Кроны и крыши
уронит ли, впишет
солнце в море в мире истончившемся —
молча в коридор, молча в проём,
догадываюсь в этажный рост,
будто на площади о приклад из строя — лбом,
солнце — больное из тысяч звёзд,
бредит, плавает в волосах,
неровно освещает небеса.
Камнем — о дома спелый бок,
крона дерева бросит мотылька в нефонарно-алый,
улица — сажей,
делится на залы улица-рог,
вымыленные и вкусные — проживай, прохаживай.
Головой-субъективностью, глазами в стену,
расползись на квартал, и даже
ражий детина кажется объективнее.
А в небе ветер звякнет загорелыми бутылками,
лунный свет прольёт едва на крыши,
облака, затылками, в засваенно-скошенный, выше,
шествуют сквозь гнутый просеиватель многоэтажек.
Тот прилипнет к окну автобуса, дрогнет, нарисует ромб.
В стёклах потолки с небом вымешаны,
акварельно изойдут к шоссе.
По шоссе — барышня с горячим чаем,
по шоссейке скрученной свет —
грузовой, автобусный желток.
Местных кошек потчует
из-под гипса сползающей ночью,
остались штаны и нога, и вена в ноге,
в серой, обёрнутой фольгой атмосфере,
поутру вентиляционными трубами зайдут в пике;
шкура волчья наизнанку вывернута
европейской камасутрой, молотом ведьм,
небо не вмещается на языке,
мягкое как половинка авокадо.
Мозг расплющенной шляпкой гвоздя —
не вбить в череп,
и утро — самолётом с тенью от крыла на фюзеляже.
© Kampf Zufallig, Саксочки, In WetFloor
2014