-Завтра идем в Черную!
-В Черную! Завтра в Черную!
Мы передаем это друг другу, как заклинание и бегаем к тете Кате, теребим дядю Августа, постоянно крутимся под ногами у бабы Шуры… Первым не выдерживает дед: «А ну, цыть! Всем спать! Завтра вставать рано». С неохотой плетемся на сеновал, где мы спим жаркими летними ночами. Терпко пахнет свежее сено. Аромат его щекочет ноздри, обволакивает нас, успокаивая наши взбудораженные детские сердца. Пошелестев сенной периной и пошептавшись, мы начинаем сопеть, и сон принимает нас в свои объятия. «Завтра» наступает очень скоро, ведь летние ночи коротки. Наутро, после легкого завтрака, прихватив с собой бутылки с молоком, яйца вкрутую, хлеб, соль и несколько грездков зеленого луку, выдвигаемся в путь. До Черной неблизко. Через наше поле узенькой тропинкой друг за дружкой, гуськом мы приближаемся к лесу. А там -кустик, да еще кустик, да ещё… И на месте! Но мы-то знаем, что это далеко, что кустик – это километра полтора- два пути лесом. Лесная дорога мягкая, тихая. Она ещё влажная от утренней росы. По обочинам растет земляника, и мы то и дело зависаем то с одной, то с другой стороны. А дед уже далеко впереди. Останавливается, оглядывается:
-Пошевеливайтесь!
И мы припускаем во всю силу. Вот, наконец, и Черная! Называют ее так, потому что недалеко Чёрная речка, а в березняке когда-то томили березовые чурки и выгоняли деготь. Об этом напоминают ямы, заплывшие от времени. А посреди березняка огромная лесная поляна. Она выкошена до земли. Дед косил здесь три дня назад. Он мастер косить. Теперь, если не граблями греби, так хоть расческой расчесывай! Ни за что не зацепишься, ни за одну травинку! И сегодня сено готово. Оно кружит голову особым духом высушенных луговых трав. Оно насквозь пропиталось солнцем и, горячее, теперь тихо шелестит, шепчет нам, что память об этом жарком июльском дне оно унесет с собой в дождливую осень и морозную зиму. А пока нам нужно сложить, упаковать его в стог, да так, чтобы ни одна капелька влаги не проникла внутрь. И мы стараемся изо всех сил: сбиваем в свалы, подгребаем следы, стаскиваем в копны ближе к стожару, заранее излаженному дедом.
-Ну, что, проговелись? Перекур!- командует дед. Голодные, наперегонки несёмся туда, где тётка уже выставила молоко и выложила всё, что собрала баба Шура. Эх, что может быть вкуснее краюхи ржаного хлеба с солью, с луком да после хорошей работы ?! Уплетаем за обе щёки, запивая холодненьким ещё молоком. Специально в тени под кустом оставляли. Несколько минут отдыха. Андрюха даже успел уснуть. Разморило. Оно и понятно - самый младший. Нам тоже жарко, и воздух горячим комом в груди, но пора метать. Дядя Август с теткой Катей подают, а дед теперь на стогу. Он укладывает слой за слоем, поднимаясь вместе со стогом всё выше и выше. Иногда поглядывает на небо, щурясь и приставляя ладонь ко лбу, и вдруг кричит: «Поднажмите! Заволакивает!» И мы нажимаем, и уже не обращаем внимания ни на слепней, которые так и норовят укусить да побольнее, ни на исколотые, саднящие ноги, ни на соленый до горечи пот, струящийся по лицу,что попадая в глаза, дерет их до слёз и, смешавшись с ними, капает с кончика носа. Зато к тому времени, когда свинцовая туча накрывает Чёрную и, пугая нас раскатами грома, рвет небо молниями, стог уже стоит, а мы, раскрасневшиеся, с выбившимися из-под платков волосами, уставшие, но довольные, вприпрыжку несемся домой.