***

anima mea
Феодосии
Недюжиным Андрею Валерьевичу и Вере Алексеевне с уважением и благодарностью
I
Одинокую тайну далеких осад
Сохранили старинные стены.
Под покровом серебряной вечности спят
Золотого столетья поэмы.
И плывут голоса сотен тысяч людей:
Легковесная брань полового
И портовые клички дворовых зверей
С моря на земь швартуются снова.
На холме Карантинном застыли часы,
Розовеет закат Генуэзский.
И клубятся из бешенной пены усы,
Заползая на заберег тесный.
Эти земли сносили довольно гербов
И водою соленой размыли
Итальянцев, османцев, торговцев, рабов —
все исчезло в полуденной пыли.
Здесь хранятся доспехи военных коней,
Здесь старинный металл и каменья.
И они сберегли город лучше, верней,
Как легенду о первотворении.
Далеко мне до суши других островов,
Черноморского дна не достанешь...
Мне не нужно природы чужих берегов,
Если ты в этом сне не растаешь.
***
II
Я предана сиреневым местам.
В рассветной пелене далекого светила
Я по-английски клетчатым простым листам
проговорю строку добычей ила
О тихом городе: старинной кладки храм,
Прозрачный изумруд сильней меня и выше
Тяжелым плеском делит пополам
Мой древний город. Задевает крыши
В размахе крыльев чайка,
В тишине прядет паук седую паутину,
В полдневный зной спит лайка
Во дворе и солнце жарит голубую глину.
Хрустальная вода вокруг земли –
Легенда маяка и темно-синей ночи
Последние аккорды на мели
Грудной ракушечною лирою клокочет.
И день прошел и тысячи минут
Уходят от меня, садятся серой пылью
И воскресение земле вернут
Другие песни, обернувшись былью.

Крым
Рукою Бога росчерк травяной
В лице земли печать предначертанья.
Его ведет судьба за якорной звездой,
Как змеем ветра движет колыханье
Вдоль берегов. Серебряной волной
Ему предсказано в веках переродиться
И к удивлению чужой толпы немой
Назад к коням державным возвратиться.
Песок и камень в полночь унесет
Морская тишь. Земли людей не слышно.
И только небо благодарственно поет
И с мая в лето сыпет спелой вишней.

***
На крымской стороне ветряно.
Голубь принес мне твое письмо.
В нем соленые слезы лета –
Голубой земли молоко.
Три сестры пили чай в Гурзуфе
И раскачивала волна
Половицы зеленой лодки.
Они знали: пройдут года
И то место, где пили чай
Станет новым островом жизни
Для таких же, как их Антон.

***
Я уйду и вернусь, ведь иначе нельзя.
Разводные мосты разжимают ладони,
Чтобы утром соединить берега
И гармонию восстановить над землею.
Я усну и проснусь, как цветок или зверь
Замирает на время мороза,
Постучусь неожиданно в русскую дверь,
Как шедевр эмигрантский поэзией, прозой.
Я уйду незаметно и тени не дам
Просочиться позорной уликой.
Я останусь в вещах, в кипах книг и в волнах
Будет пена вздыматься широкой улыбкой.
Я уйду и вернусь, когда, руки скрестя,
Ты последний псалом прочитаешь.
Я вернусь, потому что иначе нельзя.
Ты меня у ворот золотых ожидаешь.

Друзьям

Нестираемы. Несгораемы.
В сердце врезаны имена
Отцов и наставников,
Гуляк и праведников,
Моих великих людей имена.
И, как солнце над водной гладью
выплывает, словно из центра земли.
Они идут, друг на друга не глядя,
Встречаются в коротких снах и обрывках памяти.
От позапрошлых дней и до нынешних
слякотных зим и горького кофе
Не держи в душе ничего лишнего
О тех, кто хоть раз тебя правильно понял.
Люди ; книги. Новаторство и традиция.
Злободневность и дебри прошлого.
Их вечные образы вереницею
Идут со мной сквозь будни калошные.
И когда непроглядная ночь темна,
А замерзшие руки освещает костер,
Повторяю их ангелов имена,
Сохрани всех братьев и всех сестер.

Из тетради Юрия Живаго
Оглядываюсь – никого.
Глаза поднимаю к крыше
Это Моисею повезло. Ему сбросили манну
С того, что называется небо, то есть «свыше».
Мне ж благодатью сыпятся на голову камни.

I
У берегов твоих ладоней
Дай мне скорей остановиться.
Нас так качало жизни взморье,
Прости, что я не мог проститься.
Кругом дичание, разруха,
Твои черты в ночном огне…
Прошла Россия, только звуки,
и отголоски; и в окне
ты прошлогодним снегом таешь.
И эта талая вода
Журчит во мне воспоминаньем
Ты потерялась навсегда.
Твоя поруганная честь,
мечты, желания, надежды,
все в половодии безбрежном
и только холод лютый здесь.
Меня кидало по земле,
по островам воспоминаний.
Я не вернусь уже к тебе,
Моя любовь, мое страданье.
Прошу Тебя, молю, мой Бог,
Моих родных, как к иноверцу
приблизь. Я сделал все, что мог.
Мне что-то сильно колет в сердце.
II
Если Вышний на каждом пороге,
То откройте и вы мне двери.
Если солнце встает на востоке
Почему не умер теперь я?
И легендою душ уходящих
В Царство Вечное, Царство света
Всех несчастных и всех просящих
Окорми, обними за это.
Я без дома скитаюсь всюду.
Как ковыль мои волосы треплет
Ветер. Мокро. Безвременье. Людно.
Слышишь, Господи, дай ответы.
Мне еще немного осталось,
Послезавтра засветит Пасха.
Та, которая распиналась
убивается ежечасно.
Что-то сдвинулось в каждом слоге,
слове, шепоте, звуке эха.
Здесь никто не нуждается в Боге.
Кажется, это последняя веха…

III
Я не в силах с тобою лукавить.
Это пошло все и ничтожно.
И моя роковая память,
переезды и все нарочно.
Слишком много мыслей неправых
И меня превращают в куклу.
И вокруг одни лишь Вараввы
воцарились по закоулкам.
Я не плачу о старом доме,
И о прошлом уже нет печали.
У меня есть стихи, а кроме –
Ничего, ничего не осталось.
Неживые слова и город
Поседели за годы горя.
Только фото, где я еще молод,
Обнимаю тебя и другую.
Обескровлен, потерян навеки,
Обездомен и обесчестен
В сорок лет тяжелее веки…
Точка. Это последняя песня.

IV
Апостол Петр
я один из дальней дали
в запорошенной степи.
я пришел, когда не ждали.
в день предательства Любви.
я пришел в века недуга ;
конец мира, свет и тень.
брат на брата, друг на друга.
дух ; навылет, тело ; тлен.
Я один проснулся в поле
так, как будто задремал,
потому что предал веру,
потому что Он не спал.
Надо мной петух смеется
и ликует праздно черт
гвозди вбиты, ветка гнется.
крестный путь, как крестный ход
Звон струны, жестокий ветер,
в волосах ковыль седой.
на прицеле, на примете
я в толпе сторожевой.
Все случится как случится,
отстучит кукушка год
и приснится, вам приснится
вновь зачатый мной восход.
барабан казенный станет
не услышат марши дробь,
вам останется на память
в кровь изрезанный кивот.
Век двадцатый как Неронов
без молитвы и креста.
Убивают вне закона.
Умирают за Христа.

V
Я все еще говорю о любви,
Потому что стержень
и чистый воздух.
В январе не возвращаются воробьи,
Потому что не улетают.
Они всегда вместе.
Я спас много жизней,
и не продался,
всегда были стол, свеча и молитва.

Пеликан

За свет, за море и за розовые крылья.
Акварельная пастораль. Это Греция.
Ну пожалуйста, научи летать!
Держись не за голову, а за сердце.
Крутые горы и старые лавки,
Велосипедное духовенство,
Православные монастыри и канавки.
Держись не за голову, а за сердце.
Эгейское море. Архипелаг Киклады
Там, под солнцем сидеть и греться,
Забрать розовое перо на счастье
И бросить монетку в море.
Держись не за голову, а за сердце.
Это твоя пеликанья воля.
На берегу ребячьи драки,
В морском гроте живет Никостратос,
Монахи репетируют сиртаки.
Скоро праздник,
И я уже чувствую его соленый привкус.

Тоска по русской культуре

Дождь шуршит, как кинолента,
Отдыхают облака.
Мне на вкус горька и терпка
Тополиная листва.
В розовом дурмане крыши,
На антеннах воронье…
Ежик! Я тебя не вижу,
Прочитай «Бородино»!
Все пройдет, земля устанет,
Только птице петь да петь.
Только том про дядю Ваню
Будет сердце людям греть.

***
Кот шагает по земле
Когда звезды светят ночью,
Когда парусник плывет,
В небе радуга хохочет,
На земле тоскует кот.
Песни спеты, денег нету,
Дом стоит, а в нем еда.
На просторах Интернета
В стразах пляшет голытьба.
Всевозможные колдуньи
Вытворяют чудеса
Силой в черном маникюре
И немытых волосах.
Все о будущем пророчат,
Словно не пришло оно.
Пипл впитывает молча
Это странное кино:
Стали девы целоваться
И квартиры завещать,
Европейцы обнажаться,
Азиаты улыбаться,
Кот продолжил крепко спать.
Русские в китайской форме
Восстановят в мире мир.
Диетологов откормы
Переполнят весь эфир.
Увеличат грудь за взносы,
Чтоб Европу покорить.
Мальчикам наклеят косы,
Девочек велят побрить…
Но в костюме полосатом
и в серебряном пенсне,
По холмам и по оврагам
Кот шагает по земле.

***
Колыбельная детдомовке

Ты заснёшь на моих руках.
И пускай тебе что-нибудь снится
В ароматных весенних цветах
Пламенеющая жар-птица.

За тобою она помчится
По садам своим золотым,
Рыжий Феникс, её сестрица,
Вас укроет хвостом расписным.

Днём ты руки у солнца погреешь,
Ночью будет светить луна,
А дорогу обратно укажет
Путеводная ангел – звезда.

А потом ты проснёшься в постели,
Встретишь солнечный ранний восход
И не вспомнишь, куда мы летели,
Позабудешь, где сказка живёт.

Станешь старше, и мне не поверишь,
Что когда-то в бессонную ночь
Ты, одетая в тёплую ветошь,
Говорила, что ты моя дочь.

Ты заснёшь на моих руках
И пускай тебе что-нибудь снится,
Колыбель прочирикает птаха,
Голосистая синяя птица.

***
Я стояла на речном пароме,
Корабли пуская по воде.
Задержалась юность в детском доме
Белою кувшинкою в пруде.

Сказочные яркие костюмы,
Самоделки-куклы, мишура…
На душе так пусто и угрюмо
И вся жизнь как детская игра.

Милый дом! Стоят в пыли игрушки.
Ты ко мне приходишь в каждом сне.
Но забиты крепкие заглушки
И замок тяжелый на петле.

Где же вы теперь, мои сиротки?
Вспоминайте ласково меня.
Я нашла в шкафу косоворотки
Прежней моды, что любила я.

Белою кувшинкою в пруде
Задержалась юность в детском доме.
Я стояла на речном пароме,
Корабли пуская по воде.

Деградация общества

Пора бы уже начинать.
Небо ночное мучит бессонница,
Круги под глазами его огромны.
Духи бессмертные на посиделки сходятся.
На мертвые деревья садятся вороны.
Старое пепелище давно перекопано-
Миряне пакостят, черт их возьми!
Думают, чем больше крестишься –
Тем меньше греха.
Как бы ни так, человек, погоди!
Из-под земли, буравя воронку,
Выскакивают кости, танцуют кан-кан.
; Товарищи, кто потерял селезенку?
Возьмите на входе, пожалуйста, там.
Брр..
Холодно очень.
Ветер-свистун косточки милые обдувает.
Эх, вот бы сейчас коньячку!
Сбегали.
Духи сидят, принимают.
Ведет ревизию Кот-Бегемот:
Гретхен – погибла бедняжка,
Вакула, который кузнец…
Так он еще и живет?!
Бог с ним, видать, ладно, выпишу ему бумажку.
Данте – наглее его не встречал.
Дело ли: посмотрел, походил и ушел.
Как будто ад у нас – забегаловка.
Ты ж не в музей, Алигьери, пришел.
Демон Лермонтова присоседился.
Пьет и пьет коньяк на халяву.
Ученым стал, состарился, поседел.
Диссертацию пишет:
Тысяча способов соблазнить Тамару.
Сопьется.
Черный человек ко всем пристает.
Вот уж кому мозги алкоголь осыпает!
«Слушай», да «слушай»…
И никто его не поймет.
Обломки зеркал в сюртук собирает.
Дурень.
Вроде собрались обсудить дела,
Новыми байками поживиться.
А у нас какая-то деградация общества.
Может, на четырехсотлетие пожениться, а?

Р.Х: а что если сегодня?
А что если перепись населения ;
Это день и ночь в непроглядную даль пешком.
Потом поездом, электричкой, в жару, в мороз и в спиртную брань?
А если осенние сапоги, ей нечем покрыть голову
И нет денег на газ и скоростную педаль. Тогда что?
Но она будет ждать, носить и молиться.
Девочка с голубиным сердцем.
И когда придет время ей нечем будет накрыться,
Но звезды уже рванут прожекторами…
А дальше рекламы баннеры, лица,
Мнение главы страны…
Ведь никто не против?
Он должен был родиться.
Спасибо старушке Ванге, все расклады верны.
Очень жаль, что родня далеко расположена.
; Нет, нет, помочь ничем не могу…
вы же знаете, капитал на одного не положено.
Но если простудился на съемках, то все за лекарства верну.
Сегодня мотал бы Он срок, да в дурку.
Моя вера – завтрак в восемь утра.
А она бы жила в дешевом хостеле.
Торговала носками и сушила табак.
А если эту книгу забудут
Те дальние, что по образцу,
Но уже неподобные и недалекие.
И, стоя вместе лицом к концу,
Они все одичалые и одинокие.
Но в этой человечьей страде и подборке времен.
Она держит Его на руках.
Восход. Колокольный звон.

С***
Светлане Владимировне Солодковой
Прическа безупречна, вьется шелк.
Играя, локоны ложатся.
Какие сны – хранители далеких островов
Прекрасные, волшебные ей снятся?

Должно быть, море…
С ласковым закатом,
С волшебным блеском пенистой волны,
С далеким неугаданным фрегатом
В печали бледно-серой синевы.
Из той волны солёной, мокрой, шумной
Взошла Киприда жемчугом морским.
Разговорилась вдруг с кифарой струнной
И инструмент оставила мирским.

Что снится ей?
Фиалки всех соцветий, растущих на земле.
А может, это вводный курс в поэтику
И профиль Пушкина графитом на стене.

Что видится прекрасной, темноокой?
Душа её, как солнечный апрель.
Переплела со сказкою далекой,
Молитву с песнею в судьбе её свирель.
Играя, прядки на плечи ложатся.
Причёска безупречна, вьётся шёлк.
Должно быть, сны прекрасные ей снятся.

Подруге
Сколько бы зим у меня еще не было впереди
Ты всегда будешь жить в моем сердце
белыми хлопьями снега,
беспечностью ранней весны
Где-то на последнем этаже под осенью,
под ветром,
под прорезающим белую просинь
взмахом крыла
серого жителя неба.
Ты будешь жить в тепле у огня,
И я хочу, чтобы для тебя
у Бога всегда хватало света,
у детей любви,
у друзей совета.
Я хочу, чтобы ты была счастлива.

;;; ;;; ;;;;;;; (о Родине)
…И в шепоте деревьев голос твой,
И след хранит соленый мокрый гравий.
В ладонях облака неведомый покрой
И запах листовой осенней гари.
Осколок молний – золотой отрез,
Раскачанный на радуги качелей
И плачущая женщина с небес.
Бог-Сын, Отец и Дух втроем на нас глядели.
И распускалась жизнь как первоцвет
Легендой небывалых царствий.
Аленушка брала в косу хвосты комет
И, радуясь, глотала слезы счастья.

***
Все по-разному в силе времени
Мы любуемся переменами:
Желто-красного лета погодами,
Поцелуями и расчетами.
Где покажется ; там и раскрошится.
Распоется и растревожится
Безболезненно-невозможная
Мера мира рядоположная.
А тебе все нырять за якорем
И стучать по дверям палками.
И чтоб всем молодым бунтарям
По воздушным воздать кораблям.
Бесшабашные, где мы сбудемся?
Бесконечная мира улица...

***
От крещения до погоста
Ты ходи-ищи Бога Господа.
Там, где твердь – там смерть.
Там, где край – там рай.
Ни моих страстей, ни меня не знай.
Пыль столбом-стеной, золотиться след.
Чернотою дней лихорадит бред.
Земля русская, кровь татарская,
Душа-душенька христианская.
На суку висеть – так заплачется.
В хороводе дней мне не значиться.
Ухожу в затвор не предавши
И любви дары восприявши
Успокоюся, излечуся,
По мене не плачь, не вернуся.
В поле ветряно, ковылисто,
Сбруя пы;льна, дорога мглиста
Ты ходи-ищи Бога-Господа
От погоста и до апостола.

***

У меня двести тысяч кобыльих вольт в кулаке.
Не столкнешь, не собьешь на крутых виражах.
Искупаться весною в парном молоке,
И на все скоростные разом нажать.
Сколько срублено дров ; столько виделось снов
Это память моя и сила.
Мне бы все уберечь
И дойти до основ,
Даже если за дверью могила.
Мимо рыка зверей, мимо свиста людей
До порога, окна, сердцевины.
Умываюсь цветением старых полей,
Чтоб оврагами ; и на равнину.
Ни полслова не дам, ни полвзгляда за то,
Что заставило так ошибаться.
Где-то есть и мое золотое руно,
Только, Господи, дай удержаться.
Дай пройти стороной
Мимо сплетен и грез, и запретного плода раздора.
По весне разливается Волга стеной
До конца внутривенного слова.
И опять все бегом – это кружит кураж,
Много дней, как еще один к ряду.
Снова будет обман, клевета и мираж,
Но смотрю я вперед. Так надо.

Афродита
Уйдешь в море послезавтра.
Раскачается волна.
Одержима, словно Федра
Босонога и хмельна.
Ситцевы и васильковы
Озерцовые глаза.
Ты спала в шатре алькова,
Пели тихие ветра.
И сквозь сон, прильнув к Олимпу,
Слушаешь его слова,
Песни отдаешь без меры.
И сирени купола
Засыпают снегом шею,
Опускается вуаль.
Первозданною царицей
Смотришь в девственную даль.

Севастополь после войны

После меня на твои следы не наступит огонь,
не опустится прах,
покрывая аргентом седым неподвижность.
Все позади.
Замуровано око бойницы в скале из кремня
И маяк городской распознает лишь храбрый Синдбад,
на любовь и беду водворяясь на берег чужой.
Перевешенный мост через море коснется песчаных краев
И сомкнется в одном сухожилии
нервом, сигналом, толчком, ударением воли живого.

Миротворцы
Разлука разрубает шар
На полусферы из картона.
Там, где река и океан
Теперь проталины газона.
Когда отправишься искать
Кровоносящие побеги
По карте, телу, по стихам
Скользят седые веки века.
Растаяли в цветной пыли
Фрагменты голубого снега.
На стяге корабля земли
Анфас седого человека.
Мир – феникс. Каждую спираль
Он выбирает свежий колос.
Торговец продает янтарь.
И греет камень грудь,
А грудь подспудно голос.
Хрусталь, словно металл гудит,
И детская слеза горька,
Но через крик железных плит
Воспрянуть просят купола
Солдат из розовых садов.
Они мимо пустыней ада,
Лесов и диких островов,
Идут сквозь град от канонады.
И голубиный мокрый взгляд
Слезится видеть точку света.
Он знает, что в бидоне яд
И в воздухе висит комета.

Вечное
Вечное, вещное в мире заоблочном
Разгоряченная бледная синь.
День ото дня по копейке, по корочке
Пересыпаешься в мудрость пустынь.
Плакала вайя не веруя в нынешних
Диких безумцев с улыбкой слепой.
Пере ослицей плясали как кришные,
Ныне - "Осанна!", после - разбой.
За воротник горы солнце закатится,
Гибелью выдохнет тлен свой земля.
Нового мира небесная матрица,
Жизнетворящая мера огня.
Вынести в день, за порог необъятное,
Свет ; впереди себя, в сердце-покой,
Мысли и чувства уже словно ватные –
серое утро над черной Невой.
Блики мгновений по крышкам колодезным,
все от мороза проснулось иным.
На звездной сетке инея грозного
В небе хрустальный висит херувим.

***
Выпей зиму до дна ее снежных метель,
рассыпайся сугробом. Будь.
Смотри и дыши. Это все, что тебе нужно делать.
Разговоры и мысли сойдутся в сплетении "нигде",
а ты рассыпаешь из рук тишину
абсолютной любви...

***
Когда Бог спит,
он видит сны:
картонные деревья из вздоха, воздуха, мгновенья, пустоты,
из космоса.
И сами небеса
в софитах солнечных просвечены насквозь, до дна.
Серебряные звезды.
Горстями желтыми или поодиночке
горят из будущих времен,
И в каждой маленькой едва заметной точке
ютятся неродившиеся души.
Укутаны крылами, как капуста,
им не страшны война и стужа.
Свечи, молитвы, имени, дождя
хотят. Так поздно,
что подушкой закрываю уши.
Садится тишина.
Над городом в один широкий глаз
следит луна.
От края и до края
Вселенная протягивает хвост,
и глянцевая, словно неживая
блестит трава над линией дороги.
Это Господь уснул.

Память моего сердца
Светлой памяти моей бабушки Маши
I
На каждом шагу тюльпаны,
Над головою весна.
Чай с мятой, рама окна деревянная.
Меня ждут. Воскресенье. Просфоры.
Пора говорить без времени.
Мы собеседницы.
Наши яркие сны – словно фрагменты других миров.
В мае – сирень, вишня в цвету;
конфеты и вареники спутники вечеров.
Постаменты вождей, телевизор, балкон, соседи
и пионы выше меня. Здесь я и другие дети.
Это память моего сердца.

II
Вставай. Пора собирать травы.
Улицы пахнут деревьями.
Ежик в пальто из крапивы
Замер. Не трогай. Он дома. Он друг.
Он не станет бороться с тобой.
Это лето. Оно пройдет.

А чабрец в чашке –
свидетель моих приключений
спасет от простуды зимой.
Завтра день моего рождения,
и у меня единственный в своем роде
мягкий игрушечный еж.
Восторг.

Но подарки на долгую память –
это страшно. И так открыто
я плачу и не хочу представлять что будет.
Что когда-нибудь я не смогу вспоминать ни одно мгновенье
из детских буден так тяжело, как это:
«Вставай, пора собирать травы…»

III
Я усну, и мы встретимся в этом дворе
в карусели твоих поколений.
Этот красный цветок на бордовом платке
вид на грани исчезновенья.
Потому что течет вода.
Деревья срубят и Дон обмелеет.
Распадется коса, разорвется пижама с барашками,
книгой станут мои слова и картоном простенок.
Обернись! Мне глаза застилает пыль.
Я хочу говорить как всегда – долго-долго и обо всем,
но это время вдвоем – оно словно из сахарной пудры –
невесомая быль воспоминаний.
Ты опять улетаешь.
Это небо просит тебя домой,
И я снова вхожу в свою жизнь
под опекой твоих крыльев.

***
Любви конца не будет
И сын переживет меня.
Все верно.
Не исчезнут люди.
С ладони дней
Сдувает пыль с лица земли
Господь.
А в горнем доме
Не знаю что
Смываю с блюда
Вино цветка
И меда студень.
Пока жива
И будь что будет
В твоем окне
Нет пересуда
А значит
Смерти нет.
***

Soledad
Ее звали Солидат. Она была родом из Валенсии, но жила в Авсалларе, никогда там не любила, не оставалась с мужчиной, не целовала детей и не срезала цветов к обеду. Ее роскошные юбки из тончайшей тафты делали ее туземкой среди других беженок и коренных турчанок. Она не оборачивалась на крики уличных торговцев и, казалось, почти не отбрасывала тени как бесплотный дух. Зачастую факт ее сиюминутного присутствия на определенном участке земли только и создавался за счет колыхания многочисленных полупрозрачных юбок, рассеивающих ее смуглый стан.
Ей, как и десяткам других сиротских душ без родины и общих интересов, неприкаянно слонявшихся среди турецкого грязного базара, ничего не было известно о большой политике и курсе валюты. Все эти люди, подобно вавилонскому разноголосию, выживали отдельно друг от друга; мгновенно отстранялись при случайной встрече взглядов, стараясь исчезнуть в толпе, сбежать от самого себя. Потому и не смотрели в глаза: не хотели видеть отражение собственного страха.
Вечерами она выходила на берег Средиземного моря и, опустив стопы в воду с пирса, просиживала там от заката солнца до глубокой ночи. Ей казалось, что так она приближает к себе Испанию, отдаляющуюся от нее с каждым днем. Названия деревни, города, страны; состава и цвета земли под ее ногами уже не имели значения. Для нее не было ничего важнее моря. Ее родного моря, которое приносило с вечерней волной песни гремучего карнавала, отдаленный глухой звон колокольни, свирепый рев быка перед корридой… Когда вдалеке показывался свет проплывающей мимо чужой баржи, озарявшей перед собой ее море, перед ней в безудержном рывке фламенко проносилась Валенсия во всем многообразии звуков: от взмаха красного ажурного веера до щелчка складного ножа и подражания гортанному пению Лорки. Пестрые вспышки ночных фонарей с маленьких барочных балконов бедных кварталов, ленты цветных флажков через улицу по праздникам и мандариновое солнце... Ничего более так не пленит и не ранит, как это воспоминание о доме – море. Море, ныне омывающее чужой ненужный берег.
Процесс миграции ; вещь необратимая, ошеломляющая. Нет никаких прогнозов, что через пять десятков или столько же сотен лет в Испании будут жить испанцы, а не румыны и азиаты. Сущность истребления ментального в человеке иноприродна отношениям между людьми, она противоречит понятию нации и народности. Хоть вынужденное кочевье со временем и приводит человека к беспамятству, настоящий случай был совсем иного рода. Эмигранты, проходящие мимо друг друга по торговой площади, казались туркам лучшими, чуть ли не единичными представителями своих стран от того, что гордо и молчаливо хранили себя. Турки этим никогда похвастаться не могли. Подобное чувство пестроты и огромности языков и жестов каждый советский человек не раз испытывал во время парада народов СССР в национальных костюмах, но это было другое…
Шел 2031 год, провозглашенный годом Мира. Существующая политическая программа предполагала принудительную смену отечества. Она распространялась на всех молодых людей в возрасте от 18 до 25 лет, успешно работала уже четвертый год и приносила свои видимые результаты. Кочевники перестали брать в руки оружие. Те, у которых оно было, однажды устали волочить его за собой. В одно жаркое июльское утро, когда из всех мечетей раздавался раскатистый распев «Аллах акбар», не сговариваясь меж собой вышли из своих низких комнат на земляную базарную площадь и закопали все оружие, разравнивая землю бурдюками для воды. Этот неоговоренный общий сбор был каким-то ничтожным примирением с бессмысленной жизнью человека без крова. Газеты, которых эти несчастные никогда не брали в руки для чтения, сделали сенсацию о массовой добровольной сдаче оружия, проходившей под знаком года Мира. И за фейерверком желтого глянца никто так и не узнал истинной причины этого стихийного, бессистемного белого распятия. Не стало родины, которую надо защищать, не стало семьи, ребенка и брата, чьи жизни и судьбы предки сегодняшних беженцев отстаивали свинцом. Тризна по оружию на базарной площади в центре Авсаллара стала последним прощанием с домом. У этого парадного действа был только один неизвестный никому зритель. Солидат смотрела сквозь решетчатое окно на площадь. Смотрела с полным безразличием и отчуждением, как осел смотрит на столбовую пыль на дороге, медленно качая веками.
Она не знала грамоты и не ставила зарубки на стенах. Время утра, полудня, предвечернего часа и вечера сверяла по службе муллы. С четвертым ревностным призывом на молитву она молча вставала и шла к берегу. Только волна звала ее по имени, потому что больше его никто не знал и потому, что море было единственным приютом. Солидат осталась человеком, не потерявшим родину.
Чтобы найти свое призвание в жизни достаточно только один раз открыть правильную дверь, которая существует специально для вас. Об этом скажет любой известный талант, труд которого никто не замечает, потому что общество занято пересчетом его денег, жен и галстуков. Точно так же как большая удача или простое человеческое счастье, собственная смерть на каждом жизненном этапе ожидают вас за какой-нибудь неправильной не окропленной кровью ягненка дверью. Но что делать с этой милой неверной дверью, если человечество поклониться и падшему духу в Христовом облачении...
И она послушалась его и протянула руки навстречу чужой грузовой барже, освещающей рядом с собой ее море. Немногие европейцы, находившиеся на ней, держали под прицелом нескольких андалузских пленников, громко на все лады напевавших непривычные турецкому уху стихи своего известного романсеро:
Soledad pensativa
sobre piedra y rosal, muerte y desvelo
donde libre y cautiva,
fija en su blanco vuelo,
canta la luz herida por el hielo.
Чтобы получить поддержку, живой взгляд, обратить на себя внимание или поставить невинное сердце под открытый огонь иногда нужно совсем немного. Достаточно просто назвать человека по его имени. Это происходило во времена Нерона и Муссолини. Это произошло и в 2031 году, провозглашенном годом Мира.
После выстрела она на некоторое время застыла по пояс в воде. Медленно спускалась на дно, пока последняя в ее жизни родная волна, которую она уже не видела и не слышала, не накрыла ее с головой.