Двадцать семь, ноль семь – не дозвониться,
нет возврата к прошлому и тошно.
Воскресенье может быть кровавым:
солнца грай, и «град» из неба сини.
Отутюжили по полной, постарались, –
мирные ж, «ответку» не отправят…
В центре города – средь сквера Коммунаров,
Мать и Дочь на сретенье с Всевышним.
Вышли погулять, светило солнце,
джинсовые шортики, футболка,
с надписью заманчивой – Paris,
на устах – усталая улыбка.
Дочка в лёгком платьице, ведь лето,
с утречка уж отбомбили и затишье…
Как не прогуляться, как не выйти,
зелень, тень, скамеечка и благость.
Ну, а в центре сквера, как подобье,
той Парижской, стела из гранита,
Горловчанам победившим злую нечисть,
но домой вернуться не сумевшим.
В час раздался свист и сразу грохот,
люди побежали врассыпную,
вместо, чтоб упасть и затаиться,
и молиться, истово молиться.
Но откуда, было знать гражданским,
их рвануло взрывом в поднебесье.
Мать и дочь – последнее объятье,
в Горловке растерзанной Мадонны.