Не поверишь, родная, но сидя сегодня вечером в парке
Я вдруг вспомнил, что ты, оказывается, была.
В апрельской пустоте пёс удивлялся брошенной палке.
И колесо обозрения останавливала полумгла.
В тёмное ничего, куда смотрит надо мною тополь,
Я попал, как ты помнишь, по твоей вине. Но будь честна –
Теперь мы так далеки, что по единству среды и речи топос
Памяти почитает нас как «общие», так сказать, «места».
По ним в разговорцах, полагаю, что у тебя новая нация,
Работа (видать, медицина), дети, мрак бытовых проблем.
У меня же, кроме глубины залысин, изменилась лишь интонация
Тем, что вместо высокой ноты теперь набираю пробел.
Как двадцать лет назад в джинсах с карманами из вельвета
Ты нарочно забываешь язык, что раньше вовсю струил
В бестрамвайной тиши потёмок цвета подбитого века
Возле общежития Института строительства руин.
Глядя на тебя тогда, я уже знал то, чего немногие
Знают сегодня. Прости, коли хватит букв, но наша судьба
Стала в тексте примером не опечатки, а тавтологии,
И мне, как автору, будет интереснее без тебя.
Не сказать, что мы разные, но твой приказ акушерки
На моём поле боя с трудом долетел бы сквозь
Время, что, если старше и шире пространства кушетки,
То, представь, на сколько больнее отозвалось
В любви с отведённого взгляда. Без жертвы чужой и интима
В вымышленном диалоге, куда пускаешься наутёк,
Ставлю точку. Огни фонарей, любящие светить мимо.
И колесо обозрения закрывает ночной подтёк.