Ни в сказке ни сказать, и ни пером
Сие не описать, пожалуй, господа.
Но что же делать, музы бьют челом,
И просят чтоб текла поэзии вода.
Засим, не зная делать что с таким
Присутствием всех муз, туда-сюда,
Взяв умный вид и благолепну суть,
Уж вознамеримся вписать чего-нибудь.
На Суд, — что Высший, — некий Бармалей,
Явился, вдруг, сном смертии земной объят.
— Эй, разбудите, — Бог сказал, — скорей.
Те шатанули душу, — сдохла, — говорят.
Руками Бог развел, подпер ногою пол.
И шатанулись небеса, вся сфера, лол.
И Ангелы, уразумев, прониклись враз,
Что разбудить придется, уж сейчас.
За бороду щипали, в веки дули, дули.
А Бармалеева душа причмокнув спит себе.
И ножка дрогнула во сне, и даже, [хули],
Слюна невинно проступила на губе.
Верховный Ангел, руки в боки, порешал:
— Давай его на лед, потом на угли.
Авось проснется, — взором покидал.
Да поглядел на вычурные туфли,
Поочередно выставляя ноги своим очам.
Крутя носком загнутым вверх, вздыхая.
Да предаваясь, видно, божественным мечтам.
Среди раздавшегося в бесконечность рая.
Недавно принял сан, и туфли получил.
Неналюбуется никак, блестя подошвой.
Тут Ангел средний к боссу подкатил,
Светя таблоидно всей вывеской суровой.
— Не будится, лишь чмокает и воздух портит.
— Ах, чует, бестия, ад чует, милый.
Средь рая ветра нет, но свет клубами тут.
И фон такой везде — сугубо очень белый.
— Чего же «милый»? Бармалей? Греховник?
СверхАнгел сверху чуть глядя, аж прыснул.
— Душа же всякая тебе не суповой половник.
Живая же... но умер вот, совсем заснул.
Какой-то Ангел поглядев на них, в стараньи,
Взял, душу Бармалея, с интересом пнул.
Весь явно во святом своем дерзании.
— Будите! Щительнее, эй, встряхни его!
Душа в телесном облаке лежит, мертвенна.
На спецподставке, и немного «не того».
В растерянности Ангелы, неимоверно.
На старшего все взоры, очами — дым.
Иль только кажется такое, среди света.
— А умер, он, гляди, почти что молодым.
— Но песенка его считай что спета. —
Другой добавил, и опять на босса взор.
СверхАнгел руки же теперь на грудь кладет.
И смотрит сам в сей адский глум, в упор.
А Ангелы пинают, вдруг — зенки продерет.
Бог появился снова, над раем света смерч.
— Чего там возитесь? Он сдох совсем, иль как?
И Бога взор как каменная печь,
И пышет там, и вечности там знак.
СверхАнгел поразвел руками, плечами дернул.
И вверх смотря, чуть покачал главой седой.
Остаток, что на спецподставке, тихо бзднул.
— Вот так все время, ну а толк какой?
Над раем всколыхнулся вид, Бог думал.
— Неужто первая душа, что для геенны спит? —
Он молвил вслух, Себе, и вновь пропал.
Тут прибыл на подставке Айболит.
Весь томный, полуспящий, лыбит губу.
В халате чуть засаленном, чуть белом.
Тут Ангел справа в нос ему пихнул трубу.
Вдул сильно, увлеченный этим делом.
— На ухо надо, бестолочь, учись!
И взял другой, и растерялся тут же.
— В какое ухо надо? — оторопел он весь.
СверхАнгел угорал от этой глупой рожи.
И подошел, сойдя, и ха́ркнул: брысь!
Трубу взял, сунул в ухо, — дуйте!
Мундштук лишь, от усердия, не сжуйте.
И все поочередно стали дуть, капец.
И Айболитова душа очнулась дико,
И подскочило квазитело, наконец.
Да из него чего-то стало пикать.
Переглянулись, что такое? что за пик.
А Айболит уж на ногах, баланса ищет.
Руками плавно в стороны, мужик!
Душа что Бармалей все также дрищет.
Глаза раскрылись, проблеснуло там.
Он стал осознавать, пришел в себя.
Блаженная улыбка по губам.
И так стоял пока, усиленно губя.
СверхАнгел говорит: — хорош же пикать!
Тот медленно поладил с мышцой лица
(Казалось, это будет длиться без конца).
Да и давай себя во грудь руками тыкать.
— То кардиограф! я забыл его включить!
— Тебе уж не поможет это, да расслабься.
— Но я был под наркозом, хочу жить!
— Ты перепутал все, да просто улыбайся!
И Айболит затих, глядя на Ангелов.
— Я умер? — прошептал спустя минуту.
Те закивали. Ясно все без слов.
И Айболит унял тут сердца смуту.
И чувства он привел в порядок, руки взад.
Давай ходить средь рая, туда-сюда.
О чем-то думает, чему-то тайно рад.
Исчезло пиканье. Наверно, навсегда.
— Тебе куда охота, доктор, в рай?
— Какие варианты есть, и сколько стоит?
— Нисколько. Варианта два. Сам выбирай.
Тебя никто, поверь, на выбор не неволит.
— Наверно, в рай, в аду что делать мне?
И ходит, ходит, взад-вперед, в оглядку.
Тут Бармалей стал просыпаться, весь в [вине].
И покидать пытается подставку.
Тут снова Бог явил Себя, светлее стало.
— Ну что, готов он к Страшному Суду?
СверхАнгел, — в нем опять душа мечтала, —
Сказал: ага, сейчас стращать уже пойду.
— Не надо, — Бог отверг, — сперва вопросы.
А Бармалей уже стоит, шатаясь, зырит.
В блевотине рыгательной рыжие усы.
И стояком что ниже пуза штаны топырит.
— Чего это? — один из Ангелов кивнул,
Подвинувшись к другому, с интересом.
— Да прет его. Он умер от акул.
Свалился с корабля всем тяжким весом.
— Ох, тяжек его грех... — тот покачал
Лазурной головой, весь сокрушаясь.
И Бармалей тут страшно закричал.
И вздрогнул рай, в бессмертии купаясь.
Что дальше было не опишет слог.
И музы спрятались, пища от жути.
Уж подведем стиха нечаянный итог.
Живешь, живи, со [Святом]* не шути.
___________
* То сильно сказано «со Святом», и потому на скобах.
Про Бармалея ли тут сказ, загадка века, право.
И не про Бога, не про рай: в повапленных гробах
Нет чувства жития, однако, впрочем, смыслу слава!
Хотя, сие всего-лишь шутка, хоть образ дан Писанием,
Которое священное — живая, знамо, книга.
И образы здесь сказочны, но мысли пробужденьем.
В душе на полстраницы раем злая фига.
И камо ты грядеши, и все такое…
Угрюма философия сквозь смеха слезы.
Уж сочиним мы, лучше, что-нибудь другое.
Там будет запах роз, и аромат мимозы.