Поэты Черной горы, иногда называемые поэтами-
проективистами, были группой авангардных или
постмодернистских поэтов середины 20 века,
центром которых был колледж Черной горы
в Северной Каролине.
Роберт Данкен (1919-1988)
американский поэт, представитель новой американской поэзии.
Одна из ключевых фигур в поэзии послевоенной Северной Америки.
Была бы моя мать сокольницей,
и я, её веселый сокол, топча её запястье,
летел бы ей вернуть кровоточащий приз
из синевы небес,
где я мечтаю в своем легком капюшоне,
бубенчики звенят,
к нему пришитые,
когда вращаю голову свою.
Была бы моя мать сокольницей,
она бы посылала меня вдаль по своей воле.
Но позволяет мне летать в её границах
и я, с тоской, обязан подчиниться.
Боюсь, что моя мать меня покинет,
за то, что падаю, за все мои ошибки,
за то, что я мешаю её миссии.
Она бы сбила маленьких пичуг.
Я тоже сбил бы маленьких пичуг.
Когда она даст сбить мне маленьких
пичуг, пронзенных в их полете,
со сломанными шейками, с головками
свисающими, как с веточки цветы?
Топчу я материнское запястье и кровь
готов пролить.
Закрыв глаза, под капюшоном
маленьким, я возвращаюсь в скрытое
затишье, беседую с самим собой и засыпаю.
Чтоб заглушить мои мечты , она мне сшила капюшон, и
бубенчики, пришитые, звенят, когда я поворачиваю голову.
Вот так и скачет со своим сыночком-соколом,
сидящем на запястье.
От шипа острого я вынужден весь сжаться.
Она меня повсюду отправляет попробовать
в полете мои крылья и я всегда обратно
возвращаюсь.
Я мог бы сбить ей маленьких пичуг,
но разрывать их мне не разрешает,
вернуть их
должен в идеальном виде.
Я клювом рву её запястье до крови,
и взгляд её меня пугает, тоска, кошмар.
Она границы всюду расставляет.
Не исчезай из виду, говорит.
И учит добывать и ограничивать себя
в добыче.
Дает в награду мне на ужин мясо.
Но никогда я сам не должен есть добычу,
которую я должен принести,
Как все же было бы чудесно, если б несла
меня всегда покрытым капюшоном
и с бубенцами на своем запястье,
скача на грандиозную охоту, и я
взлетал бы к краю сердца из сердца матери
чтоб жаворонка бросить ей под ноги,
а после быть свободным для полета.
Была бы моя мать сокольницей,
я кречет матери, взлетаю по её желанию,
отправленный в полет с её запястья, как если
был бы её личной гордостью, как если был бы
безграничной её гордостью, как будто в мыслях
мы летели к горизонту.
Как высоко, как высоко парю я в воздухе.
И далеко, так далеко, не как хотела,
где голубые горы, где соколы гнездятся.
Я видел запад с умирающим светилом, казалось,
что дотла сгорела
душа моя людская.
Я рвал её запястье, её хватку,
пока не закипела кровь,
и плач её услышал, уже вдали, вдали,
за гранью её воли, летя за звездный горизонт,
туда, к холмам звенящим, где соколы гнездятся
я увидел и рвал её запястье своим свирепым
клювом.
Я улетел, как взгляд, летящий от тоски в её глазах
и пересек границу её взгляда,
и получил свободу, клюя жестоко матери запястье,
чтоб от неё навек освободиться.
Была бы моя мать сокольницей,
даже сейчас, когда прошли года с тех пор,
как раны, что нанес ей, полностью зажили.
Но женщина мертва, её свирепые глаза закрылись,
и даже если разбито её сердце,
оно уже спокойно,
Я был бы соколом, оставшимся свободным.
Топча её запястье, носил бы капюшон,
и говоря с самим собой, пускал бы кровь.
My Mother Would Be A Falconress
My mother would be a falconress,
And I, her gay falcon treading her wrist,
would fly to bring back
from the blue of the sky to her, bleeding,
a prize,
where I dream in my little hood with many
bells
jangling when I'd rurn my head.
My mother would be a falconress,
and she sends me as far as her will goes.
She lets me ride to the end of her curb
where I fall back in anguish.
I dread that she will cast me away,
for I fall, I mis-take, I fall in her mission.
She would bring down the little birds.
And I would bring down the little birds.
When will she let me bring down the little
birds,
pierced from their flight with tgeir necks
broken,
their heads like flowers limp from the stem?
I tread my mother's wrist and would draw
blood.
Behind the little hood my eyes are hooded.
I have gone back into my hooded silence,
talking to myself and dropping off to sleep.
For she has muffled my dreams in the hood
she has made me,
sewn round with bells, jangling when I move.
She rides with her little falcon upon her wrist.
She uses a barb that brings me to cower.
She sends me abroad to try my wings
and I come back to her. I would bring down
the little birds to her
I may not tear into, I must bring back
perfectly.
I tear at her wrist with my beak to draw
blood,
and her eye holds me, anguisht, terrifying.
She draws a limit to my flight.
Never beyond my sight, she says.
She trains me to fetch and to limit myself in
fetching.
She rewards me with meat for my dinner.
But I must never eat what she sends me to
bring her.
Yet it would have been beautiful, if she would
have carried me,
always, in a little hood with the bells ringing,
at her wrist, and her riding
to the great falcon hunt, and me
flying up to the curb of my heart from her
heart
to bring down the skylark from the blue to
her feet,
straining, and then released for the flight.
My mother would be a falconress,
and I her gerfalcon raised at her will,
from her wrist sent flying, as if I were her
own
pride, as if her pride
knew no limits, as if her mind
sought in me flight beyond the horizon.
Ah, but high, high in the air I flew.
And far, far beyond the curb of her will
where the blue hills where the falcons nest.
And then I saw west to the dying sun-
it seemed my human soul went down in
flames.
I tore at her wrist, at the hold she had for me,
until the blood ran hot and Ivheard her cry
out,
far, far beyond the curb of her will
to horizons of stars beyond the ringing hills of
the world where
the falcons nest
I saw, and I tore at her wrist with my savage
beak.
I flew, as if sight flew from the anguish in her
eye beyond her sight,
sent from my striking loose, from the cruel
strike at her wrist,
striking out from the blood to be free of her.
My mother would be a falconress,
and even now, years after this,
when the wounds I left her had surely heald,
and the woman is dead,
her fierce eyes closed, and if her heart
were broken, it is stilld.
I would be a falcon and go free.
I tread her wrist and wear the hood,
talking to myself, and would draw blood.