Воспоминания маленькой ведуньи о поисках Радости Мира.
Книга 3
"Предназначение"
Глава 3
Аркан Таро "Звезда"
Часть 3 (Отредактировано)
Учуяв мыслей-намерений мерзкий смрад,
от преступившего через порог НЕ-человека,
Рубин ощерился, утробным рыком зарычал.
Блеснув зелёными глазами, на лапах приподнялся.
Таясь, ползком покинул место с Мэхдохт рядом.
Меж афинянами ко входу прошмыгнул
и тут же встал, как неприступная скала.
В дом Ироду войти мешал и нападал.
Лже-Тэос-Здорг взглянУл мельком на пса
и мысленный приказ отдал:
«Уйди, пока ты цел, косматый!
Уйди! Пшёл вон! Сожру, сказал!
С глас пропади совсем! Издохни за день!»
Но старый верный пёс не отступал.
Рычал и за бедро врага схватить пытался.
На рык Кодр оглянулся,
он взглядом пса нашёл
и мысленно отметил,
что тот средь всех «гостей»
лишь Тэофанеса атаковал.
Марк перед Кодром, извиняясь:
— Не знаю, что с Рубином.
Обычно он приветлив. Особенно к гостям.
Возможно, перепуган вашим нападеньем.
Кто этот гордый незнакомец, Кодр?
Друг другу нас сейчас представь.
— Да так… один «стратег». Знакомиться не стоит.
Его стремлением угодить — мы оказались ночью здесь.
Его желаньем утвердиться пред сатрапом,
Во тьме, как нелюди, на вас напали.
Ты за ранения твоих людей — прости.
Не знаю сам, как вышло.
Я признаю ошибку, Марк.
Анасис как племянника его представил.
На самом деле, думаю — лазутчик Рима он.
Коль окажусь я прав — поставлю драхму,
что подойдёт красавчик сам
и, словно муха в мульс, бокал иль кашу,
в наш «мудро» влезет в разговор,
и познакомиться решится,
назвав ВСЁ имя с гордостью своё.
И Марк кивнул. Сглотнув горячее вино,
С признанием шепнул:
— Ну, что же, мудрый Кодр, посмотрим,
чей дальше ожидать нам хитрый ход.
Мэхди лай громкий услыхала,
Рукой махнула и призвала:
— Поди ко мне, Рубин. Рубин!
Сядь рядом, мой хороший.
Всё это — гости. Успокойся.
Ты с ними просто не знаком.
Но верный страж не отступал. Рычал.
Увещеваний Мэхдохт не слыхал.
Взъерошенный, как ёж, от холки до хвоста,
пёс рьяно на противника бросался.
И, пеной взбитою плюясь,
Он демонстрировал решительность, оскал.
Лжэ-Тэос-Здорг:
«…А это, видно, пёс, который за девчонкой ходит.
Олкейос говорил в подвале. Помню, помню.
Да, верно, не ошибся — ЭТОТ дом!
Пшёл вон. Пшёл вон!»
Красавца молодого углядев у входа,
поднялась с кресла Мэхдохт, встала.
Гостю улыбнулась, Рубину приказала:
— Рубин! Немедленно, ко мне!
Отстань! Оставь!
Пёс недовольно уступил приказу.
Разгорячённый, рухнул с Мэхдохт рядом,
Взгляд злобный недруга везде сопровождал.
Лжэ-Тэос-Здорг чуть-чуть кивнул Мэхди:
Мол, «Искренне благодарю».
Глазами льстивыми и белыми зубами
Красавчик скромно улыбнулся,
В дом дале беспрепятственно вошёл.
О стройной женщине в мужском доспехе
и в длинном красном шерстяном плаще
Лжец-Тэос вдруг с истомою подумал:
«Как совершенны кожа, локон, груди!
Сильна! Крепка! Божественна арийка!
Венера! Нет, Афина! Или даже Гера Олимпийка!
О-о… представляю, как изогнётся девы шея,
и навек закатятся прекрасные небесные глаза,
Когда тунику в клочья разорву,
раскрою силой бёдра,
вонжусь в её пиндаром так… (ПиндАр — фаллос у демонов)
…из сердца Жизни Сок
до капли выпью, не щадя…
…Так кровь арийская сладка…
Она течёт, течёт… манИт-зовёт…
Аж кругом голова.
Бьёт пульс в висок.
Я что-то с мысли сбился…
Жезл кровью налилсЯ!
Ах, дьявол! Намеренья выдаст!
Что другу Кодр вот только что сказал?
Назвал меня стратегом? Будто.
Дитя-Санти нигде не ощущаю.
От злости слепну! ГДЕ она?!».
Сглотнув прильнувшую слюну
и еле совладав с собою,
Лжэ-Тэос осторожным взглядом
скользил, как шарил по углам.
* * *
Сатир спиною ощутил, как вдруг от рыка пса
Колючий холод прокатился по рубцам.
Увидел он: колени задрожали так,
что силой рук их было не сдержать.
И мальчик неожиданно упал.
На четвереньках стоя, обернулся,
И, будто смерть свою сквозь время увидал.
Едва поднялся на больных ногах,
С трудом стоял и будто на ветру шатался.
Желая разобраться, в чём причина
внезапных напряжений, острых болей,
Сатир, не торопясь, еду разнёс, раздал.
Заглядывал гостям в глаза поочерёдно.
В конце концов калеку победили
изнеможенье, хлад, усталость, боль.
Подковылял юнец
и рядом с Мэхдохт пал на лавку.
Надеясь сил пополнить силами огня,
Не замечал, как крепко кулаки сжимал.
Сатир украдкой долго-долго наблюдал
за странным иноземцем,
ведь лик его не чётким, а текучим
мальчику казался.
Мелькали странно змее-морды, маски, лица.
Не пальцы – когти, лапы, хвост.
Не плащ, а кожаные крылья.
Высоколобый разноглазец был без возраста совсем.
Сатир ополоснул лицо водой из кадки,
встрепенулся и вновь на лавку опустился.
Он снова молча, с дрожью в теле, наблюдал,
как этот незнакомец передвигался резко,
с шипящим свистом проговаривал слова.
Ещё Сатир с тревогою отметил,
как иноземец, шаря взглядом,
Кого-то высмотреть или найти пытался.
И к Мэхдохт хищным взглядом
Каждый раз он возвращался.
Рубина рык не удивлял Сатира.
Он гнев и страх внезапный свой
всей силою понять и осознать старался.
И отыскать ответ на тот вопрос,
что на языке почти родился,
но раньше
в теле острой болью проявился:
как будто бы горели ноги и спина.
И оттого
в Сатире маг-Ставр очнулся и возник.
Мэхдохт заметила страданья мальчишки:
— Сатир, недужится тебе?
Быть может, простудился? Адониса призвать?
Не добрый день, лихая ночь. Устал?
Быть может, ноги растереть? Мазь тотчас принесу.
Скажи: чем я тебе сейчас помочь могу?
— ПОМОЧЬ? Я справлюсь сам!
Но если б ты, действительно,
просила помощи меня, как МАТЬ,
то я б сказал:
УКРОЙСЯ И УЙДИ В СВОИ ПОКОИ! Быстро!
— Что так? Что у тебя с лицом?
Ты бледен, будто не в себе, мой мальчик.
Сатир очнулся.
— Что?! Что?...
О, боги! Простите, Мэхдохт-госпожа.
Я грубо с Вами говорил. —
И взгляд свой долу опустив,
продолжил объясняться с Мэхдохт тихо, —
Рубин отчаянно рычит — недобрый знак,
И встала дыбом шерсть от холки до хвоста.
Вы только посмотрите. Очень злится.
Прошу Вас, Мэхдохт-госпожа,
уйдите к детям и укройтесь там.
Поверьте и доверьтесь нюху пса.
Заприте дверь. Саманди берегите.
— Не видела таким тебя ни разу.
Ты весь дрожишь, дитя!
Испарина на лбу, на шее жилы вздуты.
Таг-Гарт сказал,
что ты был в прошлой жизни воин-маг.
И, видно, потому ты зришь и чувствуешь нас больше.
Послушаюсь тебя, мой юный друг, уйду.
Ты Марку скажешь сам, что я устала?
— Да.
Молю вас, Мэхдохт, у-хо-ди-те…
Мэхди намеренно зевнула, с кресла встала:
— Рубин, Рубин, пойдём со мной, дружок, —
Подумала:
«Со всеми здесь Оракул сердцем говорит,
а я его не слышу. Очень жалко».
И побрела наверх по лестнице устало.
Пёс нехотя, но отступил. Послушался хозяйку.
Весь вздыбленный от носа до хвоста рычал,
на высоких пальцах пост важный покидал.
Здорг обернулся и в Мэхдохт гибкий стан впился.
Тот цепкий колкий взгляд опять перехватил Сатир.
«Его я знаю, помню… Точно, где-то видел!
Вот только где?! Кто б подсказал».
И незаметно, вяло скрывшись с глаз «гостей»,
Мэхди к покоям дочери на цыпочках бежала.
За ней трусил взъерошенный Рубин.
Но зАпертой дверь к детям оказалась.
Мать рассуждала только полминуты.
Припомнила, что ключ у Ларга есть.
Мэхди видала, как он шёл в хлева
и потому она Рубину приказала охранять покои,
окошко распахнула, осторожно вниз лозой спустилась.
Так незаметно выбралась во двор сама.
* * *
Тем временем внизу
Уилл смятенье парня разглядел и удивился.
— Сатир, поди сюда.
Малец подковылял к нему и рядом тяжко опустился.
Уилл его за плечи приобнял:
— Гляжу, тебе досталось.
Ты где-то сильно оцарапал щёку.
Испарине на лбу причиной боль в ногах,
что обострилась от дороги?
— Нет-нет, благо дарю, Уилл.
— Благо дарю ТЕБЕ,
что лошадей сберёг от похищенья.
Арэс разбил бы в щепы дверь в сарай.
И звери б разбежались кто-куда.
Они, ведь там на изличенье.
Застыли бёдра, голень иль спина?
Змеиным жиром растереть?
Адонис благосклонно дал её немного.
— Нет-нет.
Иль да. Не понимаю, что со мною.
— А ну-ка, сядь поближе, бравый воин.
Поведай старику, что вдруг стряслось.
Откройся мне. Советом помогу, сынок.
— Не знаю, как сказать, Уилл.
Роятся болью мысли, жалят, словно осы.
Как будто солнцем напекло глаза.
Горят огнём и ноги, и спина. И тянут шрамы.
Я будто не в себе — во сне-кошмаре пребываю.
Такого не бывало прежде:
От гнева я киплю. Трясёт.
— Не торопись дышать. Как можешь, говори.
— Возможно, это просто бред юнца
от жара первого сраженья, но…
Вон тот, в плаще, смотри, Уилл,
что у огня сейчас спиною к нам стоит…
— Что — он? Не понимаю. Объясни.
— Так голова моя кружится и в груди болит…
Его я вижу много хуже, чем других.
Его лицо, как будто бы в дыму.
На шее чешуя змеи иль пепла пятна.
— Уста-ал, поня-ятно.
Нежданным откровением испорчен вечер,
тяжёлою была тебе обратная дорога,
Ведь с Самандар произошла внезапная размолвка…
Ещё — нежданный бой в ночи.
Сатир, так ты пойди, поспи и отдохни.
Яснее мысли станут утром.
— Нет, нет! Не в этом дело!
Никак нельзя сейчас нам спать!
— Да что с тобою, парень? Успокойся.
Марк — Кодру старый добрый друг.
Произошла ошибка лишь потому, что тьма была.
Днём или утром это б...
— Нет! Что-то здесь не так.
Киплю душой, как лава в глотке у Вулкана!
— Что-что, кипит? И у кого?!
— Не важно.
Уилл, гляди-гляди, вон тот… в накидке яркой алой…
— Кто? Римлянин? Да, вижу. Я ж сказал.
Лицом и статью на Олкейоса похож.
Да-а... друга рулевого очень жаль... Пропал.
— Он чёрной дымом с головы до пят объят!
От голоса его тревога больно бьётся в жилах.
Мне кажется, на сердце Кодра пелена надета.
Прикажет он — и воины оружье снова обнажат.
— Коль так,
мы беззащитны перед силою двенадцати вояк.
Ведь мы не на своей земле, а путники и гости.
Против сатрапа выступать — измена договору.
Жаль, дети в этом доме беззаботно спят.
Коль я был Марк, я б грекам дал питьё для сна,
а сам бы задал стрекача с семьёю,
чтоб ненароком не спровоцировать с Афинами войну.
Оставил бы сатрапу короткое посланье.
Мол:
"Ты прости, дружище, что, не прощаясь, уезжаю.
Желаю здравствовать. Поклон семье. Спешу".
— В моей крови бурлит неукротимо ярость!
Готов отсечь немедля голову ему с плеча!
Пусть этот разноглазый даст хотя бы малый повод!
Тотчас все выпущу кишки! Отправлю душу в Ад!
— О, о!... Да у тебя горячка, что бывает после боя!
— Не думаю…
Возможно…
Не понимаю я себя…
— Отдай-ка нож, Сатир,
и говори потише.
— Да. На. Возьми. Но далеко его не прячь.
И меч держи хоть в ножнах, но под рукою.
Я чую сердцем: бой с Тенью не окончен.
Клянусь, что здесь случится что-то до утра.
Уилл взглянул в глаза Сатира
и брови приподняв, признался сам:
— Вот как?
Ты знаешь, мальчик,
я Таг-Гарту об этом только говорил.
Не доверяю тем,
кто атакует ночью мирные приюты.
Я б спину им не подставлял.
Рубин лишь одного в дом не пускал.
Заметил тоже.
Возможно, и не зря.
Я пригляжу за разноглазым.
Какое имя он своё вошёл-сказал?
— Я не слыхал.
Тем временем Лже-Тэо от Кодра отошёл
и обернувшись, встретил взгляд Сатира.
Юнец глаза тотчАс отвёл и
рабски наклонился ниже.
Уилл:
— О… Теперь его я ясно вижу.
В нём будто бы Олкейоса черты всё больше узнаю.
Такие плечи... Взгляд мягкий и суровый.
Быть может, сводный брат его иль сын?
Да нет, не сын!
По возрасту — им быть никак не может.
Спиною к гостю Сатир на лавке развернулся,
Уиллу нервно тихо говорил:
— А я на лике старика улыбку Иа вижу.
— Он что, в твоих глазах старик?
— Вдобавок и рогат!
Змеиный колкий склизкий взгляд…
— Хм. Да, странно.
— Я думаю, что надо Таг-Гарта о нём предупредить.
— Согласен.
Поди, найди его сейчас.
Я за «рогатым многоликим» присмотрю.
На ноги встанешь, мальчик?
Тебя ж трясёт…
— Тому причиной боль — не страх!
Иду, иду. Уже встаю, сейчас-сейчас.
Уилл взглянул, ему на плечи руку возложил:
— М-да, худо дело. Стянули шрамы спину.
Она уже, как черепаший панцирь изогнулась.
А ну-ка, погоди.
На вот тебе моя клюка, держи.
Теперь иди, Сатир, иди.
Проковылял, как смог, в дому калека,
в дверь проскользнул от чужеземца незаметно,
из-под навеса крыши вышел
и зябкий воздух ночи разгорячённой кожей ощутил.
Вздохнул, взглянул на звёзды и взмолился:
«О, Боги, кто добрый есть на небесах,
Что происходит: подскажите».
Сатир нашёл Таг-Гарта на углу, в хлеву.
— Таг-Гарт, прошу…
Всего лишь на минуту… — Рукою, взглядом поманил.
Тот вышел на порог
и с палкой увидал согбенного калеку:
— Совсем тебе, что ль худо?
Что? Говори, Сатир? Ведь я сейчас спешу.
И шёпотом юнец ему на ухо:
— На посох посмотри сейчас… Прошу.
— Что говоришь?
Зачем? Сейчас?!
— Я гневом весь киплю…
Со мной такого раньше не бывало.
Рубин в дом не пускал лишь одного.
Его я вижу хуже, чем кого-нибудь другого.
— А кого?
— Да разноглазого того,
кто с другом Марка
за его спиной сейчас стоит!
В окне, там, видишь?
Он слишком пристально
рассматривал всю Мэхдохт.
Глаз колкий, тёмный. И язык двойной.
Он думает одно, а говорит совсем другое.
— Да ты ревнуешь Мэхдохт!
Румянец на щеках…
Ты еле говоришь! И в чувствах закипаешь.
— Я еле сдерживаю гнев, Таг-Гарт!
А что такое «ревность»? Объяснишь?
— Убийственное чувство! Ладно-ладно…
Так может быть, виною — боль в спине, ногах?
— Нет! Нет же!
Держусь едва, чтоб не схватиться за кинжал!
Хвала богам, Уилл его забрал.
— Какая ж гневу может быть причина?
Ты знаешь, я тоже Мэхдохт как-то ревновал
ко взгляду всякого красавчика такого.
Оберегал её от всех, как младшую сестру.
Да-а… этот римлянин красив, как бог!
Прекрасен ликом и сложён, как Аполлон!
Сатир:
— Сказал: красавчик?!
Не-ет… Не-ет!
Урод он! Старый, лысый, толстый!
Высокий слишком лоб! К тому же и рогат!
Неужто ты не видишь, Таг-Гарт?!
— О-о…
Видать всё тяжче есть на самом деле.
Пойдём. Пойдём со мной, Сатир.
Поможешь мне в хлевах. Фонарь подержишь.
Там греков всех расположить
Ларг хочет на ночной привал.
И ТАМ вчера я спрятал посох в сене.
С Арэсом рядом, у стены.
И видно неудачно.
Сейчас к нему не подойти.
Пойдём, посмотрим в щель в стене.
Быть может нам Саама Дух
чрез аметист-кристалл
хоть что-нибудь покажет.
Продолжение главы "Звезда" в части 4