(Воспоминания Гаврилы Степановича о войне)
- На сегодня хватит. Завтра ещё разок съезжу и считай - на зиму обеспечен дровами, - проговорил вихрастый паренёк лет семнадцати, поправляя на голове кепку. - Сегодня забирал с двадцатого участка. И видя непонимание в глазах старого деда, уточнил: - Ну, там, где берёзовый ряд "смотрит" на "Боровское". Ну, что ты, - ей, Богу! - где брусничная поляна. Берёзы там такие старые - голые стволы да сучья. Кстати: там уже работает трактор. Наверное, готовят почву под новую закладку посадок.
Дед встал нехотя, отложил своё занятие и обошёл привезённые стволы. Внимательно присмотревшись, он деловито похлопал по одному из них, в котором было продолговатое дупло. Приложил ухо и, услышав глухой отзвук, одобрительно крякнул:
- А вот этот будет в самую пору: и высота хороша, и дупло какое нужно - не истлевшее. А то теперь сделать улик - целая история! Дарма, что в лесу живём. Да к Егору надо бы наведаться. Мастак он по части пчёл. Раньше-то до войны многие держали дуплянки на своих подворьях. Медок качали, кушали,продавали или меняли на муку, хлебец, картошку.
И старик, закатив рукав, залез рукой в дупло. Он долго ощупывал его изнутри, а потом вынул руку... с полуистлевшим непонятным свёртком. Начал осторожно разворачивать, но нити старинной материи стали осыпаться.
- Ну-ка, внучек! Подь суды! - позвал дед парнишку,сидевшего под навесом и уплетавшего краюху хлеба с молоком. Он с великой осторожностью передал внуку свёрток, сам же заметался по двору: то к курятнику подойдёт, то к колодцу, то под навес. Парень никогда не видел деда в таком возбуждённом состоянии.
- Деда! Ты чего это заметался? Тебе чего надо?
- Да очки не знаю куда дел, а без них как без рук...
- В доме они - очки твои!
Дед с внуком бережно расправили клочок бумаги, находившийся в ткани. На нём химическим карандашом были написаны слова, полные любви:
"Дунюшка! Лапушка ты моя! Я про тебя не забываю, всё время думаю. Прийти не могу. Кругом немцы. Как ты не послушалась меня. Надо было уезжать, а теперь куда. А ну, как будут забирать, куда детё денешь? Отдай его Гаврилке, что в лесу, в сторожке живёт. Немцы не тронут лесника, он им - поганцам лес отбирает хороший. Целую тебя нещётно раз. Твой Василий Назарович Вешкин".
- Ничего не понятно кроме того, что эта записка пролежала в дупле много годов, - озадаченно проговорил внук Серёжка.
- А я, кажись, всё понимаю и сейчас тебе обскажу в подробности. Дело это было до войны. Колхоз наш стал выправляться. Люди стали лучше жить, а ученья и науки никакой. Прислали к нам молоденькую учительшу. Она принялась обучать грамоте наших сельских ребятишек. А на другой год и взрослых стала обучать. Кто с настроением учился азбукам, а кто и не больно-то... И что она - Евдокия Ивановна - учительша придумала: стала зазывать парней и девок на брусничную поляну. Хоть и наломаешься в колхозе незнамо как, после работы всем скопом да - на речку. Эх - ма! Молодость есть молодость! После потянемся за учительшей на эту самую поляну. И что удумала - знамо дело! - городская! Усадит нас кружком и рассказывает что-то полезное. Буковки объясняет. А уж рассказывать мастерица была! Мне казалось, что она знает про всё на свете. А чтобы мы крепче помнили буквы и слова разные, говорила что, мол, каждый может написать дружку, брату, сестре записочку и спрятать в дупло. Это, я так понимаю, для пущего закрепления. Разбредёмся мы по поляне, ищем дупла, в них записки. А она потом читает их в голос. Вот и получается: тут тебе и игра, и весёлость, и узнавание грамоты. А уж как нахохочемся над своими каракулями! Некоторые парни стали писать записки про любовь нашей Евдокии. И я писал, и дружок мой писал.
- А тут стал я замечать, что Евдокиюшка которые записки читала без всякого, а другие прятала в карман. Мне не было стыдно за писанину, у меня почти не случались ошибки, а у моего дружка Васьки такие самые каракули, как в этой записке. И стало мне обидно: я против Васьки и высокий был, и статный, и лицом хоть куда. Засватай я любую девку в колхозе - ни одна не отказала бы. Васька же худой, как гвоздь, ничем не привлекательный, а Дунюшка всё на него поглядывает. И почему так-то вот!? И стал я за дружком и Евдокиюшкой следить незаметно. Это тогда мне казалось, что незаметно. Вот и приблизился я к ним ближе дозволенного, а они увидев меня, схватились за руки, засмеялись и убежали прочь. А я, отступив назад, наступил на косу. Она меня и резанула под коленкой. В это время соседский парнишка Митяй как закричит:
- Гаврила, Гаврилка! Слыш-ка, твоя изба горит!
Я же от боли катаюсь по земле, мозги ничего не соображают. Потом отвезли меня к фершалу, да только с той поры стал я хромать. Фершал сказал, что я повредил сухожилия. Изба наша сгорела. И мать, и младший братишка не спаслись. Вот так я и остался без угла, без семьи и без работы. Председатель колхоза нашего велел мне занять избу на отшибе. Тогда я и отделился от молодёжи. Как старик взялся чинить хомуты, телеги и всяко-разно.
А тут война началась. Немцы определили меня в лесничие. И чтоб помогал им выбирать нужный лес: какой на дело, какой на дрова. И что сделалось с моим бывшим дружком Васькой не ведал. Не знал ничего и про Евдокию Ивановну. Пошёл однажды в лавку - купить кое-что. Вижу: Евдокиюшка идёт навстречу с детём на руках. Спрашиваю: нешто Ваш?
- Мой и Василия, - отвечает. - А Вы-то, Гаврила Степанович, как поживаете один, на отшибе?
Но тут проехали мотоциклы, машины немецкие, мы и разошлись кто куда. Больше живыми я их не видел... Хотя нет! - вру. Как-то среди ночи в окошко постучали. ЧуднО мне стало. В лесу непогода разыгралась, в трубе воет, снега по пояс намело, а тут кому-то приспичило. Открываю. Ведь ежели немцы - мешкать нельзя. Но на пороге стоит Василий. Говорит, что в село ему никак не возможно. Спрашивает, не слыхать ли что об Евдокиюшке. А я ему в ответ: - И где это ты ошиваешься? И почему при такой-то любви не забрал с собой жёнку с детём?
- Не мог и сейчас не могу, - отвечает. - Ты уж ей пособи, не дай в обиду, ежели что. В долгу не останусь. Проговорил эдак и пропал. Я, конечно, понял, что Василий в партизанах. Прошло несколько дней. Собрался я к деду Митрофану попросить - заколоть кабанчика. Да спрятать до времени. В селе немцы всё под чистУю выгребали у людей. Все, как тени ходили.
Вступил это я в село. Кругом снег лежит ровнёхонько, будто никто по улице не ходил. Даже собак не слышно и не видно. И прохожу аккурат против четвёртой избы, где жила бабка Федотовна со своей жиличкой Евдокией Ивановной. Дай, думаю, зайду, поинтересуюсь что да как. Открываю дверь... и чуть, было, не упал. На полу лежит Федотовна и уже окоченевшая. Похоже,так она пролежала несколько дней. Выскочил я и не пойму что делать. Потом сообразил, что надо придать земле умершую... или убитую? Подошел к сараюшке, может лопата найдётся - куда там! Дверь примёрзла. Решил перешагнуть через Федотовну, может что в избе этакое отыщется. Посмотрел в сторону и волосы на голове зашевелились. У Федотовны под окном росла берёза. Вот к ней и была примотана Евдокиюшка проволокой с колючками. И как это я проскочил к сараюшке - не заметил девоньку. Всё во мне затряслось. Хотел подойти к берёзе, а колченогая нога не идёт. К горлу подкатывает, пот градом. Не ведаю как и пересилил себя, всё ж таки подошёл. Попытался размотать проволоку - не смог.
А денёк выдался тёплым, солнышко греет, синички летают. С соломенных крыш капать начало - после метелей всегда так. И с Евдокии капает, чёрная коса начала оттаивать и шевелиться. Ну, тут уже я не выдержал - дал дёру! О потом как обухом по голове: у неё же детё должно быть! Вернулся, зашёл в горницу, вижу зыбку, я - к ней. Приоткрыл краешек одеялки: а на мня смотрит малец худой, одни глаза и видно. Он хотел, наверное, заплакать и только скрип тоненький услышал я. Он так и не заплакал - плакал я. Малец смотрел на меня и будто спрашивал:
- Ну, что, дядя? Оставишь меня на смерть неминучую?
Завернул я его в одеялку потуже, прихватил кое-какие тряпки и понёс к себе в лес. Спасибо, что была у меня козочка и пять курёшек. Ими и выходил мальца. Это был твой папка, Серёжа.
- А что было потом? - после некоторого молчания спросил Сергей.
- А потом пришли "наши", собрали по избам всех убиенных и похоронили как полагается. Ну, на сегодня хватит, устал я, - проговорил старик, вытирая слёзы натруженной рукой. - Кое-что ещё расскажу в другой раз, вот только с духом соберусь. А записку эту снеси в сельсовет. Там собираются устроить музей. Видал, поди-ко, пионерия роется на опушке. И отыскивают каски, гильзы, даже котелки солдатские. Может, и записка сгодится. Будет, как это говорят: музейный экспонат. Во...