Даже птица порой устаёт и взлетать, и петь.
Даже вьюга стихает. Да что там! И солнце садится.
Герда думает, будто ты Кай, и тебя бы согреть.
Я же вижу в тебе Журавля, на цепи у Синицы.
Грей, не грей - если сердце не видит подолгу тепла,
бесполезно стараться: Синица тебя не отпустит.
Игры в Герду бессмысленны, если любимый - не Кай.
Королевы там нет, но и место в той клетке не пусто.
У тюремщицы норов синичий, полёт невысок.
Журавлю опускаться приходится - цепью-то скован.
И летают пониже, сторонятся южных широт:
далеко не слетаешь с Синицей - мешают оковы.
Герда бьётся и греет, но мимо уходит тепло.
Журавлю, кроме клетки, другие не грезятся дали.
Журавлиная стая летит за моря далеко,
но один остаётся в цепях и почти не летает.
Жалко Герду и хочется растормошить Журавля.
Но ведь это их выбор: летать или в клетке ютиться,
согревать не того или верить, что это твой Кай,
вразумить Журавля или тихо о нём помолиться.
Кто-то скажет: Синицу он любит, такая судьба!
А другой усмехнется: зависимость - страшная штука.
Кто-то Герду поманит, но ей не уйти никуда.
Кто-то пишет стихи, а читатель подумает: шутка.
Время вдаль убегает (оно здесь как раз Птицелов),
жизнь меняет все роли... Смотри-ка, меняются лица!
В этой сказке одно неизменно и ясно без слов:
не бывает полета и счастья в цепях у Синицы.