В день, когда
карниз дробила очередь
на лету замерзающих слёз,
а нити вольфрама
устали тянуться
и сорвались кометой,
что-то случилось с тем
сердцем из тысячи вёсн,
в котором каждый путник
был солнцем
согретый.
Будто ржаным хлебом
зачерствели твои ладони,
годами потрёпанные
в неотёсанных вожжах.
Те, кто обещали беречь тебя
— только делали больно.
и ты без боли этой
сама уже, видно,
не можешь.
С годами обнищали поля
твоих широких объятий,
облака грёз расплакались
на листьях утренней росой.
Лоскутами ткани свесилось
твоё ромашковое платье
— неужели всё это и правда
случилось с тобой?
Ты стала другой.
как сбитый с пути
дворовый приятель,
как выдохшийся родник,
что некогда бился ключом,
ты оттолкнула тех,
кто боялся багровых пятен,
и облила их взглядом,
словно горячим свинцом.
Ты кормой захлебнула
беспокойное море обиды,
привязав всю команду
наивной любовью к себе.
Корабль идёт ко дну
и вот-вот уже
сядет на рифы.
родная, мы тонем.
разве ты не видишь?
нет?
Разве не ты сорвалась в бурю
чекой от гранаты
и бросила в пламя распрей
свой последний брусок?
Ты порвала в себе то,
что не скрыть уже
швом и заплаткой.
Прости, что я, как и другие,
тебя не спас
и не уберёг.
Прости, что упрекаю
и стыдливо смотрю мимо,
что вместо протянутой
руки — я отрубаю канаты,
но, что бы ни случилось,
ты всегда будешь мною
любимой.
И за это я не почувствую
себя виноватым.
Ведь такие, как ты, не называются
сроду бывшими,
не стираются меловым рисунком
под шквалом дождя,
Это где-то под рёбрами
льётся соком вишни
— быть с рождения частью
пусть и малой
частью тебя.
Я верю, ты все ещё та,
что с первых
страниц из жизни,
та, что из памяти
юных мальчишеских лет,
когда учили,
что слова Родина
и Отчизна
всегда будут
выше и главнее всех.
/помни,
за пепельной ночью
непременно наступает
рассвет/
Придет время,
и пенным одеялом
укроются волны,
покажется нос фрегата,
что поднялся
с глубокого дна.
Придёт день
и ты станешь той,
которой
я всегда тебя помнил.
Той самой,
в чьём сердце
живёт весна.