачиваются от кондуктора, словно ох оплата не касается. Но поразили и кондукторы: они и не пытаются требовать, чтобы одесситы брали билеты. Словно боятся местных жителей. Вот это поразило меня больше всего.
– Ой, и не говорите, Николай Алексеевич. Чтоб Вы знали, это всё из-за нашей местной шпаны. Вы не представляете, какой здесь раньше был уровень бандитизма. Так наши кондукторы до сих пор и боятся, хотя уже давно не то, что было. Правда, Яшенька?
– Угу, – промычал Яша откуда-то из глубины дома.
– Здравствуйте, Марта Иосифовна. Привет, Яша, – решил объявить о себе Владик.
– А, это ты, абитура, – вышел в коридор Яша. – Как сдаются экзамены?
– Четвёрка, – солгал Владик, улыбаясь.
Яша поднял брови, мол, молодец. Он вышел, одетый в праздничную цветастую рубашку и наглаженные брюки. Весь коридор заполнил запах дорогого одеколона «Красная Москва».
– Куда это ты собрался? – поинтересовался Владик. – Неужели к невесте?
– Яша, иди уже в свою комнату, – прикрикнула на него Марта Иосифовна. – Хоть бы дождался, когда постояльцы уедут.
Владик вопросительно посмотрел на хозяйку. Она подождала, пока сын скроется в глубине дома, и прошептала:
– Владик, ты таки прав. Мой студент нашёл себе пару. Я её знаю: это Бэллочка, дочь нашего ювелира Якубовского. Девочка из хорошей семьи. Сегодня придёт сам Исай Соломонович, папа. Он хочет лично взглянуть на моего Яшеньку. Вот сын и волнуется. Так когда вы, говорите, уезжаете?
– Да прямо сейчас и уезжаем. Всё своё успели собрать. Поезд отправляется в шесть, так что разрешите откланяться, Марта Иосифовна. Нам с Серёжей у Вас очень понравилось. Правда, сынок?
– Да, конечно, – сказал Серёжа, во всё время разговора сидевший тихо.
– Жаль, что Яшенька не сможет вас довезти до вокзала, – причитала Марта Иосифовна. – Ну, Вы же понимаете.
– Не стоит беспокоиться. Мы и сами как-нибудь. Транспорт ходит, так что доедем.
– Ну, всё. Прощайте, дорогие гости. Вспоминайте нас. Цу гезунт! Будьте здоровы!
Владик взял один из чемоданов, попрощался с Мартой Иосифовной, которая даже всплакнула, и помахал рукой Яше:
– Будь здоров, дорогой! Счастья тебе в семейной жизни.
Яша просиял. «Хорошие люди, – подумал Владик. – Я здесь не встретил ни одного плохого человека».
Через пять минут все трое уже стояли в трамвае. Свободных мест для сидения не нашлось.
– Ничего, постоим, – решил отец. – Так даже лучше. Напоследок посмотрим на Одессу. Мне здесь понравилось. Жаль только, что мы так и не попали на мемориал «Оборона Одессы». Ничего, приедем в другой раз. Владик же здесь будет учиться целых пять лет. Правда, сын?
Владик кивнул, но как-то неуверенно. Отец посмотрел на него внимательно, но ничего не сказал.
Когда приехали на вокзал, поезд уже подали на посадку. Владик помог занести вещи в вагон, который оказался плацкартным, и заполненным до отказа. Люди уезжали домой после отдыха на море, загорелые и немножко грустные.
– Владик, ты здесь останешься до начала учебного года, или ещё приедешь домой? – спросил Серёжа.
– А как ты хочешь?
– Чтобы приехал.
– Значит, жди. Обязательно приеду.
Отец на прощание обнял старшего сына.
– Успехов тебе, сынок. Учись. А мы с матерью тебе обязательно поможем. Не подкачай.
Отец вытер увлажнившиеся глаза и махнул рукой:
– Иди, сынок. Иди.
Владик вышел на платформу и подождал, пока последний вагон скроется вдали.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. «ЗАПИШИТЕ НА ВАШИ МАГНИТОФОНЫ»
В общежитии вовсю отмечали сдачу экзамена. На четвёртом этаже, в комнате девушек, уже успели сдвинуть два стола, расставили на них напитки и закуски, когда наконец появился Владик.
– Ну как, проводил своих? – спросил Валера, подвигаясь и давая место вновь пришедшему.
– Да, конечно, – ответил Владик. – Отцу на шахте дали короткий отпуск, и он послезавтра заканчивается. Кстати, он сказал, что Одесса замечательный город.
Валера заметил, что в комнате начался неконтролируемый шум, кивнул Владику: мол, понял, и встал.
– На правах старшего по возрасту предлагаю отметить немаловажный факт, что теперь наши два коллектива, женский и мужской, в полном составе. Объявляю, что все присутствующие успешно сдали письменный экзамен по математике, и это событие является полновесной причиной нашего торжества. Предлагаю следующую программу: после четырёх обязательных тостов немного потанцевать. Для этого у меня припасён козырный туз. Итак, первый тост. Предлагаю всем наполнить бокалы, рюмки и чашки – у кого что есть – и выпить за удачу на прошедшем экзамене, и такую же удачу – на следующем, тем более, что он последний. Правда, будет ещё сочинение, но это уже довесок, и он в подсчёте проходных баллов не учитывается. Наполнили? Сдвигаем посуду!
Все встали и дружно «чокнулись». Пока закусывали, Владик осмотрел присутствующих. Валера пребывал в хорошем настроении, шутил и улыбался. Гена казался серьёзным и необщительным, Гриша тоже бодрился, но в глубине его чёрных глаз таилась грусть. Вера сидела подчёркнуто прямо и старалась на Владика не смотреть, но ей это плохо удавалось, и тогда щёки покрывались румянцем. Оля, самая старшая среди девушек, второй год подряд пыталась поступить в университет, поэтому казалась холодной и задумчивой. Она получила на экзамене «пятёрку», и от намеченной цели отступать не собиралась. Третья девушка, Тая, круглолицая хохотушка из придунайского городка Рени, шумная и непоседливая, сдавала все экзамены на «тройки», но не унывала, и пыталась развеселить Гену, правда, безрезультатно. Владик заметил за столом ещё одного парня, длинноволосого и очень худого брюнета в больших очках с круглыми линзами.
«Что он здесь делает? – с удивлением подумал Владик. – Не его ли имел в виду Валера?»
Второй обязательный тост, «за родителей», произнесла серьёзная Оля, а на третий вызвался Владик.
– Предлагаю этот тост посвятить нашим замечательным дамам, – произнёс он, глядя на Веру. – Не знаю, братцы, есть ли на свете магия, но когда всматриваешься в женские глаза, то сразу становишься умнее, стройнее, удачливее, и приходит желание совершить всё для этого чуда природы, – для единственной на свете, любимой женщины. Пусть на свете я прожил ещё мало, но крепко понял, что никогда и ни за что не уступлю никому права бесконечно смотреть в эти глаза и радоваться, что есть такое счастье – подчиняться их колдовству. Хочу, чтобы вы поддержали меня и присоединились к тосту, потому что он от души. Итак, – за женские глаза!
Тая всхлипнула и пролила на стол несколько капель вина. Оля задумчиво глядела поочерёдно – то на Владика, то на Валеру, словно выбирала между ними. Вера рассматривала свой бокал. Она словно окаменела, только лицо меняло цвет с пунцового на мертвенно-белый. Гриша изумлённо, расширенными глазами разглядывал Владика, словно увидел впервые. Валера качал головой, а Гена отвернулся. Почему-то наступила тишина.
– Девочки, вы почему приуныли? – недоумевал Валера. – За вас же, за вас, родимых пьём. Ура!
И только после этих слов атмосфера разрядилась. Тая вскочила со своего места, обняла Владика обеими руками и поцеловала в губы.
– Тайка, ты что это себе позволяешь? – осадила её Оля. – Смотри, битая будешь.
– А я никого здесь не боюсь, – парировала Тая. – Ты, Олька, небось, тоже хочешь его расцеловать за такой тост.
– Да, хочу, – тихо ответила Оля. – Хочу, но знаю, что его есть кому целовать, и это не мы с тобой.
Гена услыхал эти слова, повернулся и поглядел на Владика. Тот даже отшатнулся, настолько этот взгляд обжигал.
Четвёртого тоста – «за мужчин» – Валера, просчитавший ситуацию, решил не дожидаться.
– Предлагаю вашему вниманию, товарищи мои, и дорогие дамы, тот самый козырный туз, что мной обещан. Поднимись, поднимись, Алекс.
Парень с длинными волосами встал.
– Перед вами Алекс эээ…
– Просто Алекс, – произнёс юноша неожиданно низким голосом.
– Хорошо. Итак, «просто Алекс» принёс магнитофон. Вот он.
Алекс выдвинул из-за своего стула небольшой саквояж, достал из него нечто, напоминающее пишущую машинку, положил на прикроватную тумбочку, и открыл крышку.
– Перед вами новый магнитофон DAINA, производства Прибалтики, – начал Алекс. – Хороший аппарат. Я на него записываю разные программы с радиоприёмника. Предлагаю потанцевать под музыку, которую записал в начале этого года.
– Давайте отставим столы в сторону, и освободим место для танцующих пар, – предложил Валера.
Так и сделали. Алекс спросил:
– Можно начинать?
После всеобщего одобрительного шума он включил запись. Раздался глуховатый голос:
«В эфире второй выпуск новой передачи «Маяка»: «Запишите на ваши магнитофоны». Мы подошли к последней странице нашей передачи. Сейчас вы услышите одну из самых популярных английских песен 70-го года, песню «Пусть так будет». Четверо рабочих парней, ставших восемь лет назад звёздами эстрады, сильно с тех пор изменились. Они выступают против войны и фашизма, против американской агрессии во Вьетнаме, они отказались выступать в расистской Южной Африке и в южных штатах Соединённых штатов Америки. Они высмеивали в своих песнях порядки «доброй старой Англии». Песня «Пусть так будет» – последняя запись, сделанная ныне уже не существующим ансамблем. Её написали Джон Леннон и Поль Маккартни, – авторы почти всех песен квартета. Поёт её Поль Маккартни».
И зазвучала музыка. Владик никогда прежде её не слышал. Она была простой и очень грустной. Владик в школе учил немецкий, поэтому не мог знать, о чём поётся в песне. Голос неизвестного певца, мягкий и глубокий, проникал в душу, и неважно, в чём конкретно смысл текста композиции, – слушателя поневоле охватывало чувство сопереживания, и перевод не требовался.
Никто даже не пытался танцевать – все сидели и просто слушали. За окном стемнело. Наступил вечер. Затихли звуки города, и только песня неслась из раскрытого окна, и её мелодия улетала далеко-далеко, к морю, – и дальше, дальше…
– Диктор забыл упомянуть название ансамбля, – сказал Гена, когда песня закончилась.
– Не диктор, а ведущий программы, – поправил его Алекс. – Его зовут Виктор Татарский. А четверо музыкантов – это Beatles, ливерпульская четвёрка. В неё входили Джон Леннон, Пол Маккартни (а не Поль, как неправильно произнёс Татарский), Джордж Харрисон и Ринго Старр. Группа распалась в прошлом году. Ну, так вы будете танцевать?
– Будем – сказал Владик. – Поставь эту песню ещё раз.
Владик подошёл к Вере и пригласил её на танец. Девушка кивнула. Три раза по просьбе танцующих Алекс ставил песню «Пусть так будет», и она всё никак не надоедала. Валера танцевал с Олей, а Гену пригласила Тая.
Окончание вечера решили продолжить общением у моря.
– Ты помнишь ту ночь? – прошептала Вера Владику на ухо.
– А ты? – улыбнулся Владик.
Они отстали от остальной компании и незаметно ушли в тень аллеи. Едва ли кому позволено видеть, чем занимаются влюблённые, когда остаются одни.
На берегу моря обычно молчаливый Гена вдруг разговорился и, обняв Таю, о чём-то увлечённо рассказывал, а Тая, став неожиданно серьёзной, внимательно слушала и смотрела юноше прямо в глаза. Разглядела ли она что-нибудь в их глубине, неизвестно.
Валера, напротив, у моря молчал и только бросал над поверхностью воды плоские камушки. Оля наблюдала их полёт и многочисленные подскоки. Считала она их количество, или нет, неизвестно, только перед очередным забросом взяла Валеру за руку, не давая зашвырнуть очередной камень, и сказала:
– Валера, мы с тобой должны обязательно поступить. Правда ведь?
– Правда, – сказал Валера, снял с себя пиджак и набросил Оле на плечи.
Она заплакала. Отчего девушки плачут, не знает никто, подчас даже они сами.
Алекс и Гриша ушли на бетонный волнорез. Они глядели на звёзды, курили и стряхивали пепел в набегающие волны.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ПУШКИН
На следующий день, ближе к вечеру, Вера постучалась в дверь к ребятам, заглянула, увидела Владика, штудирующего математику, и вызвала его в коридор, который как раз пустовал. Она поцеловала юношу в губы, обняла и сказала:
– Владик, милый, нет никаких сил зубрить эту проклятую науку. В голове всё перепуталось. Давай развеемся и куда-нибудь сходим.
– Согласен. Гляжу в книгу, и ничего в голову не приходит. Давай просто погуляем по городу. Здесь есть Приморский бульвар. Я как-то мельком проходил, и он мне понравился. Годится?
Вера кивнула.
Через полчаса они уже тряслись в трамвае, а потом шли пешком. Оставили позади оперный театр с куполом, напоминающим парящий в небе дирижабль, памятник дюку де Ришелье в образе римского патриция, работы Ивана Мартоса, и подошли к Потёмкинской лестнице. Предвечернее солнце стояло над полуциркульными дворцами, и в его свете бронзовый Ришелье казался окружённым золотом далёкого огня.
Пара подошла к Потёмкинской лестнице.
Вера прижалась к Владику и прошептала:
– Несколько раз я приходила сюда, но всё никак не могу наглядеться. В моём городе тоже есть каменные лестницы, но куда им до этой. Спустимся?
И они пошли вниз, не торопясь, рассматривая город по обеим сторонам, огромный порт и, словно летящий в воздухе, сверкающий хрустальным блеском стеклянный морской вокзал.
Внизу, из порта, лестница и парящий над ней дюк потрясали ещё сильнее, казались парящими в вечернем воздухе. Крики чаек, запах морской воды, огромные теплоходы, начавшийся бриз – всё вместе создавало какой-то нереальный образ из сказки.
Подняться вверх, к Приморскому бульвару, решили на фуникулёре. Старенький вагончик, недавно подкрашенный в некоторых местах, не вызывал доверия. Вера и Владик ступили внутрь, и пол под ногами заскрипел, словно жалуясь на пришедшую старость. Немолодая женщина в застиранной форменной блузке и такой же юбке, с грохотом закрыла двери и отбила сигналы. Вагончик дёрнулся и медленно пополз вверх. Вера до боли сжала руку Владика.
– Я боюсь, – сказала она негромко. – Так и кажется, что вагон развалится на ходу.
Женщина-кондуктор (как её профессию правильно называют – Владик не знал) услышала, но ничего не сказала. Её тёмные глаза и сурово сжатые губы выражали такую усталость, что Владику захотелось ей сказать что-нибудь ласковое.
– А всё равно Одесса – самый красивый город, который я видел до сих пор, – сказал он так, чтобы женщина услышала.
Но она даже не повернула головы и продолжала глядеть куда-то вдаль и одновременно внутрь себя.
– Приехали, – сказала кондуктор бесцветным голосом. – Выход на Приморский бульвар и к памятнику герцогу де Ришелье.
Но, когда Владик выходил из вагончика, женщина окинула его быстрым взглядом и едва заметно улыбнулась.
– Пойдём к Пушкину, – попросила Вера.
В это время проснулись часы на здании Горсовета. Владик никак не мог привыкнуть к тому, что каждые полчаса вслед за ударом часов начинается перезвон курантов, отбивающих ноты мелодии Исаака Дунаевского из оперетты «Белая акация»:
Когда я пою о широком просторе,
О море, зовущем в чужие края,
О ласковом море, о счастье и горе,
Пою о тебе я, Одесса моя!
Я вижу везде твои ясные зори, Одесса,
Со мною везде твоё небо и море, Одесса,
Ты в сердце моём, ты всюду со мной,
Одесса, мой город родной!
Слушая этот перезвон, хотелось выпрямиться, высоко поднять голову и слушать, слушать… Вера тоже замерла. На её лице играла улыбка.
– Пойдём же скорей! – сказала она, а Владик и не сопротивлялся.
Когда они подошли к зданию Горсовета, мелодия уже закончилась. Солнце опустилось, удлинились тени.
– Давай присядем, – попросила Вера. – Я устала. Кроме того, здесь так хорошо.
Недалеко от лавочки, на которую опустились ребята, на высоком гранитном пьедестале возвышался бюст Александра Сергеевича Пушкина. Из четырёх стилизованных дельфинов в четыре бронзовые вазы негромко вытекали четыре струи воды. Напротив, на такой же лавочке, расположилась группа из четырёх молодых людей. Один из них в руках держал гитару и негромким голосом пел:
Здесь вам не равнина, здесь климат иной.
Идут лавины одна за одной.
И здесь за камнепадом ревёт камнепад.
И можно свернуть, обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь.
Опасный как военная тропа.
– Вера, – вдруг сказал Владик, – я ещё молодой и неопытный в таких делах, так что ты меня прости, пожалуйста.
– О чём ты, Владик? – не поняла Вера.
Она продолжала слушать песню, и её внимание раздваивалось.
– Наверно, я не вовремя, – продолжал Владик, и голос его дрогнул. – Но, наверно, в другое время и в другом месте у меня не получится.
– Что не получится? Я тебя не понимаю.
– Не получится признаться тебе в любви, – пробормотал Владик скороговоркой.
Тут только Вера повернулась к нему лицом. Оно вытянулось от удивления, а длинные ресницы поднялись вверх над широко раскрытыми глазами.
– Ты признался мне в любви? – прошептала она. – Это правда?
Владик судорожно обнял девушку и прижался горячей щекой к её щеке.
– Мне ещё никто не признавался в любви, – говорила она, и её дыхание приятно щекотало его шею. – Никто. Но я как-то иначе это представляла.
– Иначе? – спросил Владик. – А как?
– Не знаю, наверно, торжественно.
– Так что же мне делать? – обиделся Владик. – Я иначе не умею, да никогда раньше и не признавался. Это впервые.
– Меня любят, – задумчиво произнесла Вера. – Я и не надеялась, потому что не очень… импозантная, что ли. Я себя не люблю. Ни фигуры точёной, ни тонкого лица…
– Глупая ты, – искренне произнёс Владик. – Ты очень хорошая, и мне другой не надо.
– Правда?
– Конечно. Зачем мне тебя обманывать?
– Знаешь, что? Пойдём отсюда. На нашу аллею. Пойдём? – шептала Вера. – Здесь много людей, а я хочу, чтобы мы остались вдвоём.
– Я не против, я очень даже за, – согласился Владик.
Он обернулся, взглянул на бюст Пушкина и потряс головой, стремясь избавиться от наваждения. Показалось, что поэт своими бронзовыми глазами смотрел прямо на него.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР
– Молодой человек, слушайте внимательно: на завтра, на восемнадцать часов десять минут один плацкартный билет до станции Ворошиловград. Возьмите.
– Спасибо, – сказал Владик.
Он сжал в руке тёплую бумажку билета, отошёл от окошка кассы и тяжело вздохнул.
«Вот и всё, – подумал он с тоской. – Завтра – домой».
Не захотела Одесса принять его в качестве хотя бы временного жителя. Сегодня на устном экзамене по математике не удалось доказать принимающему преподавателю своё знание учебной программы хотя бы на «тройку».
… … … … …
В родной школе Владик считался одним из лучших выпускников, и даже едва не получил золотую медаль. Учителя биологии и украинского языка наотрез отказались выставить Владиславу Арефьеву «пятёрки» по их предметам.
Причиной «четвёрки» по украинскому языку Владик считал утверждение учительницы Марии Павловны, что он, мол, не любит украинский язык. Об этом она заявила выпускнику в лицо. Владик ответил, что знает этот язык не хуже её самой. На что педагог возразила: «Нужно не знать, а любить». Владик заметил, что и немецкий язык не любит, но приходится учить, и что нельзя человека заставлять что-либо любить из-под палки, насильно.
«Какой же язык тебе по нраву?» – спросил директор школы Николай Карпович, когда Мария Павловна пожаловалась ему, а тот вызвал Владика «на ковёр».
«Русский люблю, итальянский и испанский – они мелодичные. Ещё английский – он самый распространённый в мире», – отвечал Владик.
Николай Карпович подумал, и спросил учительницу:
– Мария Павловна, и всё-таки: Арефьев знает украинский язык, или не знает?
– Знает, Николай Карпович, и хорошо знает, но не любит – продолжала твердить училка.
– Ладно, Арефьев, иди пока, – кивнул директор.
Что произошло в кабинете директора после того, как Владик ушёл, осталось тайной, только Мария Павловна вышла оттуда с гордо поднятой головой, а выпускника вычеркнули из списка на медаль.
Однако математику в пределах программы Арефьев знал, и довольно неплохо. Что же помешало ему стать студентом университета? Владик вздохнул: ему ведь говорили, что умные люди еще в десятом классе начали заниматься с репетиторами, потому что задачи на вступительных экзаменах в вуз обычно далеко превосходят сложностью те, что «дают» в школе.
… … … … …
В общежитии о неудаче Владика многие уже знали. Дежурная, – а сегодня снова на посту сидела тётя Поля, – в ответ на приветствие ничего не сказала, даже не кивнула. В коридоре третьего этажа знакомые провожали Владика пустыми взглядами, отворачивались и шли дальше.
В его комнате все уже собрались в полном составе. Гриша сидел, уткнувшись в книгу, и не шевельнулся, когда вошёл Владик. Гена заметил Арефьева, тут же встал и, как ошпаренный, выбежал из комнаты, едва не столкнувшись с Владиком в дверном проёме.
Валера не спеша поднялся и пригласил Владика в коридор. Там он прикрыл дверь и тихим голосом сказал:
– Мы тут немного повздорили с молодёжью. Видел, какие они надутые? А всё Генка. Тая, его пассия, тоже схватила «двойку», и собралась уже сегодня вечером отчалить в свой Рени. Так вот Генка заявил, что именно ты – причина того, что она не сдала экзамен на положительную отметку.
– Да? – протянул Владик. – И чем же я виноват?
– Будто бы Тая во всём копировала Веру, и толком не учила предметы, а только гуляла. Видел, как он прошмыгнул мимо тебя? Это он побежал к Тайке, – обещал проводить её на вокзал. Гриша тоже поддакивал. Так что пришлось их поставить на место. Ну, а ты? Что будешь делать?
– Завтра уезжаю. Билет уже в кармане. Поезд на Ворошиловград отходит в шесть десять.
– А дальше?
– Пойду на работу. Мне в армию только будущей осенью, так что в следующем году смогу ещё раз попытать счастья.
Валера помолчал и сказал:
– Честно скажу: не ожидал, что получишь «двойку». Мне очень хотелось, чтобы ты поступил, – нормальный ведь парень, в отличие от этих маменькиных сынков.
Он помялся и спросил:
– Веру видел?
– Ещё нет. Мне сказали, что она получила «тройку», и у неё вряд ли остались шансы на поступление. Может быть, я всему виной?
– Это жизнь, – пожал плечами Валера, – и каждый идёт своей дорогой. Я делаю уже вторую попытку попасть в университет. Первый раз – после школы, ещё до армии. Так что у тебя всё впереди.
– Да уж, – покачал головой Владик. – Ты ещё скажи, что на ошибках учатся.
– Ты, я вижу, совсем расклеился, дружище, – улыбнулся Валера. – Держи хвост пистолетом, старина. Вот посмотришь: год пролетит быстро, не успеешь и заметить. А там, глядишь, и снова увидимся. Ведь увидимся?
– Конечно, Валера, – в ответ улыбнулся Владик. – Пойду к Вере.
– Давай, давай, поддержи девушку. Скажи, что и с «тройкой» может поступить, не всё, мол, потеряно, – ну, ты можешь…
Владик махнул рукой и направился к лестнице.
В комнате, где жили девушки, царила суматоха. Оля и Вера помогали Тае собирать вещи. Гена сидел на подоконнике и хмуро наблюдал за сборами. На Владика поначалу никто не обратил внимания. Одна лишь Вера время от времени бросала взгляды на дверь, и заметила юношу первой.
– Девочки, продолжайте без меня, – быстро сказала она и выбежала из комнаты.
В коридоре Вера обняла Владика и неожиданно заплакала.
– Ты что? Ты что?
Владик растерялся от такого порыва чувств. Он готовился к нелёгкому разговору, и все припасённые слова вдруг вылетели из головы. Он просто прижал голову девушки к своей груди.
Вера прошептала:
– Сегодня Оля уезжает домой. Она говорит, что к сочинению готовиться особо не будет – и так всё знает. Приедет послезавтра, накануне экзамена. Так что у нас с тобой две ночи.
Владик замялся.
– Что с тобой? – не поняла Вера.
– У меня билет на завтрашний поезд, – прошептал Владик.
– Как? – вся обмякла Вера. – Зачем так скоро?
Чувствовалась, что для неё эта новость стала ударом. Она даже отодвинулась от Владика и гордо выпрямилась. Внутри неё недолго происходила какая-то борьба, но, в конце концов, через пару секунд она снова прижалась к груди юноши, вздохнула и сказала внезапно задрожавшим голосом:
– Что ж, пусть будет так. Помнишь ту песню, что пел Маккартни?
– Конечно.
– Пойдём в город? Туда, на Ланжерон. Ещё раз послушаем скрипача.
– Пойдём. Только ночевать под кустом не хочется.
– И не надо, – улыбнулась Вера. – Переночуем у меня в комнате. Не возражаешь?
Вместо ответа Владик обнял девушку и поцеловал.
Поцелуй оказался долгим и страстным. Они не заметили, как из комнаты вышли с вещами Тая и Гена. Девушка печально бросила последний взгляд на влюблённую пару, и улыбнулась. То ли случайно, то ли намеренно, Гена задел чемоданом Владика, и не извинился.
… … … … …
В кафе «Шаланда» просидели зря. Знакомый официант объявил им, что скрипач заболел.
– Чем же? – огорчилась Вера. – А мы так хотели его послушать.
– Приходите дня через три, – посоветовал официант и вздохнул.
– А что такое? – не понял Владик. – Вы что, знаете точно, когда он вылечится?
– Конечно, – утвердительно кивнул официант. – Запой у него длится ровно пять дней.
– Запой? – удивлённо проговорила Вера. – У музыканта?
– А что, музыканты не люди? – пожал плечами официант. – Ему кафе приобрело новый костюм. Надо же его обмыть? Надо. Что ж тут такого?
– Возьмём вина? – задумчиво спросил Владик после того, как ушёл официант.
– Что будем обмывать? – улыбнулась Вера.
– У нас тоже поводы найдутся, – заверил её Владик.
… … … … …
Тётя Поля сменилась. На посту сидела другая дежурная, ребята видели её впервые.
– Поздно приходите. Молодёжь! Вам лишь бы шататься по городу и гулять под ручку. Когда вы только находите время учиться? – дежурная явно была настроена воинственно.
Но молодые люди не стали задираться и демонстративно попрощались друг с дружкой у ответственной женщины на виду.
Через час Владик уже стучался в комнату, где жила Вера.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. РАЯ
Владик проснулся утром и не сразу понял, где он. Рядом, у левой руки, слышалось размеренное дыхание. Осторожно повернул голову и заметил мирно спящую Веру. На её лице блуждала счастливая улыбка. Стараясь лишний раз не двигаться, прикоснулся губами к её щеке. Девушка не проснулась, только выпростала из-под одеяла тёплую руку и положила Владику на грудь. Он замер, не желая спугнуть утренний сон.
Память принесла воспоминание о бурном вечере, о нежности и взаимном доверии, обо всём, что нельзя произносить вслух.
Владик поискал взглядом и увидел часы, лежащие на тумбочке. Они показывали восемь утра.
За окном прозвенел трамвай. Послышались голоса прохожих, направлявшихся по своим делам. Подумалось, что вечером, в десять минут седьмого, он уедет, а Вере придётся остаться. У неё впереди экзамен по русскому языку: сочинение, а у него – неизвестность. Стало грустно. Владик вздохнул, наверное, излишне громко, потому, что Вера проснулась. Она потянулась, прижалась к нему всем телом и крепко обняла за шею.
– Уже утро? – прошептала Вера. – Как быстро пронеслась ночь. Мне снились журавли. К чему бы это?
– Не знаю, – признался Владик. – Журавлей наяву не видел ни разу.
– А я видела. Грустные птицы. Осенью всегда курлычут. Им жаль улетать.
– У вас в Крыму есть журавли?
– Нет, я их видела у мамы, на Смоленщине.
Помолчали.
– Я чего-то боюсь, Владик. Мне кажется, что…
– Что, Вера?
– Не знаю. Я не хочу расставаться. Давай ещё немного побудем вместе.
– Давай. До вечера далеко.
… … … … …
В столовую Владик пришёл один. Вера ушла куда-то, и на его вопрос ответила, что это тайна.
– Я всё знаю, – сказала Рая, наполняя тарелку горячим борщом и сдабривая его пятью ложками сметаны.
– Да, я уезжаю, – подтвердил Владик, – сегодня вечером.
– Можно, я посижу с тобой? – попросила она тихо.
– А тебе не влетит? – спросил Владик равнодушно.
– Мне всё равно, – прошептала Рая. – Моя практика заканчивается завтра, и я свободна как ветер.
– Что ж, тогда садись, – разрешил Владик.
Она скинула белый фартук, сняла с головы колпак и села рядом с Владиком.
– Рая, а ну на место, – возникла откуда-то плотная тётка, и сверкнула поросячьими глазками.
Девушка и бровью не повела.
– Мы с тобой ни разу не говорили, – начала Рая. – Откуда ты?
– Из Донбасса. А ты?
– Донбасс? Это там, где шахты? А я из Мелитополя. Знаешь, где это?
– В общих чертах. А здесь ты что делаешь?
– На практике. После первого курса нас отправили в Сочи, после второго – в Евпаторию, а сейчас, как видишь – в Одессу. Следующей весной получу диплом и начну работать дома. Место уже знаю – ресторан. Один из лучших в городе.
Она немного помолчала.
– Я тебе хочу признаться.
– В чём же? – не понял Владик.
– Ты мне очень понравился. Нет-нет, не думай, я не какая-нибудь. Я ещё никому так не говорила. Но я спать не могу, измучилась вся. Вот мой адрес. Напиши, пожалуйста, как приедешь домой.
И Рая достала из кармана халата смятый листок бумаги, на котором виднелись какие-то слова, и подвинула его к Владику.
Бумажка лежала на столе, а Владик всё никак не мог решиться взять её. Взглянул на Раю. Лицо у неё сделалось пунцовым, а из глаз готовились брызнуть слёзы. Наконец он взял листок, сжал в кулаке и медленно положил в боковой карман рубашки.
– Спасибо. Я буду ждать, – улыбнулась Рая.
Губы её дрожали. Она вдруг вскочила, порывисто обняла Владика и поцеловала в губы.
– Пахнут борщом – шепнула Рая, и неспешно удалилась, не обернувшись.
Из-за стойки на неё смотрела тётка с поросячьими глазками. Смотрела с уважением, и поспешно отодвинулась, когда Рая с независимым видом прошла мимо неё.
Владик встал и остолбенел. В дверях столовой стояла Вера и переводила изумлённый взгляд с него на уходящую Раю. Владик рванулся навстречу, но девушка уже исчезла.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. РАССТАВАНИЕ
Дверь в комнату Веры оказалась закрытой на ключ. Изнутри доносилось приглушённое рыдание. Владик осторожно постучал.
– Вера, это я, – негромко сказал Владик. – Что с тобой? Что тебя расстроило? Если ты что-то выдумала об этой подавальщице из столовой, то у нас ничего с ней не было.
Рыдание прекратилось.
– Предатель, – услышал Владик. – Вы целовались, я видела.
– И вовсе мы не целовались. Я всё объясню. Но не стану же я это делать за дверью. Тут люди ходят. Могут услышать.
– Пусть слышат, – упорствовала Вера.
– Ну, хорошо, – вздохнул Владик. – Эта девушка здесь на практике. Она учится в каком-то техникуме, или училище, – точно не знаю, – на кулинара, по-моему. С первых дней она оказывала мне знаки внимания: то даст увеличенную порцию второго, то пять ложек сметаны в борщ положит. Я молодой, и хочу есть, чтобы восстанавливать силы. Так что мне эти знаки внимания нравились. Но никаких действий ей навстречу я не предпринимал. А сегодня она решила мне признаться в своих чувствах. Узнала, конечно, что я уезжаю, и подошла к столу. Вера, я в этом не участвовал, не напрашивался на поцелуй. А дальше думай как хочешь, но я ни в чём не виноват.
– У тебя всё? – донеслось из-за двери.
– Всё. Я рассказал всю правду, больше добавить нечего.
– Можешь уходить, – громко вздохнула Вера в комнате, подавляя рыдание. – Я тебя видеть не хочу.
Владик не отвечал. «Как глупо, – думал он. – На ровном месте. Ничего ведь не делал такого».
Ещё немного потоптавшись, он понял, что выглядит довольно глупо. Мимо прошли знакомые абитуриентки, поздоровались, и одна из них сказала, усмехнувшись:
– Что, не пускает? Конечно, кому ты теперь нужен, после «двойки» на экзамене…
И девушки весело рассмеялись.
Владика словно током ударило. Он сорвался с места и побежал. Опомнился только на улице. Мимо проносились автобусы, со звоном катились по рельсам трамваи. Город жил, для него ничего не произошло. Закончится этот день, наступит следующий, и так будет всегда.
Владик взглянул на часы. До поезда ещё оставалось время, но зачем оно теперь?
… … … … …
– Здравствуйте, ребята – сказал Владик.
Все жильцы комнаты оказались на месте. Валера лёжа штудировал учебник русского языка, Гриша тоже лежал на кровати, на правом боку, и, видимо, спал. Гена сидел за столом, откинувшись на спинку стула.
– Где ты ночевал? Небось, у Верки? – хмуро спросил он.
Владик не отвечал.
– Здравствуй, Влад, – ответил Валера. – Надеюсь, всё хорошо?
– Да уж, – вздохнул Владик. – Пожалуй, я начну собираться.
– Думаешь, пора? – усомнился Валера.
– Пока доеду, пока то да сё, – а там и поезд подадут.
– Сдай билет, – предложил Валера. – Тебя же никто не выгоняет из общежития. Ещё недельку побродишь по Одессе, с Верой пообщаешься.
– Да я уж думал об этом, – признался Владик. – Но в каком качестве я тут останусь? Да и Вера пусть готовится к экзамену. Она и так на «тройки» съехала.
Валера пожал плечами.
– Как знаешь, – только и сказал он.
Свои вещи Владик собрал быстро. Закрыв крышку чемодана, улыбнулся:
– Прощайте, ребята. Простите, если что.
– Пока, – отозвался Гена, не сдвинувшись с места.
– Давай, я тебя провожу, – предложил Валера. – Мне через час нужно встретиться с Алексом. Ему моряки привезли из-за границы большой виниловый диск «Космос фэктори» импортной рок-группы «Криденс». Собирается узкая компания меломанов. Пригласили и меня.
– Ух, ты! – позавидовал Владик.
Через пять минут они вышли из комнаты. Гриша продолжал спать. Гена как сидел, так и остался в одной и той же позе, вперив затуманенный взгляд в стену.
– Страдает, – объяснил Валера. – О Тае думает. Крепко влюбился парень. Так нельзя.
– Почему же? – не понял Владик.
– Потому, что это первая любовь. Она обычно не очень глубокая и быстро проходит. Я это знаю точно, на себе испытал.
Владик не ответил, только вздохнул.
– Ну, вот и пришли, – сказал он. – Мой трамвай.
Ребята протянули друг другу руки, крепко пожали их, и, секунду подумав, обнялись.
Владик поднялся в трамвайный вагон, встал на задней площадке и прильнул к стеклу. Вагон тронулся. Валера поднял руку в знак прощания. Владик ответил, и взглядом проводил его, пока трамвай не повернул.
… … … … …
На вокзале Владик сдал чемодан в камеру хранения. Оставалось около двух часов до отправления, и он решил напоследок пройтись по Одессе. По пути достал из кармана скомканный листок бумаги и прочёл: «Раиса Николаевна Куликова», и дальше –
адрес: город Мелитополь, улица, дом, квартира.
Что делать с этим листком? Выбросить? Сохранить? В конце концов бумажка вернулась на прежнее место – в боковой карман рубашки.
Подошло время подавать состав к платформе. Владик вернулся на вокзал, забрал чемодан из камеры хранения, и не спеша вышел на перрон. Солнце ещё светило, но тени удлинились. Пахнул прохладой лёгкий ветерок. Из-за угла вокзала показался и стал медленно двигаться состав. Бросались в глаза белые таблички «Одесса – Ворошиловград». Его вагон оказался одним из последних. Поток людей устремился на посадку. Владик достал из кармана билет. Проводницей оказалась пышная молодая женщина с весёлыми глазами.
– Почему сам? – спросила она, взяв билет и широко улыбаясь. – А, поняла: ты, наверно, приезжал сюда поступать учиться. Что, удачно? Нет? Вообще-то, по твоему кислому виду я поняла, что не поступил. Правда?
Владик молча поднялся по ступенькам и направился внутрь вагона. Зашёл в купе, поднял пустовавшую пока что нижнюю полку, в открывшуюся нишу бросил свой чемодан, опустил полку, сел у окна и наполовину опустил его. Внутрь прожаренного за день вагона тут же ворвалась струя свежего воздуха.
Из репродуктора донеслось:
– Внимание! До отправления пассажирского поезда «Одесса – Ворошиловград» остаётся пять минут. Поезд находится на первом пути у первой платформы. Просьба провожающим покинуть вагоны.
Впрочем, вагон, в котором находился Владик, оказался полупустым, и провожающих не нашлось.
Внезапно Владик увидел фигурку, в смятении перебегающую от вагона к вагону. Девушка явно кого-то искала. Владик присмотрелся, и его сердце сначала сжалось, а потом стало бешено стучать.
– Вера! – прошептал.
Он вскочил и закричал в открытое окно:
– Вера! Я здесь!
Девушка что-то услышала – её взгляд заметался, выискивая в окнах вагонов знакомое лицо.
Раздался гудок локомотива. Поезд ещё стоял на месте. Владик понял, что успеет выбежать в тамбур и, может быть, на перрон. Он рванул с места, чуть не сбил с ног какого-то пассажира с двумя чемоданами, который по узкому проходу шёл к своему месту, на ходу извинился, и вбежал в тамбур. Там уже стояла молодая проводница и загораживала своей фигурой почти весь проём. Владик протиснулся между ней и стенкой тамбура, и закричал:
– Вера! Вера!
Девушка стояла чуть в стороне. Её руки были опущены, а лицо приобрело мертвенно-бледный оттенок. Но крик Владика она услышала и медленно повернула голову. Из глаза встретились. Владик, несмотря на протесты проводницы, выбежал на перрон. Вера его увидела и помчалась навстречу.
И в это время поезд тронулся. Вера вскрикнула и всем телом упала Владику на грудь. Она говорила прерывисто, задыхаясь то ли от бега, то ли от слёз, вдруг брызнувших из глаз:
– Владик, я тебя люблю. Прости меня, пожалуйста. Я дура, дура, дура!
Владик молчал и только гладил её волосы. Он понимал, что, стоит заговорить, и его задушат слёзы.
– Вы едете, или нет? – раздался голос проводницы.
«Почему она обратилась ко мне на Вы?» – пронеслось в голове юноши.
– Владик, возьми вот это, – проговорила Вера.
Он машинально взял конверт, переданный девушкой, напоследок ещё раз погладил её по волосам и прикоснулся губами к щеке, мокрой и солёной от слёз.
– Иди, – произнесла Вера, спохватившись. – Поезд уходит.
Владику пришлось пробежаться, чтобы успеть заскочить на подножку вагона. Проводница осторожно посторонилась и с нескрываемым уважением, очень серьёзным взглядом окинула молодого человека с головы до ног.
Владик не замечал ничего. Он смотрел на Веру. Девушка бежала за уходящим поездом до самого конца перрона. Затем остановилась и помахала рукой. Владик напоследок увидел, как Вера сложила руки на груди – крест-накрест. Затем её фигурка стала совсем маленькой, и, наконец, исчезла.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. «ЧТО ДЕЛАТЬ?»
Семья Арефьевых занимала половину одноэтажного дома, расположенного в маленьком шахтёрском городке. К дому примыкал обширный земельный участок, занятый садом и огородом. Над просторным двором по стальным проволочным направляющим вились виноградные лозы. В этом году тяжёлые кисти некрупного чёрного винограда свисали сверху сплошным частоколом. Казалось странным, как такой немалый вес выдерживает не очень толстая проволока.
Владик открыл калитку. Раздался громкий скрип, но ничего не изменилось – двор пустовал. Юноша вошёл, закрыл за собой калитку, и прислонил чемодан к ступеньке деревянного крыльца, ведущего в дом.
На другой стороне двора из настежь открытой двери так называемой «летней» кухни, доносились всякие вкусные запахи. Приглашённый отцом специалист семь лет назад сложил здесь печь из огнеупорного кирпича, топившуюся антрацитом. От укрывавшей её чугунной плиты исходил жар. Владик заметил на плите кастрюлю, в которой явно что-то варилось. Это означало, что вскоре появится мама, чтобы лично контролировать процесс приготовления пищи.
Хлопнула входная дверь дома, и Любовь Григорьевна, плотная, ещё моложавая женщина со следами былой красоты на лице, появилась на крыльце. Увидела Владика, спустилась на одну ступеньку и села на неё.
– Владик, ты? – только и смогла она вымолвить. – А почему без телеграммы? Что-то случилось? Подожди, ты поступил или нет?
– Нет, мама, – тихо ответил Владик, – На третьем экзамене получил «двойку».
– Как же так? – покачала головой Любовь Григорьевна. – Ты же очень хорошо учился.
– Да, мама, но в вузе, как оказалось, несколько иные требования. Многие ребята в течение последнего года учёбы в школе занимались с репетиторами.
– Что ж теперь делать? Идти в армию?
– Мама, у меня ещё один год в запасе. Я родился в середине лета, а это значит, что мне в армию идти на следующий год осенью. Сейчас устроюсь на работу, и одновременно – на какие-нибудь курсы, чтобы хорошо подготовиться ко второй попытке.
Мама слушала и сокрушённо качала головой. Владик знал: она очень хотела, чтобы её старший сын получил высшее образование. Все соседи знали, что Владик поехал поступать в престижный вуз. И вдруг такая неудача…
… … … … …
Любовь Григорьевна не имела не только высшего, но и среднего образования. Её отрочество и юность пришлись на войну и немецкую оккупацию. «Теперь мирное время, – говорила она, – и наши дети должны получить хорошее образование, чтобы жить лучше нас».
Мама Владика любила читать хорошую художественную литературу, много лет выписывала «Роман-газету», журналы «Наука и жизнь», «Работница» и «Смена». По её примеру и Владик пристрастился к чтению.
Единственное, чего не знала мать – что её сын по ночам пишет стихи.
… … … … …
Меж тем на крыльце появился Сергей, брат Владика.
– Не понял, – воскликнул он. – Ты, что ли? И в тех самых штанах. Помнишь, ма, – те, о которых я тебе говорил?
– Помню, – вздохнула мать. – Отцу уже досталось за них. Кстати, вот и он сам.
Действительно, послышался скрип открываемой калитки. Отец пришёл домой на обед. Он провёл на шахте так называемый «второй наряд», начинавшийся в полдень. На этом мероприятии рабочие получали от него задания на вторую смену, затем переодевались в «спецовки», брали в «ламповой» светильники, снабжённые специальными аккумуляторами, а также изолирующие «самоспасатели», и отправлялись под землю – добывать уголь и обслуживать всяческие электротехнические устройства. – Кого я вижу! – воскликнул отец. – Сын приехал. Не поступил, конечно?
Владик огорчённо кивнул и опустил голову.
– Ну, что ж, вся семья в сборе, – подытожила Любовь Григорьевна. – Будем обедать. Все разговоры откладываются.
… … … … …
После обеда отец закурил свой любимый «Беломор-канал».
– Значит, так, – начал он, обращаясь к Владику. – Я подозревал, что этим закончится. Одна девка, потом вторая… Когда же готовиться-то?
– Какие такие девки? – не поняла мать. – Коля, ты мне ничего не говорил.
– Не говорил – подтвердил отец. – Надеялся, что небольшая вероятность поступить всё-таки имелась. Но чуда не произошло.
Мать с интересом оглядела Владика. В её глазах загорелся весёлый огонёк. Наверно, она подумала, что сын-то уже вырос, а ей всё казалось, что он ещё пацанёнок.
– Каюсь, я подозревал, что так и случится, – продолжал отец, – поэтому на всякий случай решил подстраховаться, и узнал, что по вечерам в здании школы номер двенадцать, которую ты, Владик, окончил, с октября будут проходить подготовительные курсы от ростовского университета. Курсы платные, но сумма не очень большая, мы её осилим. А пока что, начиная с завтрашнего дня, начнёшь заниматься земляными работами.
Владик в недоумении посмотрел на отца.
– Чего уставился? – усмехнулся Николай Алексеевич. – Я тут затеял ремонт. Пришло время подвести, наконец, в дом все удобства, а для этого нужно под окнами выкопать большую сливную яму, чтобы туда стекала вода из кухонной раковины, ванны, и туалетного унитаза. Кстати, сантехнику тоже установим. Хватит жить как в каменном веке. А в начале октября – на шахту. Тебе ещё восемнадцати нет, поэтому поработаешь пока у меня в механическом цехе учеником слесаря.
Владик кивнул. «Нотация» закончилась. Приоритеты расставлены, и будущее определено.
… … … … …
Перед сном Владик достал из своего паспорта вложенный в него конверт и вынул оттуда чёрно-белую фотографию Веры. В который раз всмотрелся в знакомое лицо. Девушка смотрела прямо в объектив фотоаппарата, и, стало быть – на Владика. Какой-то вопрос застыл в её расширенных глазах, в упрямо сжатых губах. Она словно бы начала говорить, но на полуслове остановилась, да так и застыла.
На обороте фотографии ровными буквами с небольшим наклоном выведено:
«Вот я и раскрыла тебе свою тайну. Сегодня утром, в наш последний день, я пошла в ближайшее фотоателье и попросила сделать снимок-портрет: для тебя, Владик, – чтобы не забывал свою Веру. Не знаю, встретимся ли мы ещё, но может быть, глядя на эту фотографию, ты вспомнишь меня, и время, когда жизнь казалась удивительной, когда музыка на берегу Чёрного моря сблизила нас, а возникшее чувство превратилось в любовь».
Слово «любовь» Вера подчеркнула двумя горизонтальными линиями.
… … … … …
В первой декаде сентября, в ответ на почтовое отправление с рассказом Владика о своей нынешней жизни и уверениях в неизменности чувств, Вера прислала письмо, и одновременно пришло уведомление о поступлении бандероли.
В письме говорилось:
… … … … …
«Здравствуй, Владик, здравствуй, мой милый!
Ты, наверное, понял, что я в университет не поступила. Сочинение написала на «четвёрку», но эта отметка не повлияла на общую сумму баллов, и её оказалось недостаточно, чтобы стать студенткой.
Из всех наших девушек поступила только Оля. Набрала сумму, равную проходному баллу. Для Оли это победа, так как в прошлом году ей не хватило всего одного балла. Кстати, она тебе передаёт большой привет. И не только она, ещё и Валера Артюхин, – он тоже поступил. Скажу по секрету: они, скорее всего, поженятся.
Гриша Венский отправился домой – не прошёл по конкурсу. Но в Аккерман он вернулся один: Гена Тиховский, которому для поступления не хватило всего лишь одного балла, сел на автобус и уехал в Рени, к Тае. Хочется, чтобы и у них всё сложилось хорошо.
Пусть и у нас с тобой, Владик, тоже всё сладится. Не могу забыть тебя, ласковый мой, любимый мой. Как я хочу встретиться, ты даже не представляешь.
Мой суровый папа теперь работает в милиции. Он сказал, чтобы я засела за учебники, и в следующем году обязательно стала студенткой. Практически приказал получить высшее образование. Смешно, правда?
Кстати, посылаю тебе бандероль. Что внутри – секрет.
На этом письмо заканчиваю. Папа пришёл с работы, а он не любит, когда я не занимаюсь науками. Целую тебя, навсегда твоя Вера».
… … … … …
Назавтра Владик получил на почте бандероль. Дома распаковал её и увидел, что внутри – книга.
За этим процессом наблюдала мама. Увидела книгу, прочла название: Николай Гаврилович Чернышевский «Что делать?», и не смогла устоять на ногах – села на стул.
– Владик, – испуганно спросила. – Ты что там натворил?
Сын ошарашено качал головой и ничего не отвечал.
23 октября 1971 г., – 27 июня 1983 г., – 21 апреля 2021 г.
ПРИЛОЖЕНИЕ. СТИХОТВОРЕНИЯ ВЛАДИСЛАВА АРЕФЬЕВА
ОДЕССА. ЮНОСТЬ
Пляж «Отрада». Ночная пора.
В небе лунный ломоть половинный.
Я мальчишкою умер вчера,
и родился под утро мужчиной.
Восхитительна робость твоя.
Я любил вдохновенно и нежно.
«Это счастье!» – настаивал я,
ты негромко смеялась: «Конечно».
Нежный бархат девичьей груди...
Слишком быстро бежали минуты.
Я шептал: «У нас всё впереди».
Ты молчала в ответ почему-то.
***
Лузановка, Аркадия, Фонтаны,
и целый мир съедобностей – «Привоз».
Ну, чем вам не загадочные страны,
куда везёт не бриг, а паровоз?
Приваживает вкус одесской речи,
на слух она протяжна и легка:
то слог её, как денди, безупречен,
то слышится брутальность босяка.
Привёз домой восторг от шарма улиц,
от колоннад аттических хором:
их старых стен когда-то прикоснулись
поэты возвышающим пером.
Любви вкусил горячую отраву,
и оказалась дивно хороша, –
в моей груди печёт горячей лавой,
там, слева – где, конечно же – душа.
СЕДОЙ СКРИПАЧ
Меня волна воспоминаний
несёт сюда издалека,
в Одессу, в юность на Фонтане,
на свет ночного маяка.
Рыдают звуки, невесомы,
рождаясь в скрипке и смычке,
и мы с тобой, едва знакомы,
сидим в прибрежном кабачке.
И снова птицей рвётся в душу
тоска седого скрипача,
и мы вдвоём готовы слушать
его вселенскую печаль.
Сквозь годы смотрим друг на друга,
целуем влажные глаза,
и звёзд рассыпавшихся вьюга
несёт в ушедшее, назад,
сметая вёсны, лета, зимы,
и лишь страдания смычка
звучат, просторами носимы,
вплетая музыку в века.
***
В любви впервые девушке признался
у бронзового Пушкина, в Одессе,
где вечерами кормятся Пегасы
и вьются молодые поэтессы,
да музыканты. Парень на гитаре
играл из «Beatles», кружились пары в вальсе.
Вздохнула девушка: «А Пушкин старый!» –
и гитарист негромко рассмеялся,
но вдруг притих и стал совсем не весел,
шепча: «Смотрите! Снится ли мне это?»
Я проследил за взглядом и опешил:
он ожил, бюст великого Поэта.
Сведя в улыбке бронзовые губы,
он развернулся и сказал весомо:
«Вы, сударь, признаётесь очень грубо,
а с виду – из порядочного дома».
Я обернулся: мне ли говорил он,
иль то игра душевного разлада.
Внимали все. Магическая сила
жила в раскосе бронзового взгляда.
Он говорил: «Я верю только в чувства,
а что у вас? Пыль, ветреная шалость.
Любовь сродни высокому искусству, –
у вас его, похоже, не осталось.
А, впрочем, вовсе я не утверждаю,
что умерло изящество признаний:
я многих новых слов не понимаю.
Поверьте, нет ужасней наказаний!
И вы меня, сударыня, простите
за эту старость облика в металле,
и впредь о внешнем строго не судите,
пока поэта ближе не узнали».
Укрыла нас завеса из тумана.
Мы ждали: вдруг ещё заговорит он,
и выглядели, верно, очень странно, –
как в сказке, у разбитого корыта.
***
Прости, что я бегу,
хотя зачем – не знаю.
Осенний воздух густ,
но без букета мая.
Сказать ли что – давай,
хотя молчи, пожалуй.
Сейчас придёт трамвай
и увезёт к вокзалу.
Такая жизнь вокруг,
что для двоих нет места.
Прости, сердечный друг:
не быть тебе невестой.
Единой нет судьбы:
ты здесь, а я в Донецке.
Смогу ли я забыть?
Да и забыть-то не с кем.
А вот и стук колёс.
Дождём заплакал вечер.
Одесса – город слёз.
А мне и плакать нечем.
СОДЕРЖАНИЕ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ОДЕССА. ЮНОСТЬ…………………………………………………………………………..
«Лузановка, Аркадия, Фонтаны…»…………………………………………………………
СЕДОЙ СКРИПАЧ…………………………………………………………………………….
«В любви впервые девушке признался…»…………………………………………………..
«Прости, что я бегу…»………………………………………………………………………..
ВОЛГОГРАД…………………………………………………………………………………..
ПИСЬМО №1 ИЗ КАЛМЫКИИ. 1973 ГОД………………………………………………….
ПИСЬМО №2 ИЗ КАЛМЫКИИ. 1973 ГОД…………………………………………………..
«Достали скучные равнины…»………………………………………………………………..
ЛЬВОВ…………………………………………………………………………………………..
БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ……………………………………………………………………..
КАМЕНЕЦ-ПОДОЛЬСКИЙ……………………………………………………………………
ХОТИНСКАЯ КРЕПОСТЬ……………………………………………………………………..
КИЕВ……………………………………………………………………………………………..
«Однажды мне, смиренному во всём…»……………………………………………………….
СТАРЫЙ ДУБ В ТРИГОРСКОМ……………………………………………………………….
«За Волховом, у старого моста…»………………………………………………………………
ЛЕНИНГРАД. БЕЛАЯ НОЧЬ……………………………………………………………………
ЛЕТНИЙ САД И НЕ ТОЛЬКО…………………………………………………………………..
ПАВЛОВСК……………………………………………………………………………………….
«Течёт неспешно по России…»………………………………………………………………….
СВЯТОГОРЬЕ……………………………………………………………………………………..
ЧЁРНАЯ БЫЛЬ…………………………………………………………………………………….
«Такая же качается травинка…»………………………………………………………………….
В МУЗЕЕ “МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ”………………………………………………………………
В МИРГОРОДЕ……………………………………………………………………………………
ХОРТИЦА………………………………………………………………………………………….
ОЛЬГИНКА…………………………………………………………………………………………
ПОВЕСТЬ «МАЯК ВО МРАКЕ И ТУМАНЕ»
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВЛАДИК………………………………………………………………………….
ГЛАВА ВТОРАЯ. ВЕРА………………………………………………………………………………
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. «ЛУНА-ПАРК»…………………………………………………………………….
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. В СТОЛОВОЙ………..………………………………………………………..
ГЛАВА ПЯТАЯ. БРЮКИ………………………………………………………………………………
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ШТИЛЬ…………………………………………………………………………….
ГЛАВА СЕДЬМАЯI. В ПУТЬ………………………………………………………………………….
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. КОЛЕСО ОБОЗРЕНИЯ…………………………………………………………
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЧТО ТАКОЕ «БАНКА»………………………………………………………….
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. МУЗЫКА………………………………………………………………………….
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ЗАПЕРТЫЕ ДВЕРИ…………………………………………………….
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПЛЯЖ «ОТРАДА»………………………………………………………..
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ЗВЁЗДЫ……………………………………………………………………
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ХОРОШАЯ ТЁТЯ ПОЛЯ…………………………..…………………
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. «ГАМБРИНУС»……………………………………………………………
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ПРОВОДЫ……………………………………………………………….
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. «ЗАПИШИТЕ НА ВАШИ МАГНИТОФОНЫ»…………………………
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ПУШКИН……………………………………………………………….
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР………………………..…………………………
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. РАЯ……………………………………………………………………………….
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. РАССТАВАНИЕ……………….………………………………………
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. «ЧТО ДЕЛАТЬ?»………………………………………………………..
ПРИЛОЖЕНИЕ. СТИХОТВОРЕНИЯ ВЛАДИСЛАВА АРЕФЬЕВА……………………………………