Шарапов Василий Алексеевич
Амурская область
Два цветка
Красный цвет – символ любви и страсти.
Белый цвет олицетворяет чистоту и семейное счастье.
Народная примета
Пришел солдат с фронта. Вернее, прибыл поездом ранним январским утром на конечную точку своего маршрута – станцию Тыгда. Но не сразу оказался на родной амурской земле. После отгремевших майско-июньских победных салютов подзадержался маленько в своей родной части: и то – служба.
Оказавшись на безлюдном перроне, устремил свои стопы в направлении Зейского тракта в надежде поймать попутку, чтобы к вечеру оказаться у порога родимого дома.
– Куда путь держишь, боец?
Морозный воздух резанул хриплый окрик, донесшийся из затормозившей сзади машины.
– Да вот топаю в Николаевку.
– Садись! По пути, однако!
Андрей, уложив в пустой кузов солдатские пожитки, влез в открытую дверь холодной кабины полуторки.
Водитель, как и его «газушка», были левоглазыми. Предчувствуя Андреев вопрос, тот кратко поведал о том, что в финскую кампанию потерял правый глаз и пару пальцев (указательный и средний) на правой же руке. Оттого и комиссовали подчистую. Так-то. На этом беседа прервалась то ли от холода, то ли от нежелания бередить грустные воспоминания об увечье, оборвавшем боевой путь хозяина машины. Андрей все это понял и, уткнувшись в поднятый ворот армейского полушубка, в полудреме слушал заунывную скрипучую «песнь» раздолбанного кузова.
К закату добрались до Верхней Николаевки.
– Тормозни-ка у озера.
Крепко пожав друг другу руки, распрощались.
Андрей сделал глубокий с задержкой вдох, стараясь притупить боль из-за шевельнувшихся осколочков в голени левой ноги и затылке. «Подарки» от фрицев, что осколочными снарядами полоснули по колонне в сорок первом под Калининым, и от самураев (эти накрыли в сорок пятом под Муданьцзяном, что в Маньчжурии), напомнили вновь о себе здесь, в родной деревне.
Немного успокоился. Поскрипывая юфтевыми дембельскими сапогами, солдат приближался к материнскому дому. Отец еще молодым ушел из жизни: прибило лесиной на валке. Мать осталась с двумя пацанами. Младшенький Василь только-только начал ходить…
Укутанный плотным снежным покрывалом с отвалившейся у дверного косяка и под окнами глиняной затиркой домик, в котором родился и рос наш герой, предстал жалким карликом то ли оттого, что минуло шесть долгих лет, то ли оттого, что чувство нежности к родному углу и само ожидание этой долгожданной встречи заполнили все его, Андреево, существо.
Постучав в низкую дверь и не дожидаясь ответа, солдат шагнул в тепло родного дома. Посреди избы в полумраке Андрей увидел высокого худенького хлопчика тринадцати годков, одетого в линялую черную косоворотку и тиковые штаны. Крупный нос, большие слегка навыкате серые глаза и оттопыренные продолговатые уши пронзительно напомнили солдату его кровное родство с юношей. Под образами, обрамленными белым рушником, и зажженной лампадкой, опустив руки ладонями вниз на чистенький передник, держа по струнке спину и высоко поднятую голову, в белом платочке стояла мама Елена Михайловна.
– Ну, здравствуй, родной! Тебя сегодня и ждали, – стараясь бодриться, твердо по слогам отчеканила она, но, оказавшись в объятиях сына, замерла и, уткнувшись в погон с автомобильной эмблемой, внезапно обмякла и тихо заплакала.
– Ну, что вы, что вы, мама! Живой, живой я! Все. Все.
Василь зажег керосиновую лампу и одел сверху на фитиль вычищенное от копоти стекло. На столе стоял чугунок с теплой еще картошкой, плошка с постным маслом и глубокая глиняная миска юшки из-под картошки, сдобренная давленым чесноком. Краюха черного хлеба выглядывала из-под полотенца.
– А это подарки от зайчика! Вскрыв вещмешок, Андрей начал заполнять свободное пространство стола пайковым содержимым (сослуживцы постарались): четыре банки американской тушенки, рыбные консервы, две булки ржаного хлеба, две палки «Минской» колбасы, суповые концентраты, два шмата сала, кулек комкового сахара, банка кофе с цикорием и фляжка спирта.
Мать спокойно, без суеты расфасовала все вкусности по своим сусекам («про запас»), оставив на столе четвертинку колбасы и фляжку спирта. Кулек же с сахаром положила отдельно – в кованый сундук, на самое дно, под белье.
– А сладкое только по выдаче», – рассудительно молвила она. – Мойте руки и за стол! Будем вечерять!
После сытного ужина разомлевший от тепла и спирта Андрей, поставив на колени походный брезентовый саквояж, начал вынимать из него подарки. Два трофейных отреза китайского крепдешина и сатина, а также цветастый платок с кистями вручил матери.
– А это тебе на вырост! – сунул в руки младшенькому американские песочного цвета армейские ботинки на кожаной подошве с медными гвоздиками. – Примерь!..
– Василь, пойдем, подышим на двор!
Прихватив увесистый сверток, старшой с младшеньким вышли на крыльцо. Полная луна ярко освещала всю округу почти дневным солнечноподобным светом. Развернув суконку, показал младшему брату наградной с длинным шнурком из сыромятины, продетым через кольцо рукоятки, «Смит и Вессон» с маркировкой «Victory».
– Безотказная и убойная дура в ближнем бою, прошивала насквозь самурая вместе с его сраным ранцем. Усек, Васек?
– Дай подержать! А шмальнуть дашь?
– Дам попозже. Только матери ни-ни!
– Заметано!
– То-то же!
Возвратившись с Василем в избу, осторожно с напускным равнодушием спросил:
– Мама, а как там наши соседи… Потаповы? – и достал из саквояжа еще один сверточек.
– Ты про Анну? – с догадкой, о ком конкретно интересуется сын, переспросила та. – Вчера теребила меня, когда, мол, объявишься, – кивком головы указала на сверток. – Давай я утром передам Василисе, да и скажу заодно, чтоб дочка примерила: завтра воскресенье, вечером в клубе кино, а опосля танцы. Там и свидитесь… А теперь спать, поздно уже.
Как обычно в пять утра мать была уже на ногах. Торопилась на дойку: у буренок выходных-то нет. Зайдя к Василисе Владимировне, передала Андреев подарок для средней дочки Анны, а затем вместе ушли в темноту, на ферму…
Проспав до обеда в теплой домашней постели, Андрей выпил наполненную ранним утром мамой кружку козьего молока и вышел во двор. Наколотив большую кучу дров, сделал четыре ходки с большими охапками в дом, приготовил на вечер, уложив дрова у печки. Василек убежал к пацанам поделиться радостной новостью.
Надо было объявиться в правлении колхоза. У председателя выходных нет, наверняка там уже с утра восседает. Ну а в понедельник – в Зею на воинский учет.
Одев гимнастерку, Андрей задумался: «С наградами идти или без? Пожалуй, оставлю на потом. Погоны, хоть и ефрейторские, – на плечах! Два красных галуна справа… Вроде, воевал. С ранениями двумя. Легкими, правда. И слава Богу! Примет председатель, никуда не денется!»
Солнце лупило по глазам до слез! Воздух ядреный до першения в горле! Редкие прохожие, старушки в основном, здороваясь, провожали Андрея долгим взглядом, приложив ладонь ко лбу, защищаясь от слепящих лучей щедрого январского солнышка…
Проговорили с председателем в прокуренном кабинете часа два с лишком. Распросы-ответы. Много чего перемолотили. Рабочие руки ой как нужны! Мужиков-то поубивало, а бабы, как тягловые лошади, рвут последние жилы.
– Так что после Зеи – сразу ко мне. Машинешка есть, подшаманишь – и за баранку!..
К вечеру все вновь были вместе. После ужина начались сборы Андрея на свидание. Васька вызвался начистить братовы сапоги, тот категорически… не возражал. Мать настояла надеть ордена и медали. Сын было заартачился, но после материных слов «так надо» смиренно кивнул головой. Перед самым уходом мать окликнула Андрея.
– Подожди!
Подойдя к окну, отдернула занавеску и сорвала веточку с цветком красной гераньки:
– Вколешь ее в Анину косу, когда пригласишь танцевать.
Сын удивленно поднял брови и раскрыл было рот, но вновь наткнулся на категорическое «так надо!»…
По дороге к клубу Андрей вспоминал, как в тридцать девятом, уходя на службу, там на пристани сказал пятнадцатилетней Ане Потаповой, голубоглазой девчонке с мелкими веснушками на носу: «Ну, что, конопушка, будешь ждать меня?» Та вспыхнула пурпурным румянцем, обиженно сдвинув широкие брови, потом, успокоясь, пристально взглянула синью своих красивых глаз в лицо Андрея, шепотом выдавила: «А тебя не убьют?» Бережно прижав к себе девчушку, шепнув в раскрасневшееся ушко: «Я фартовый! Ты главное жди, а я обязательно вернусь и сосватаю тебя»…
В клубе крутили «Сверстниц». Сеанс только что закончился. Лавки были выставлены вдоль стен. Публика была разношерстная – от скрюченных бабулек, старичков, нещадно коптящих своими цигарками, до девчонок-щебетушек, смачно лузгающих семечки, пацанов-«недопесков», задирающихся друг с другом, и невест на выданье. Все с нетерпением ждали появления солдата с фронта.
У самой сцены стоял стол с зеленым сукном и графином, наполненным холодной водой из колодца. Тут же «мороковал» с патефоном однорукий завклуб…
Несмотря на скверно мерцающий тусклый свет от работающего наизнос старенького парогенератора (от опилок и валежника проку было мало), Андрей сразу увидел ее, Аню, в самом углу у сцены. Широко открытые глаза, в которых читалась тревога, девичье любопытство и радость долгожданной встречи. Теребя от волнения ворот старенькой телогрейки, накинутой на плечи, она, словно струна, была в напряжении, ожидая приближения к себе статного при орденах и медалях парня. Патефон, скрипнув иглой, затрещал «На сопках Маньчжурии». Немногочисленные пары девчонок и дурачищихся пацанов закружили по усыпанному шелухой и окурками полу.
– Аня, можно тебя пригласить? – проникновенным, красивым и спокойным баритоном молвил наш герой. Радость от услышанного приглашения осветило лицо девушки. Сбросив с себя телогрейку, она предстала перед Андреем во всей ласкающий глаз красе. Светло-зеленое платьице в мелкий горошек (его подарок!), плотно облегающее Анину фигурку, рукава-фонарики с наплечной драпировкой и бабушкины из сундука кожаные коричневые полусапожки с высокой шнуровкой – все это преображение вызвало глубокий вздох восторга сидящих рядом подруг.
Протянув правую руку Андрею, левой поправив у основания крупной косы вплетенную веточку с цветком белой герани, вместе с ним подошла к зеленому столу с патефоном. Вынув из конверта принесенную с собой свежую пластинку, крутанув несколько раз ручку, Андрей бережно опустил иглу на начало. И поплыла трогательная мелодия фокстрота «Цветущий май», а вместе с ней и наша пара.
Прижимаясь левой щекой к Андреевым орденам, изредка поднимая полные восторга и нежности синие очи свои, Аня без умолку говорила о том, как накануне войны поступила в Благовещенский сельхозтехникум на ветеринарный факультет. В сентябре нужно было явиться на занятия, но грянула всенародная беда. Потом вновь колхоз, ферма... В сорок четвертом отправили в Зею на курсы медсестер, закончив которые получила назначение в тот же Благовещенск, в военный госпиталь. В августе сорок пятого начали поступать первые раненые из-за Амура. Видела и кровь, и страдания бойцов, и их преждевременный уход в мир иной. Все стерпела и все ждала, ждала тебя, Андрей…
Фокстрот звучал уже не один раз. Присутствующие в зале сидели, не шелохнувшись, в гипнотическом столбняке, любуясь и завидуя паре Ани и Андрея. А для них самих публичная радость обретения друг друга была наивысшим наслаждением, переполняющим их трепетные сердца вселенской любовью...
У самой калитки Аниной избы Андрей приподнял шалюшку любимой девушки и вколол в косу в пару с белой геранькой веточку с красным цветком …
Минуло девять лет – и в семье Андрея и Ани вслед за сестрой и братом появился на свет и автор этого повествования. Но это уже совсем другая история.