Плод качает на ветке – шкурка его невинна,
Ни единого шрама, ссадины ни единой.
Обрывается пуповина –
Смерть хватает его в падении, чтоб клеймо
Акварелью заката прочно на коже выписать.
Ты же тоже, скажи мне, видишь, скорей всего,
Как паучьи тенёта тонкими вьются смыслами,
Как иссушенный желтый месяц синеет висельно,
Предрекая холодный фронт, приходящий с гор?
Но откуда мне взять слова, из какого их сора вытащить,
Чтоб суметь показать, как ночь, убегая крышами,
Задевает подолом ловец птицекрылых снов?
Как судьба петли́тся затейливо на ладони,
И оставленный на столе у камина сонник
Открывается сам на странице полярных сов.
Под каким их оставить жёрновом,
Чтобы вымолотить и выжать, да не во что-нибудь,
А в чистейшую соль любви /приворотных чар/?
Подсыпать тебе то в муку, то в зеленый чай,
Да ловить светлячками в банку моменты вечного –
Вот еще один: небо – душный седой сатин,
Ты сидишь во дворе в тени вековой лещины,
Меж бровей залегает мудрый стежок морщинный,
Переспевший июль на китовьем поет наречии.
Смерть считает, закрыв глазницы, до десяти.
Как тебе рассказать, что я бы хотел забрать себе
Шепот флюгеров, ропот пчел на отцовской пасеке,
Крылья синих стрекоз, беспечных почти что басенно,
Мир, обретший баланс на остром краю листа,
Диптих семени и увядшего анемона,
Прах великих надежд, схороненный под дипломом,
Хрупкость правды и пряный запах родного дома
До того, как мой ум окутает темнота?