Старый букинист Фаламентьев затеял ремонт.
В последний раз его квартиру
в огромном старом доме на улице Вагжанова
с подъездами в виде этаких огромных шахт,
поражавших воображение всех гостей,
ремонтировали ещё при Ельцине.
Вагжанов был местный большевик,
человек молодой и малознаменитый,
которому повезло погибнуть в гражданскую,
поэтому улицу его имени никто не трогал,
скорее всего по незнанию, кто это вообще.
Дом занимал почти целый квартал,
построили его перед самой войной
для руководящего состава резинзавода.
Во время боёв за город в сорок первом
дом оказался недалеко от переднего края,
но каким-то чудесным образом уцелел.
Поначалу Фаламентьев проживал неподалёку,
но "сталинку" эту облюбовал давно,
несмотря на всякие недобрые слухи
про призраки репрессированных перед войной,
как только появилась квартира на продажу —
сборы его были недолги.
Продавал квартиру сын цыганского барона,
проживали в ней женщины-цыганки,
сама вдова была черна лицом,
угрюма и массивна, как буфет,
очень похожа на героиню Нонны Мордюковой
в мультфильме про бременских музыкантов.
Повелевала она своим маленьким табором
в основном яростными взглядами,
не выпуская изо рта сигареты.
Прощаясь, назвала Фаламентьева добрым человеком,
предсказала — счастья ему не видать,
но жить он будет долго — сколько захочется.
Фаламентьев жил бы себе да жил,
ковыряясь в своих книжных богатствах,
но квартира стала приходить в упадок,
обои выцвели, трубы протекали —
в один прекрасный момент старик решился.
Знакомые присоветовали ему строителей,
просили те за работу вполне сносно,
вокруг всё дорожало что ни день —
словом, старик считал, что ему повезло,
хотя издержки ремонтных работ были налицо.
Договаривались подновить да подкрасить,
но объём работ поневоле стал увеличиваться,
началось несоответствие нового и старого —
свежевыкрашенный потолок дико смотрелся
на фоне нелепых старых обоев.
Вздохнув, Фаламентьев развязал мошну.
Новые технологии требовали расходов,
хотелось сделать свой дом красивым,
модным, уютным, роскошным —
но денег "лицу пожилого возраста" не хватало.
Фаламентьев продал драгоценные книги,
которые хранил на чёрный день —
за полцены ушли Афонский патерик 1889 года,
Житие и подвиги Сергия Радонежского,
серия книжек Детгиза военных лет.
Ремонт был на пике — душа пела,
когда старый книголюб трогал рукой
невиданный им доселе керамический гранит,
вдыхал забытые запахи краски,
забавлялся игрой сенсорных светильников.
Казалось, что жизнь его становится иной —
в новом убранстве квартиры Фаламентьев
ощущал себя настоящим хозяином бытия,
он легко управлял кухонными делами,
посвежевший и помолодевший.
Строители симпатизировали старику,
относились к нему крайне уважительно,
трудились честно и добросовестно,
старались не накручивать цену,
но всё-таки в итоге обмишулились.
Выяснилось, что старые плинтусы совсем убогие,
но денег не было, и Фаламентьев махнул рукой —
пускай остаются такими, как были.
Строители зашептались между собой,
но что поделаешь, хозяин — барин.
Ночью Фаламентьев проснулся от изжоги,
снова напомнила о себе поджелудка.
Он долго сидел посреди сияющей кухни,
смотрел на чёртов плинтус и думал о том,
какая всё же неприятная штука жизнь.
Вроде ты ещё вполне себе красавец,
готов служить миру ещё сто пятьсот лет,
но всё, братец — время твоё вышло,
ты несовременен, а потому невостребован.
Где это было: "извольте вам выйти вон"...
Нахлынули мысли о неминучей смерти —
неспешно придут нетрезвые мортусы,
ткнут ботинком в потрёпанный плинтус и скажут:
— Вот убожество! Видать, пропился дед вконец,
вон, даже плинтуса поменять не смог!
Наутро Фаламентьев позвонил куда надо,
влёт пристроив очередной свой раритет —
Летопись по Ипатскому списку 1871 года.
На новые плинтусы денег хватало с избытком.
О будущем старый букинист старался не думать.
... Строители сочли его жадным человеком.
Долго ли было заплатить немного,
чтобы они просто подкрасили эти плинтусы?
Кто бы там заметил, новые они или старые...
Кто их вообще когда-то разглядывает?