...Покуда вдвоём они были, несла
любовь их, иного постичь ремесла
не смевшая. Чувства не знали предела;
кружился супруг, и – супруга летела:
бог, сделавший сердце живое мишенью,
способствовал часом такому сближенью.
Не ведая мира прогнивших основ,
реальность смешавшие с армией снов,
ведь стал миражом в их барханах оазис,
счастливцы за роздыхом с неба спускались,
достаточно прочной не знавшие тверди
для жизни на зыбкой поверхности смерти.
Нет, не было счастья влюблённым внизу:
лицо вытирая ладонью, слезу
пускала супруга, – доступное глазу
в печаль повергало свидетелей сразу,
ведь мир состоял их – воистину страшен –
из мёртвых деревьев, поверженных башен,
руин и воронок; чернели штыри
в песке; замирали мгновенно внутри
картину сию разглядевших моторы;
костей человеческих виделись горы,
лишь Хронос обгладывал жуткую груду, –
всё прочее было пустыней повсюду.
Они проживали под игом разрухи,
когда издыхающий ползал на брюхе
в ногах безобразной старухи с косою,
когда над землёю нагою, босою
исправно в небесные серые дали
две блёклые тени бесцельно взмывали.
В пространстве, в котором для жизни приюта
возможности нет обрести одному, то
двоим и подавно, засим-то доныне
не знали они остановки в пустыне,
хоть ветер и гладил чету против шерсти,
стремились вперёд, оставаясь на месте.
Кружились так словно блаженствуя, в неге,
как будто вдвоём побывали в ковчеге,
да в райском саду для любви первозданном,
где песне внимали о Еве с Адамом,
не видя, что вся им от радости помощь –
их мир, превративший в крылатых чудовищ.
Должно быть, не райского промысла чада,
служили друг другу исчадия ада,
к супругу прильнула послушно супруга
давно за пределами первого круга,
в себе ощущая, что вскоре родится
на свет сей не белый ни рыба ни птица.