Медитация над увядшим словарём
Тихо произносить тяжёлые и роскошные слова,
слова, от которых звенит в голове,
тёмные, металлические, профанные, давно
пережёванные на всех телеканалах, произносить
трепетно, благоговейно, несмело,
наклоняться над её ухом и произносить,
не ожидая ответа, то, о чём всем уже давно
известно, о чём говорят легко,
не понимая значения и смысла,
произносить обычные, затёртые слова,
вкладывать в них здесь и сейчас нечто
большее, чем они могут вместить, знать
все их подводные камни, двойное дно,
знать всю их опасность и горечь, их сладость
и хмель, приглушать любой язык, кроме языка
первичных инстинктов, идти, как зверь, на
запах, забывая, для кого и зачем говоришь,
помнить лишь порядок расположения букв.
* * *
не могу запретить себе писать
хотя стоит наконец остановиться
не могу себе позволить полюбить кого-то ещё
прошло уже время влюблённости страсти
как летние каникулы закончилось
испарилось как ливень в раскалённом городе
не могу не пить и не курить так много
разрушаю себя пока не поздно
везде и всюду
дни – мутная серая река
плыву на спине
даже не плыву просто лежу навзничь
дрейфую
куда-то меня несёт
куда – знаешь куда впадает эта река?
так долго грешил что бог наконец смилостивился
и послал безразличие
все одинаковы – я он другой
все одинаковы
и твои друзья и твоя лучшая подружка
и твой брат
и даже ты любимая даже ты
Мечтатели
Ветер развевает волосы,
мы стоим на ступеньках,
улыбаемся и корчим придурковатые рожи,
Соля сняла меня и Яну на ломо,
гуляем по ботаническому саду,
первоцвет за оградой,
тающие сугробы под деревьями,
кеды Соли в жидкой грязи,
Янина рука в моей руке,
первое тепло в этом году,
первые солнечные дни,
Яна фотографирует магнолии
(всюду лишь белые, ни одной розовой),
в Стрыйском парке плавают серые лебеди,
почему-то вспоминаем песню "Лебеди любви",
на бетонной трибуне без скамеек
внутри заросшего травой стадиона
делаем первый перекур,
летает уйма мелких мошек,
ползают муравьи,
сидим и мечтаем о Карпатах,
говорим о море и о загаре,
мы мечтатели,
говорим о пробежке через Лувр,
хотим процитировать то, что уже и само – цитата,
говорим о фильме,
нас трое, их тоже было трое,
два парня и девушка
(брат, сестра и друг брата),
а у нас один парень и две девушки,
две подруги и я,
им было хорошо вдвоём,
но тут я затесался между ними,
ну, придётся потерпеть,
не болтаю много, обычно молчу,
а до Лувра пока ещё далеко,
разглядываем плакаты Мухи в этнографическом,
хотя граффити на стенах двориков интересней,
Львов гниёт и распадается,
мы курим, и запах дыма смешивается с запахом мочи,
дунем, и я стану вашим братом,
у вас четверо братьев на двоих, буду пятым,
дунем, и я расскажу вам обо всём на свете,
а пока что молчу,
молчу и пишу всякие глупости,
пишу, только чтобы не сказать, как я вас обеих люблю,
но правда, разной любовью.
БРИКОЛАЖ
* * *
На сорокоградусной жаре пейзаж переливался золотом.
Нас окружали горячие массы воздуха,
и мы двигались в нём, словно рыбы в аквариуме.
Плакала колонка студёной водой.
Мы стали перед ней на колени и остудили головы.
Остужённые, блаженные.
Остужённые и блаженные среди шума миллионного города,
мы упали в траву, и нас накрыло море.
* * *
Мы пришли в этот мир в отчаянии,
мы умираем в страхе быть мёртвыми.
Кто придумал такую жестокость?
Я хотел бы отправить письмо составителю:
"Спасибо, со мной всё в порядке.
Тело в порядке, душа тоже в порядке.
Временная победа над смертью.
Но твой план будет успешно осуществлён,
я исчезну бесследно,
я обещаю".
* * *
Перекрашенные флаги так же гниют,
переписанные лозунги так же смердят.
Мёртвые идеологии не воскресают,
И хватит об этом.
* * *
"Филиппинцы иногда проводят странный ритуал,
чтобы обмануть смерть.
Мертвеца наряжают в его лучшую одежду
и усаживают в особое кресло перед входом в дом.
В зубы ему вставляют сигарету,
в руку – стакан местного рома.
Он может просидеть так несколько дней,
пока климат и дикие звери не вынудят родичей
похоронить или сжечь тело".
ФРАГМЕНТЫ СВОБОДЫ (2011)
* * *
и небо высоко над головой,
и трава в росе под ногами,
и лес рядом зелёной стеной –
почему бы и не радоваться этим дарам!
иду и напеваю какую-то ерунду.
шестой час утра или около того, я фиг знает где, невыспавшийся,
вечером электричкой выбрался из Одессы, деньги закончились,
всё, что осталось – пачка сигарет и минералка,
за плечами рюкзак, в рюкзаке – спальник.
в электричке меня разбудили,
сказали: "мальчик, выходи, Вапнярка, твоя остановка", –
я вышел, было темно, перекемарил на вокзале, пока не стало светать.
выбрался на трассу и вот иду себе по дороге, дурацкие песенки напеваю.
подъедет машина
и заберёт меня.
блудного сына
удача не оставит.
ага, две машины,
дорога глухая, уже иду час, и хоть бы какая попутка проехала.
выхожу на какой-то перекрёсток, рассматриваю указатели, рассматриваю карту,
раздупляюсь, куда мне надо, иду дальше.
слышу шум, останавливаюсь, едет.
машу рукой, останавливается.
женщина лет тридцати пяти.
– куда тебе, мальчик?
– эээ, куда-нибудь. эээ... до Ямполя, хотя бы.
– садись, я в Могилёв.
прекрасно, это даже лучше, чем я надеялся.
трогаемся, я ей рассказываю, что ездил с подругой в Крым,
подруга осталась в Одессе у знакомых, а я возвращаюсь во Франик.
проехали уже Ямполь,
справа от дороги – сёла, поля, фруктовые сады.
слева – Днестр течёт,
женщина показывает рукой куда-то в сторону Днестра,
говорит: "с той стороны уже Молдавия", –
"отлично", – думаю я и киваю головой.
грустная ты какая-то, сестричка.
рассказывай, слушаю тебя внимательно.
ага, есть у меня и зажигалка,
и сигареты есть у меня, пташка.
и она рассказывает, что у неё проблемы с мужем, все эти гнилые дела.
и я слушаю её, и мы курим,
справа от нас Украина, слева от нас Молдова.
раннее-раннее утро, начинает пригревать солнце, за окнами август.
и йопта, жизнь прекрасна!
в какой-то момент она тормозит, останавливается, глушит мотор.
наклоняется ко мне, одной рукой обнимает меня за голову, целует.
другой рукой лезет под футболку и гладит мне спину.
я повторяю всё это за ней.
мне девятнадцать лет.
впереди меня ждёт Франик, друзья и огромная интересная жизнь.
впереди её ждёт неуравновешенный муж и, надеюсь, то же самое,
но сейчас нас ничто не гребёт.
* * *
смотреть политические ток-шоу,
читать партийные брошюрки.
писать письма ко власти,
ходить на митинги, демонстрации,
размахивать флагами,
бороться с антинародным режимом
на страницах независимой прессы.
может, я чего-то не понимаю,
но эта страна залажала,
и, кажется, это надолго.
мои сограждане молятся:
хлеб наш насущный даждь нам днесь –
свободу говорить о политике,
и прости нам согрешения наши,
яко же и мы прощаем кандидатам нашим,
и не введи нас во искушение,
но избави нас от какого-нибудь очередного Кучмы.
счастливые улыбчивые лица,
радостные тусовки на баррикадах,
революционные гимны и песни.
скучно.
мне двадцать пять,
а чувствую я себя на пятьдесят семь,
и мне нечего терять, кроме веры,
моя мама умерла от героина,
а папы своего я не знаю,
и в семье великой,
в семье вольной, новой
пошёл я вразнос,
меня били скинхеды за то,
что защищал арабов и негров из медицинского,
меня били менты за то,
что рисовал свастику на стене белого дома,
а теперь я стою голый перед вами
и выкрикиваю проклятие:
сдохни, Мао, сдохни, Че,
сколько можно отравлять этих
беззащитных ****атов,
которые продолжают верить
в светлые идеалы ваших платформ,
сдохните, анархисты и коммунисты,
сдохните, аполитичные,
что и дня не могут прожить без политики.
когда я лижу сладкий клитор своей женщины,
он пахнет земляникой,
именно поэтому я никогда не ходил и не буду ходить на выборы,
ведь клиторы женщин, чьи мужчины ходят на выборы,
пахнут кабинками для тайного голосования,
таинство исповеди заменили таинством голосования,
они прививают любовь к политике всем,
они говорят –
интересуйся политикой, иначе она заинтересуется тобой,
они говорят –
лучшая власть та, о которой ничего не знают,
то есть знают лишь то, что она есть,
но вы не хотите ничего не знать о власти,
вы охотно интересуетесь ею,
выходите на улицы и площади,
выстраиваите живые цепи,
ставите цветы и зажигаете свечи,
власть,
ваш маленький личный божок,
любимчик,
баловень судьбы,
и когда вы втрескиваетесь в неё по самые уши,
вам становится спокойно и уютно,
жизнь приобретает смысл:
смотреть политические ток-шоу,
читать партийные брошюрки.
писать письма ко власти,
ходить на митинги и демонстрации,
размахивать флагами,
бороться с антинародным режимом
на страницах независимой прессы.
может, я чего-то не понимаю,
но эта страна залажала,
и, кажется, это надолго.
аминь.
* * *
август, конец лета, два придурка направляются к югу,
один из них, Ромка, никогда не видел моря,
другому, мне, надо забыться, исчезнуть из Франика на время,
развеяться, что-нибудь сделать, чтоб попустило.
весь день в дороге,
винницкая объездная в два часа ночи.
кофе из автомата на заправке, сигареты,
сон в тёплой кабине фургона,
вся ночь в дороге.
под утро, в седьмом часу, мы были уже под Одессой.
и тут меня накрыло.
лишь Ромка знает, что со мной тогда творилось.
голова раскалывалась,
выть хотелось,
жрать песок,
сдирать ногти до крови об землю.
но всё, что я мог –
сидеть на рюкзаке возле одесской объездной,
курить сигарету за сигаретой
и втыкать на Ромку – он безуспешно ловил попутки –
и втыкать на поток машин,
и втыкать на голубое безоблачное небо над головой,
и втыкать на серый гравий под ногами,
и тихо приговаривать:
"попусти, Боже, попусти, Боже, попусти, Боже, молю Тебя".
наконец мы забили *** на сидение у дороги,
закинули рюкзаки на плечи, пошли по объездной пешком,
время от времени махали машинам руками.
пекло солнце, на горизонте поблёскивали лиманы, манили к себе,
но нам нафиг не нужны были эти лиманы –
я обещал показать Ромке море, и мы упорно шли вперёд.
образовался какой-то затор.
поток машин был таким густым, и ехали они так медленно,
что можно было подойти, постучать в окно и сказать:
"заберите нас с этой чёртовой объездной".
наконец остановился какой-то дядька и завёз нас в спальный район.
пояснил, что до моря отсюда минут десять.
и правда – через десять минут мы уже валялись на пляже,
купались, пили пиво, много говорили, курили, разглядывали девок.
первой фразой Ромки после того, как он занырнул с головой в воду,
была: "****ь, старик, она солёная!"
часа через два мне надоело море, и я сказал:
"всё, хватит с тебя моря,
собирайся, нам завтра надо быть в Гуляйполе".
мы едва выбрались из Одессы, к ночи были в Коблево,
поужинали в придорожном баре за смешные деньги, вышли на дорогу.
никто не останавливался, и мы уже как-то с этим смирились,
мой телефон в обед разрядился, это позволило, наконец, попуститься,
Ромка ловил, а я заснул на рюкзаке под южным тёплым и звёздным небом.
через час он разбудил меня, сказал: "давай спать, в ****у всё это",
мы поставили палатку среди деревьев у дороги, улеглись и отрубились.
утром решили расстаться и добираться в Гуляйполе раздельно.
это, на удивление, сразу же сработало.
Ромка на каком-то иностранном самосвале уехал первым.
минут через пять на мой взмах рукой
остановилось шикарное "Пежо" с французскими номерами.
"бон жур. ду ю спик инглиш?"
ага, аж два раза, улыбчивый француз лет под пятьдесят
в белых парусиновых штанах, белой парусиновой рубашке и сандалиях на босу ногу
(прямо ангел какой-то спустился с французских небес
на наш жирный украинский чернозём, чтобы забрать меня отсюда)
по-английски он знал только три слова – "ок", "гуд" и "биг",
это, однако, не помешало нам четыре часа до самого Днепропетровска
интересно и познавательно разговаривать.
когда он сказал, что у нас ***вые дороги,
то показал на дорогу и сделал волну ладонью.
через час езды у нас была уже целая система знаков,
благодаря которой мы понимали друг друга.
он начинал говорить, смотрел, понимаю ли я его,
я поводил головой, показывая, что нихт ферштеен,
он улыбался и говорил снова, сопровождая жестами разговор.
был немного усталым, невыспавшимся, спокойным,
угощал меня болгарскими сигаретами,
на заправке мы купили круасанов, кофе и пепси,
провтыкали поворот, развернулись,
долго ехали через Кривой Рог.
нас остановили криворожские гаишники на выезде из города:
он не увидел знак, что, типа, город ещё не закончился,
и что это наёбка, а не трасса,
ну, короче, что здесь ещё ограничена скорость,
мы стали с ними ругаться
(тут вообще хохма – они ему что-то втирают,
он же, понятно, не шарит,
они просят меня перевести,
говорю, что сам, кроме "бонжур", "мерси" и "шерше ля фам", ничего не знаю,
они нервничают, злятся,
говорят: "****ь, ну что ты ****ишь! а как же вы же едете вместе?" –
говорю, что так, ****ь, и едем),
наконец, эти суки забрали моего француза к себе в машину,
содрали с него бабло и отпустили.
едем дальше, ругаем ****ых украинских гаишников,
он надевает очки, достаёт джипиэс и просит меня следить за знаками,
потом достаёт какой-то диск, включает, начинает играть "AC/DC",
я сразу же возбуждаюсь, оборачиваюсь к заднему сидению,
долго роюсь в рюкзаке, он удивлённо смотрит на меня время от времени,
выкладываю разный хлам, которым наполнен рюкзак,
наконец нахожу её и показываю ему –
олдскульную, когда-то чёрную,
а теперь тысячу раз выгоревшую на солнце до коричневого цвета
футболку с надписью "AC/DC" во всю грудь.
в Днепропетровске мы прощаемся,
ему на Харьков,
мне в Запорожье.
становится как-то грустно.
добираюсь до трассы
и уже через несколько часов ныряю с головой
в фестивальное Гуляйполе.
кстати, интересно, как там Ромка,
здесь его ещё нет.
ГОЛОСА НА БОЛЬНИЧНЫХ ЛЕСТНИЦАХ
голос смерти
смерть подступает, смерть подступает, медленная, тихая смерть,
стоит утром за моей спиной, когда я чищу зубы.
смотрит в зеркало из-за моей головы, когда я бреюсь.
смерть подступает, медленная, тихая, голодная смерть,
липнет к кедам вместе с глиной и мокрой увядшей листвой,
стекает дождём по лицу.
смерть пишет мне письма, поёт мне песни,
смерть целует меня, спит со мной в постели, нежная и ласковая смерть.
смерть поливает цветы на могилах моих друзей,
растёт травой под моим балконом.
смерть на улицах, смерть за углом дома, смерть в трамвае,
смерть на завтрак, смерть на обед, смерть на ужин,
тёплая, горячая, жгучая смерть, она согревает меня.
смерть покупает мне сигареты, смерть покупает мне алкоголь,
смерть готовит мне ванну.
смертью пахнут волосы моей любимой,
смертью пахнут овощи и фрукты на рынке,
смертью пахнут бинты, смоченные в хлороформе,
смертью пахнет вечер, смертью пахнет ночь.
голос смерти приходит быстрее всех остальных голосов,
рано утром, на рассвете,
птичьим щебетом сообщает о начале нового дня,
поднимается по лестницам в холодном подъезде,
стекает по заплесневевшим стенам,
сочится паром из ржавых труб,
стучит в мою дверь, стучит,
пока я сплю, пока не проснулся, стучит в мою дверь.
смерть подступает, смерть подступает, медленная, тихая смерть,
смерть подступает, медленная, тихая, голодная смерть,
смерть подступает, нежная и ласковая смерть,
греет меня своим тёплым дыханием,
греет меня своим горячим взглядом,
греет меня своими жаркими объятиями,
подступает кровью к горлу,
отпуская страх.
голос страха
у страха маленькие блестящие глаза, испуганное лицо, быстрые жесты,
странное создание, которое каждую ночь пересекает мне дорогу, когда я выхожу прогуляться.
в полночь я курю на балконе и слышу, как воет оно на луну,
как перебегает с места на место, ищет убежище,
и кровь моя стынет от его воя, и сердце останавливается от его голоса,
который наполняет комнату, как газ камеру в концлагере.
страхом застелена моя постель, страхом обволакивает меня мягкое тепло печки,
страхом подслащен чай, страх я вдыхаю весте с гашишем,
из-за страха я не могу ни с кем говорить,
постоянно волочу ноги, спотыкаюсь,
отвожу взгляд, молчу, постоянно молчу.
прячусь от него в сон, эту последнюю крепость всех проклятых,
жду сна и не могу уснуть,
ворочаюсь с бока на бок,
жду сна и боюсь уснуть.
такой механизм у страха – тянуть время,
тянуть время, пока, обессиленный, я не сдамся ему в плен,
залягу в вечную спячку.
у страха усталый взгляд, тёплое дыхание,
странное создание, которое постоянно хочет ко мне приласкаться,
трётся о мои ноги, запрыгивает на колени,
берёт еду только из рук.
утром, заваривая кофе, я слышу, как оно просыпается,
принюхивается и начинает скулить,
и ментол проходит по моей коже, и руки перестают дрожать.
такой механизм у страха – сжиться со мной,
полюбить мои привычки, дать полюбить себя,
сжиться со мной и сбежать,
когда исцелит меня неверие.
голос неверия
разговариваю на языке, который никто не понимает, делаю ошибки –
ведь я только учусь ему, учусь его монохромности –
я знаю, что никто не даст мне совет, кроме меня самого –
утратившего молитву и веру.
слова молитвы раскрошились, как сухари,
уже не размочишь их в тёплом рождественском узваре разговора,
не ощутишь приятного вкуса во рту,
словно после выкуренного джойнта.
вера вытекла, как вытекает из ночи густой туман,
рассеялась, как солнечный луч сквозь крону дерева.
голос неверия шепчет:
"упади и лежи,
ничто тебя не спасёт, кроме тебя самого,
упади и лежи,
не молись, не взывай, не проси тепла и поддержки,
упади и лежи.
посмотри за окно – видишь мёртвую листву на вытоптанной траве?
видишь людей, идущих с опущенными головами, усталыми лицами?
видишь, как высоко-высоко сегодня небо,
даже не охватить его взглядом,
как медленно-медленно опускаются сумерки,
образуя зазор между миром живых и миром мёртвых?
раз так, упади и лежи,
здесь некому больше верить,
упади и лежи,
здесь некому больше молиться,
тебе осталась одна лишь скорбь".
голос скорби
дети осени пахнут стеблями кукурузы, дымом сожжённого бурьяна и каштанами.
загорелые и худые, усталые, только с дороги,
в запылившихся башмаках, с крошками табака и хлеба в карманах,
с орехами в кулаках,
стоят в предзакатном солнце, золотящем деревья,
и смотрят куда-то за горизонт.
посмотри на их спокойные лица, размеренные движения,
посмотри, сколько света у них в глазах,
посмотри, какой тишиной наполнены их лёгкие.
каждый из них слышит свой голос скорби,
элегический, минорный.
он заставляет их остановиться в конце концов и передохнуть.
они помнят запахи всех квартир, где им доводилось жить,
они знают, что первое, с чем придётся сживаться, это запахи.
они умеют различать тончайшие колебания воздуха и
пространства, потоки ветра.
теперь и я буду с ними стоять, освещённый стробоскопом лета,
облучённый радиацией осени,
буду вдыхать обморочные терпкие испарения эфира,
буду жечь сухую листву,
попытаюсь оттянуть приход смерти,
попытаюсь его приблизить.
ОТКРЫТКИ ТЁПЛОЙ ЗИМОЙ
Стих без названия №57
Ещё остаются святые вещи:
дрова, яблоки в траве, утренний туман, тишина.,
В городе сейчас проходит парад осени,
а у нас перед глазами Боржава.,
Смена ландшафта означает смену всего мировосприятия.,
Здесь времени не существует, теперь это ясно.,
Мы – зёрнышки в сердцевине яблока.,
Праздник продолжается, праздник, который не всегда с тобой,
праздник, который начался позавчера..
Я вспоминаю всех, кого нет рядом,
кто в эту минуту а тревоге, радости, тоске,
кого ещё держит страх, как он держал нас сегодня,
и всех тех, кто исцелился недавно.,
Вещи знают больше, чем мы,
вещи танцуют вместе с нами.,
Бутыли с вином, оплетённые лозой,
оконные рамы в паутине,
старые карты гор с разрушенными в войну железными дорогами,
детские игрушки,
скамейки, буфеты, рюмки, корзины.,
Всем, кто будет жить в этом стихе
(который мог бы называться "Осень. Продолжение",
если бы мы не знали, что окончания не будет),
всем, кто не дожил до лучших дней, – спасибо.,
Осенний гербарий этого года: эдельвейс от Ильи,
чабрец от Виктории,
каннабис от Дмитрия и маки от Ромы,
маки на полу, маки на подушке,
маки на забинтованной голове.,
Всё, чему я научился – ставить точку,
а через миг, поколебавшись,
ставить и запятую.,
Стих без названия №59
Всем знакомо ощущение,
когда после пятого или шестого джойнта на мгновение кажется,
что сердце падает куда-то глубоко-глубоко,
и ты падаешь вслед за ним.,
Но это только мгновение,
Не умею разговаривать с теми, с кем нужно,
Говорю с теми, с кем хочется говорить,
Простые банальные истины,
сказанные тысячу раз на кухне,
истёрлись, покрылись пылью и паутиной.,
Но есть занятия интересней,
медитативней.,
Сметать утром с крыльца листву,
засыпавшую его за ночь,
смотреть на ландшафты пола,
счищать веником пожухшую краску с досок,
трогать пальцами источенное шашелем дерево,
отмытое снегом и дождями.,
Уже скоро из каминов завьётся дым.,
Всем знакомо предчувствие зимы.
когда в ноябрьский вечер бродишь по парку,
прячешь руки в карманах,
когда поворачиваешься к ветру спиной,
прикуривая сигарету от спички.,
Мы с тобой спим в разных постелях,
но что будем делать, когда придут холода?,
Что будем делать,
когда в твои сны опять вольётся тёмная грязная вода,
а зима будет влажной, как насморк?
Засыпай, моя рыжая фея из тёплых краёв,
жасмин за окном – цветок твоего имени –
уже дремлет.,
Стих без названия №61
Медленно обрываются связи со внешним миром,
медленно-медленно,
словно ползёт улитка,
словно заживает застарелая рана.,
Едва ощутимое возвращение ко Внутреннему Вавилону.,
Листок, оторванный от дерева, падая,
танцует в воздухе не так медленно,
как я танцую.,
Осень в красках Ван Гога –
вот так же вчера захотелось нарисовать Грыцю,
какое-то мгновение она была прекрасней всех мадонн Рафаэля,
всех женщин Вермеера и Модильяни.,
Но больше всего волнуюсь из-за араукарии,
у которой последние несколько недель желтеют и сохнут ветки.,
Комната переполнена сигаретным дымом.,
смешанным с дымом трав.,
Конфликт ландшафтов?,
Стою и смотрю в окно –
подсолнух в саду наклонил голову,
отвернулся от своего брата,
медитирует на землю,
молится матери.
А у нас что?,
Ещё немного, и стошнит от музыки,
которую непрерывно слушаем и играем уже восьмой день подряд,
выходя из дома только за сигаретами, алкоголем и продуктами.,
И да, ты не ошиблась – мы ангелы,
добрые ангелы милосердия,
которые скоро станут бездомными,
Красный Крест из Ямайки.,
Когда переполняет от произнесённых имён и фраз,
мы замолкаем и слушаем тишину.,
Когда заканчивается музыка,
Мы выключаем свет
Стих без названия №62
В ту ночь, когда начался ветер, и все уже спали,
я проснулся и вышел на балкон.,
Может, покурить, может, просто подышать свежим воздухом.,
Это было время, когда я замерзал каждый вечер.,
Был пятый час утра, я стоял и вслушивался в ночь,
внюхивался в запах дыма, смешанного с холодным,
уже почти морозным воздухом.,
Ни с каким другим осенним запахом
не спутаешь этот запах конца октября и начала ноября,
поры, когда острее всего ощущаешь – всё вокруг пустота,
да и сам ты пустота.,
Период самых чистых сатори, дзен-каникулы,
отпуск без конца,
прибрежная зона, страна приливов,
странней, чем в раю,
поиски пределов контроля.,
Как тот участок ночной дороги где-то между Трускавцом и Дрогобычем,
который мы проезжали, и мне казалось,
что каждая доля пространства,
вырезанная из темноты огнями машин,
дрожит и вибрирует каким-то божественным излишком красоты.,
А сколько ещё зелёной листвы было в лесу напротив санатория "Карпаты",
когда мы собирали там днём грибы,
сколько ещё жёлтого света было на улочках,
когда гуляли по центральной части города
между старыми опрятными деревянными виллами,
И хотя Иоанна говорит, что зимы не будет,
и хотя на Покров было солнечно и тепло,
мы знаем, что скоро зима придёт и охватит нас,
и согреет всех замёрзших,
Сидим на кухне, закутанные в одеяла,
курим смеси трав,
собранных на черногорских альпийских лугах,
ждём.,
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
* * *
все знания и навыки которыми он овладел
все работы которые у него были
влияли на его письмо
когда он занимался черчением в одной архитектурной фирме
то писал тексты-лабиринты
тексты с потайными комнатами невидимыми дверями
где можно было блуждать и теряться без конца
когда изучал биологию
то заселял свои тексты паразитами и вирусами
они влияли на внутреннюю структуру текста
подтачивали его и вынуждали против них бороться
а иногда вживлял раковые клетки
и наблюдал как опухоль набухает внутри текста
когда он работал экологом
то постоянно следил за экосистемой текста
и слишком часто вмешивался в него своим присутствием
понимая однако что этого не избежать
когда был фармацевтом
он смешивал слова как реактивы
и относился к письму словно к последовательности химических реакций
при этом всегда говорил
«я только приближаюсь к языку
которым хотел бы писать
впотьмах
блуждая и ошибаясь
нащупывая руками
запинаясь
я в дороге
и мне кажется что эта дорога
и это путешествие
не закончатся никогда»
колесо обозрения сансары
преодолеть пропасть между «надо» и «хочу»
преодолеть колебания между статикой и динамикой
снова зажить счастливо
построить дом
посадить дерево
сделать ей сына
умереть в тёплой постели во сне
выйти
посмотреть на всё это сверху
и написать богу заявление об увольнении:
**** в рот вечное возвращение
прошу освободить по непригодности
* * *
после того как всё разрушил
появилось много времени
думаю бог терпит всё для того
чтобы после конца света
наконец подумать о себе
* * *
страх стал привычкой
и соревнуется с верой
сижу
наблюдаю за этим поединком
подбадриваю обоих
когда кто-нибудь падает
срываюсь
подбегаю
начинаю считать до десяти
напрасно
нокдаун за нокдауном
* * *
время проведённое дома
когда снаружи прекрасная солнечная погода
успокаивает
выходишь на балкон покурить
любуешься неимоверной красотой мира
и понимаешь что просто не хочешь вмешиваться
нарушать её своим присутствием
* * *
...Вечернее закрытое тучами небо Шешор
дарит нам прохладу после жаркого дня,
осыпает моросью.
Дождевики на плечах, глина под ногами,
висячий мост, шум реки,
запах скошенной травы,
красные яблоки под забором,
ужи, влажные дрова,
топор, кем-то забытый возле покинутого кострища.
Чтобы новорождённый огонь разгорелся,
машем над ним книгой Хайдеггера.
Новый мир
перепасовываясь мячом
свернуть с тихой улочки в сторону
пройти сквозь чей-то двор
пересечь колею
и оказаться среди россыпи
старых усадеб и зарослей бурьяна
тёплая осень
с сединой бабьего лета
мягкая осень
закутанная в багряный платок с золотыми нитями
тяжело втягивает воздух
и от её стариковского дыхания
деревья здания железная дорога
прямо на глазах рассыпаются листвой
штукатуркой
гравием под ногами
чёрным от дизельного масла
женя
похожий на цыганчонка
так рельефно вписывается в ландшафт
своими пластичными движениями
будто тот кто расставил все эти фигуры именно так
умелой рукой водит резцом по камню
темень крадётся откуда-то сверху
и мяч запущенный в небо одним из нас
зависает на тонкой границе света и мрака
словно заколебавшись на миг –
остаться или уйти? –
а потом быстро и боязливо спускается
эксплозия
ночью,
когда о подоконник барабанит дождь,
когда в вентиляционных шахтах гудит ветер,
когда от грома звенят стёкла,
когда вспышка молнии выхватывает из темноты дома,
весь город вибрирует, дрожит, содрогается
и только тогда становится самим собой
формы
квадрат окна,
прямоугольник подоконника,
ось моей сигареты,
вокруг которой вращается смерть,
бесконечный фрактал.