Мой замысел первоначальный, как твой, неясен был и странен.
Я лист взяла, а он, печальный, был осенью навылет ранен.
Стояли мокрые стволы, и я стояла обречённо.
И только ветер рвал полы, да дождик выбивал чечётку.
И я подумала, что им, быть может, хочется рассказа,
который знаменитый мим не может рассказать ни разу.
И я подумала облечь неясность чувства в ясность слова,
и дождик припустился снова, мешая музыку и речь.
И начал на ухо шептать о том, о чём лишь смутно снится,
когда сомкнутые ресницы не в силах волею разъять,
когда в плену у одеял душа лежит, свернувшись кошкой,
а дождь стучит, стучит в окошко… А лист… а лист в руке завял.