Ужели кого-то тронет, хоть тысячу лет реви,
Хоть тысячу лет скитайся по выжженному ковру?
Глаза их уже не видят, что руки по локоть в крови,
Их уши уже не слышат: «Стреляйте! Но я не умру!
Я вмёрзну в сырую землю, и каждый поверит — я мёртв.
Но я не умру! Я буду стоять в погребённом строю.
Пока вы едите консервы и пьёте кровавый мёд,
Я буду стоять с вами рядом и тысячу лет простою.
Однажды мне скажут свыше: «Довольно, идём домой!»
А я им отвечу: «Можно я здесь поживу пока?
Мой город давно разрушен, но город всё так же мой.
У вас там итак уж тесно на ваших на облаках.
Я здесь поживу немного, я здесь похожу ещё,
Средь чёрных пустых развалин и белых сырых могил,
Ведь кто-то же должен помнить, как слёзы со впавших щёк
Стекали огнём по сердцу и капали в сапоги.
Как слёзы поили землю, обжаренную дотла,
Когда обдирали кожу, как яблочную кожуру.
Ведь кто-то же должен помнить, как, стоя напротив зла,
Шептали ему: «Стреляйте! Стреляйте, но я не умру!»