Стол старинный, большой неизменно стоял на своём месте между окнами. Был он с мощной столешницей, точёными ножками цвета морёного дуба. Стол сам по себе был, конечно, хорош, но как бы не вписывался в современный интерьер. Сколько раз, бывая в центре города, я нарочно заводила маму в мебельные магазины. Показывала ей современные варианты мебели и столов. Мать вроде бы соглашалась, что стол не подходит к остальной обстановке и что пора его заменить. Но потом пораздумав в одиночестве, наотрез отказывалась куда-то вынести стол. И мы решили не нервировать старого человека, отложить такую покупку до других времён.
Отстояв очередную "победу" над нами, мама подходила к своему столу, и как бы смахивая с туго накрахмаленной скатерти невидимые крошки, говорила:
- Пусть его стоит, никому ведь не мешает. Пусть пока я жива... Вон какой добротный, не то что нынешние...
Я относила это за счёт необъяснимой причуды стареющего человека. И мы не трогали стол ещё некоторое время. Мать состарилась совсем, похудела, волосы поседели и отдавали старческой желтизной. Вот, наверное, про таких говорят -"Божий одуванчик". Появилась не свойственная ей привычка ходить в церковь. Раньше она никогда не молилась, а тут по утрам стала шептать молитвы, глядя на образок. А после, как ритуал, подходила к столу: - Ничего, ничего... Скоро уж на покой и мне, и тебе.
Мамина сестра - тётя Лида старше матери на шесть лет. И она с мужем всю жизнь прожила в городе Челябинске. Однажды пришло письмо от неё, в котором сообщала, что они мужем Василием Васильевичем намерены приехать в гости к нам, и что скорее всего, это будет последняя поездка в Энгельс. Они, мол, стареют и, кто знает, смогут ли отправляться в дальнюю поездку ещё когда-то.
Мама всплакнула над письмом, а потом устроила генеральную уборку в своей комнате. Глядя на неё, я тоже убралась. А на следующий день пришла телеграмма из Челябинска. Мы всем семейством и, конечно же мама, отправились на вокзал. Встреча была незабываемой. Прошло много лет, а я без слёз не могу вспоминать тот момент, когда встретились две сестрички на вокзале. Последние из рода Траут. Как одна - обе стали маленькими, с пожелтевшими волосами. Проходившие мимо оборачивались на двух сестёр. Кто с улыбкой, а кто-то и с навернувшимися слезами - люди старшего поколения.
Но самое интересное нас ждало дома. Когда все "страсти" улеглись, мы перездоровались, перецеловались, мой муж подогнал такси и мы благополучно доехали до дома. Зайдя в квартиру, тётя Лида, первым делом, прошлась по комнатам, одобрительно покачивая головой. Видимо, ей понравилось у нас. И тут её взор упал на мамин стол.
- Женя! Женя! Стол! Стол - он! Женя, это тот самый стол?! - с восторгом и со слезами воскликнула она. Она мелкими шажками подошла к столу и, обращаясь к мужу Василию Васильевичу, произнесла:
- Вася! Это тот самый стол, я тебе рассказывала. Помнишь? А мы стояли в дверях и недоумённо переглядывались. - Гена! - воскликнула наша гостья. - Вот твой спаситель! И её тоже! - и тётя Лида обняла маму рукой.
- Тётя Лида! Мы ничего не понимаем. Хоть вы нам растолкуйте что всё это значит. И что это за такой особенный стол? Почему мама не может с ним расстаться, - спросила я.
- А разве мать вам ничего не говорила про стол? - удивилась тётушка. Мама смутилась и предложила всем чайку с дороги. И уже за чаем мы услышали удивительную историю о столе, маме и Гене.
А было это во время войны. Наш город не был оккупирован, но налёты немецких бомбардировщиков случались. И когда по радио объявляли "воздушная тревога", все граждане должны были уходить в бомбоубежище. На домах и заборах были указатели бомбоубежищ. А маме и бежать приходилось не далеко: во двор бывшего купеческого дома, в погреб. Очевидно, при хозяине там находились вина. Подвальное помещение было огромно, со сводчатым потолком, арочным входом, дверь дубовая в несколько слоёв. Тётя говорила, что в этом подвале через толщу стен и дверей почти не было слышно грохота взрывов и воя сирен.
В тот памятный день мама была дома, готовила обед. Отец работал машинистом и имел "бронь". У моих родителей был тогда сын Гена, восьми месяцев отроду. И вдруг дверь распахнулась и Лида закричала:
- Ты что, не слышишь? Какого чёрта выключила радио? Выключай керогаз, бежим в убежище! Она подскочила к радио и вывернула на всю громкость.
- Ты, Лида, беги... а я вот только картошку запущу в щи и приду. А за окнами уже светопреставление! - Полоумная! - прокричала сестра и убежала.
Но щам не суждено было свариться. Снаряды рвались где-то близко. Мама схватила Гену и - к выходу, а дверь отлетела во двор. Обезумевшая женщина не знала что делать, заметалась по комнате. Потом схватила одеяло, закутала в него плачущего малыша и залезла под стол. Она сунула ребёнку грудь, малыш присосался и стих. Мама сидела под столом согнувшись и зажмурив глаза. Стал стихать рокот моторов и удаляться в сторону Волги. А когда мама решилась открыть глаза, то увидела противоположную сторону улицы. Выходили из своих домов перепуганные люди, подходили к маминому дому, что-то ей кричали, махали руками, звали её. Наконец-то она стала слышать и выползла на улицу, к соседям. Фасада её дома не было. Груда искорёженных саманов и досок - всё что осталось от фасада.
Подскочила Лида, стала утешать маму, а Гену взяла на руки. Тут прибежал и отец. Он издалека видел, как бомбили в районе нашего дома. Отец целовал маму, Гену и тётушку заодно. А когда все "страсти" улеглись, Петро - наш отец стал подтрунивать над мамой: - Ну, расскажи нам, мамаша, как ты воспользовалась "столоубежищем".
Мама и тётя Лида наперебой, смеясь и плача, рассказали, что они за всю войну столько не смеялись как в тот страшный день. И какой-то умник не поленился - написал на заборе и обозначил стрелками - "столоубежище". Всвязи с такой ситуацией нашей семье была выделена комната над магазином "Серый" А стол мама обмыла и поставила на самое "почётное" место. И никогда с ним не расставалась. Закончила свой рассказ тётя, а мы - дети смотрели на мать и удивлялись. Почему она и словом единым не обмолвилась об этой удивительной истории военного времени.
- А зачем? Я достаточно слышала насмешек насчёт стола. А он всё-таки мой спаситель, - ответила мама.
Утром, пока все ещё спали, я отправилась на ярмарку. Хотела попотчевать гостей чем-то необычным. Прошлась вдоль мясных рядов, молочных, овощных и другой снеди. И вдруг взгляд мой упал на ларёк - там продавалась всякая мелкая всячина: носки, ленты, платочки. Но я удивилась другому: на шнурке была небрежно наброшена бархатная, бордовая, с золотыми кистями скатерть. Она переливалась под лучами солнышка.
Было уже одиннадцать часов утра, когда я громко объявила о завтраке. В маминой комнате послышалась возня и негромкие смешки. Открылась дверь и сестрицы вышли из комнаты в обнимку. Остальные родственники рассаживались уже за раздвижным столом. Наблюдаю за маминой реакцией. А она привычным взглядом окинула свой стол - спаситель, направилась в ванную... и вдруг замерла на месте. Лучи солнышка играли на новой вещице. Не веря своим глазам, Женя и Лида подошли к обновке и стали гладить приятную бархатистость скатерти.
- Гляди, Лида! Кисточки, как золотые! Они вдвоём стали уравнивать боковые стороны, заглядывать под столешницу. - Так что ж! Выходит, рано нам ещё на погост! Нет, шалишь... - это мама обращалась к столу.
Она звучно чмокнула сестрицу в щёчку, а мне послала воздушный поцелуй, шаловливо помахала рукой сидящим за столом. Обнявшись с Лидией, они зашли в ванную комнату.