Глеб выходит с балкона, прокуренного, как Содом.
Глеб садится на кресло, иссохшее, как траншея.
Глеб твердит о войне, в которой себя не нашел.
Глеб кричит о войне, в которую все-таки верит.
Стас готов был, как лозунг, галстук разжал на груди,
Чтоб кадык не давил на вспирающую безысходность.
Он – нетленная твердь излохмаченной в хлам земли,
В нем растет пустота, захватив ротовую полость.
У Естафьи на кухне – фикус, банки, рецепт на стене.
У Естафьи на кухне дозревают в соку гранаты.
Новый плинтус и плитка – успели по той цене.
У Естафьи томаты, кладки, полки. Естафья рада.
Рома желтым фломастером вдавливает журавлей
В плоскость стружки и шерсти на листике сине-белом:
Рома небо рисует. Большое окно на стене.
Рома маленький, глупый. И поэтому очень смелый.
Глеб кричит о своем. Стас молчит о своем. Спасу нет.
Домывает Естафья полузрелое в рукомойнике.
И горит светлячок, разделив мир на «да» и «нет», -
Фиолетовой лампы - над рассадой – на подоконнике.
Рома в кухню врывается, быстрый, как рикошет.
Неполитый росток. Нарастающий снежный ком.
Рома тычет листом в них, а на нем ничего и нет.
Только галочки в небе и распахнутый настежь дом.
Все становятся ровно-умильными – ряд октябрят.
«Это все не у нас» - «Мы продолжим» - «А снег пошел».
Рома прыгает рядом. И глаза у него горят.
«Хорошо, что он маленький». - «Божечки, как хорошо».