Во времена Афин
девушки смеялись в дверях одинаковых низкорослых домиков
(как в бедных кварталах Рио);
домики стояли по краям бульваров,
которые тогда пахли (ты не мог вспомнить их название) липами.
Вечера, как всегда, были вечными,
потому что нужно было совершить целую церемонию
(подняться по пыльным лестницам в спальни —
это было вознесение, во время которого девушки смеялись еще сильнее)
снаружи все продолжали бодрствовать,
потому что афиняне очень разговорчивы, особенно мужчины.
И вдоль бульваров над всем стоял запах лип;
девушки не знают часов,
но они из-за этого не плачут, нет — они смеются, смеются между собой.
Потому что вся жизнь принадлежит им и ждет их, почти вечная.
Огни гаснут не сразу —
если тебе есть о чем поспорить с сестрой,
всю жизнь презираемой по невыясненным причинам,
но все же принимаемой близко к сердцу —
или с матерью.
Каждая семья знает свое, знает и чужое;
все Афины, от квартала к кварталу,
заключены в ночь одной девушки,
которая когда-нибудь располнеет — но сейчас она вся в цвету, с пухлыми щечками
и волосами, достойными древних стариц из внутренних провинций.
Но никто не знает, что произойдет,
кроме, может быть, одного старого нищего, которому нет ни до чего дела,
у которого нет семьи и соседей,
и нет иллюзий, будто они есть.
Быть может, только в отдаленных районах, связанных сердцевиной —
которая всегда оставалась незнакомой,
или же связанных Адриатическим морем, что становится все прозрачнее.
Как бы то ни было, сейчас летняя ночь,
юность длится вечно,
стычки завершились победоносно —
но не хватает поцелуя,
ведь сухость девственницы победила.
Он ушел, "высок и светловолос", погружен в липовый аромат.
Пора возвращаться домой,
голоса из других домов звучат все громче,
весь квартал говорит бессонными голосами,
быть может, слышно пение далеких лягушек,
и, конечно же, легкий ветерок дует с моря.
Война продолжается. Если девушки смеются, это значит, они — святые.